Острые Концы

Практик Вайл[26] засунул палец под маску, чтобы потереть мелкие ссадины. Не худшая часть работы, но близко к тому.

– Ага, вот так, – сказал он, тасуя карты, словно это могло сделать его руку менее невезучей, – Думаю, она уже нашла кого-то еще.

– Разумеется, если у нее есть здравый смысл, – проворчал Паут.

Вайл почти ударил по столу, потом забеспокоился, что может поранить руку и вовремя остановился.

– Вот что я имел в виду под расшатыванием коллектива! Предполагается, что мы должны присматривать друг за другом, но ты всегда меня порочишь!

– В клятвах ничего не было о том, чтобы я тебя не порочил, – сказал Паут, сбрасывая пару карт и сгребая еще пару со стола.

– Лояльность Его Величеству, – вставил Болдер, – повиновение Его Преосвященству и безжалостное выкорчевывание измен там есть, но ничего ни о каком присматривании ни за кем.

– Это не значит, что это плохая идея, – проворчал Вайл, передвигая неудачную руку.

– Ты путаешь то, каким бы ты хотел видеть мир, с тем, каков он есть, – сказал Болдер. – Снова.

– Я прошу лишь о небольшой солидарности, и все. Мы все сидим в одной дырявой лодке.

– Тогда начинай вычерпывать воду и прекращай чертов скулеж. – Паут хорошенько почесал под своей маской. – За все время здесь ты только и делаешь, что скулишь. То еда. То холодно. То твоя маска жмет. То твоя возлюбленная. Мой храп. Привычки Болдера. Характер Лорсена. Этого достаточно, чтобы сделать человека весьма раздражительным.

– Даже если жизнь не была достаточно раздражающей, – сказал Ферринг, который не играл и большую часть часа сидел, закинув сапоги на стол. Ферринга обладал самым неестественным терпением по части ничегонеделания.

Паут посмотрел на него.

– Твои сапоги тоже чертовски раздражают.

Ферринг посмотрел на него в ответ. Эти его острые голубые глаза.

– Сапоги есть сапоги.

– Сапоги есть сапоги? Что вообще это значит? Сапоги есть сапоги?

– Если вам двоим нечего сказать, подумайте о том, чтобы не говорить. – Болдер кивнул своей шишковатой головой в сторону пленника. – Вырви страницу из его книги. – Старик не сказал ни слова на вопросы Лорсена. Не выдавил ничего более ворчания, когда они жгли его. Он просто смотрел, сощурив глаза, сырая плоть блестела между его татуировками.

Взгляд Ферринга переместился на Вайла.

– Думаешь, ты вытерпел бы прижигание так же хорошо?

Вайл не ответил. Он не любил размышлять о прижигании. Он не любил жечь кого-то, какие бы клятвы он ни принес, в каких бы изменах, убийствах или резне этот человек не был повинен. Одно дело тащиться за тысячу миль ради правосудия. И другое - прижимать раскаленный металл к плоти. Он просто совсем не любил думать об этом.

"Инквизиция – это спокойная жизнь", – говорил ему отец. "Лучше задавать вопросы, чем давать ответы, а?" И они вместе смеялись над этим, хотя Вайл не находил это забавным. Он, бывало, смеялся над многими несмешными вещами, что говорил его отец. Сейчас он не стал бы смеяться. Или, может, преувеличивал свои силы. Была у него такая плохая привычка.

Иногда Вайл раздумывал, а была ли причина, по которой правильно было прижигать народ, резать и всячески уродовать. Вряд ли это была праведный поступок, если посмотреть со стороны? В любом случае, такая тактика редко приводила к по-настоящему полезным результатам. Если только ты здесь не ради самой боли, страха, ненависти и уродования. Возможно, это и было то, ради чего они здесь находились.

Иногда Вайл размышлял, не могут ли пытки стать причиной нелояльности, которую инквизиция пыталась остановить, но он держал это мнение при себе. Требуется один сорт мужества, чтобы вести атаку, но там позади тебя люди. И нужен совсем другой и более редкий его вид, чтобы встать и сказать: "Мне не нравится, как мы все делаем". Особенно группе палачей. У Вайла не было никакого типа мужества. Так что он просто делал, что ему говорили, пытался не думать об этом и размышлял, каково это иметь работу, в которую веришь.

У Ферринга не было таких проблем. Он любил свою работу. Это было видно по его голубым-голубым глазам. Сейчас он ухмыльнулся, глядя на татуированного человека, и сказал:

– Сомневаюсь, что он так же хорошо будет выдерживать прижигания, к тому времени, как вернется в Старикланд. – Пленник просто сидел и смотрел, разрисованные синим ребра двигались от хриплого дыхания. – Много ночей между здесь и там. Вероятно много ожогов. Да, в самом деле. Полагаю, он будет покладистым и разговорчивым к…

– Я уже предлагал тебе заткнуться, – сказал Болдер. – Теперь я думаю об издании распоряжения. Что ты…

Раздался стук в дверь. Фактически, три быстрых удара. Практики посмотрели друг на друга, подняв брови. Лорсен вернулся с множеством вопросов. Раз у Лорсена на уме был вопрос, он не стал бы ждать ради ответа.

– Ты откроешь? – спросил Паут Ферринга.

– Зачем бы мне?

– Ты ближе.

– А ты ниже.

– Блядь, при чем здесь это?

– Это меня развлекает.

– Может мой нож в твоей жопе развлечет меня! – И Паут вытащил нож из рукава, лезвие появилось, словно по волшебству. Он любил так делать. Чертов хвастун.

– Вы, двое младенцев, заткнитесь, пожалуйста. – Болдер хлопнул картами по столу, оторвал свое тело от стула и шлепнул по боку ножа Паута. – Я пришел сюда, чтобы отдохнуть от своих чертовых детей, а не ради еще троих.

Вайл снова перетасовал свои карты, раздумывая, есть ли способ победить. Одна победа, разве это слишком много? Но какая же невезучая рука. Его отец всегда говорил, "не бывает невезучих рук, бывают невезучие игроки", но Вайл верил в иное.

Снова настойчивый стук.

– Ладно, я иду! – бросил Болдер, отодвигая засовы. – Это не как…

Раздался щелчок, и Вайл увидел, как Болдер весьма расстроено отшатнулся к стене, и как кто-то заваливается следом. Выглядело слегка чересчур грубо, даже с учетом того, сколько времени у них заняло открыть дверь. Болдер был очевидно согласен, поскольку он открыл рот, чтобы пожаловаться, затем он выглядел удивленным, когда вместо этого из него отовсюду потекла кровь. Вайл заметил, что из его горла торчала рукоятка ножа.

Он уронил карты.

– А? – сказал Ферринг, пытаясь встать, но его сапоги запутались в столе. Стучал не Лорсен, это был огромный северянин, весь покрытый шрамами. Он шагнул в комнату, сжав зубы, и хрусть! Нож торчит в лице Ферринга по рукоять, нос расплющился, кровь потекла ручьем, и Ферринг захрипел, выгнулся назад и ударился об стол; полетели карты и монеты.

Вайл споткнулся, северянин перевел взгляд на него, кровь капала с его лица, он достал еще один нож из-под плаща, и…

– Стой! – прошипел Паут. – Или я убью его! – Каким-то образом он оказался у пленника, встав на колени за стулом, к которому тот был привязан, лезвие ножа прижато к его шее. Этот Паут всегда соображал быстро. Хорошо, что хоть кто-то.

Болдер соскользнул на пол, хрюкая и разливая кровь в расширяющуюся лужу.

Вайл обнаружил, что задержал дыхание, и глубоко вдохнул.

Покрытый шрамами северянин перевел взгляд с Вайла на Паута, назад, слегка поднял подбородок, а затем мягко опустил лезвие.

– Иди за помощью! – крикнул Паут, схватил пленника за седые волосы и дернул его голову назад, щекоча его щетинистую шею кончиком ножа. – Я пригляжу за ним.

Вайл обошел северянина, его колени дрожали, он отодвинул кожаную занавеску, что отделяла лестницу в форт, пытаясь держать безопасную дистанцию, насколько это возможно. Он поскользнулся на крови Болдера, почти упал, затем отцепился от открытой двери и побежал.

– Помогите! – завопил он. – Помогите!

Один из наемников опустил бутылку и косоглазо уставился на него.

– Чё? – Празднования все еще вяло продолжались, женщины смеялись, мужики пели, кричали и катались в ступоре, никто из них не наслаждался этим, но они, ярко освещенные палящим костром, все равно продолжали движения, как труп, который не может перестать дергаться. Вайл поскользнулся в грязи, шатаясь, поднялся и стащил маску, чтобы крикнуть громче.

– Помогите! Северянин! Пленник!

Кто-то указывал на него пальцем и смеялся, кто-то крикнул ему заткнуться, а кто-то блевал на бок палатки, и Вайл пытался углядеть того, кто бы мог установить какой-то порядок в этом хаосе, и внезапно почувствовал, как кто-то вцепился ему в руку.

– Ты чего тут тараторишь? – Никто иной, как генерал Коска, его влажные глаза блестели в свете костра, белая женская пудра была размазана по одной впалой покрытой сыпью щеке.

– Тот северянин! – визжал Вайл, хватая генерал-капитана за запятнанную рубашку. – Ламб! Он убил Болдера! И Ферринга! – Он указал дрожащим пальцем на форт. – Там!

Надо отдать ему должное, Коску не надо было убеждать.

– Враги в лагере! – взревел он, отбрасывая пустую бутылку. – Окружить форт! Ты, закрой дверь, убедись, что никто оттуда не выйдет! Димбик, людей назад! Ты, положи женщину! Вооружайтесь, негодяи!

Кто-то бросился подчиняться. Двое нашли луки и неуверенно направили их на дверь. Один случайно выстрелил в огонь. Другие озадаченно пялились, или продолжали пьянку, или стояли, скалясь, воображая, что это тщательно продуманная шутка.

– Какого черта происходит? – Лорсен, черный плащ накинут поверх ночной рубашки, волосы дико растрепаны на голове.

– Похоже, наш друг Ламб пытается спасти вашего пленника, – сказал Коска. – Отойдите от двери, идиоты – думаете, это шутка?

– Спасти? – пробормотал Сворбрек, поднимая брови под косо надетыми очками, очевидно недавно выползший из постели.

– Спасти? – бросил Лорсен, хватая Вайла за воротник.

– Паут захватил пленника… в плен. Он присматривает за ним…

Из открытой двери форта шатаясь вывалилась фигура, сделала несколько нетвердых шагов. Глаза широко раскрыты под маской, руки прижаты к груди. Паут. Он упал на лицо, кровь окрасила снег вокруг него в розовый.

– Что вы говорили? – бросил Коска. Завизжала женщина, отшатываясь назад, зажимая рот рукой. Мужчины начали вылезать из палаток и лачуг, с затуманенными глазами, напяливая одежду и части доспехов, нащупывая оружие, дыхание парило на холоде.

– Притащите сюда побольше луков! – проорал Коска, вцепляясь ногтями в покрытую волдырями шею. – Хочу, чтобы вы утыкали стрелами все, что покажется! Уберите чертовых гражданских!

Лорсен прошипел Вайлу в лицо:

– Контус все еще жив?

– Я так думаю… он был, когда я… когда я…

– Малодушно сбежал? – Наденьте вашу маску, черт возьми, вы позор!

Возможно инквизитор был прав, и Вайл был позорным практиком. Он чувствовал странную гордость от такой возможности.

– Вы слышите меня, господин Ламб? – крикнул Коска, когда сержант Дружелюбный помог ему влезть в его позолоченный ржавый нагрудник – сочетание роскоши и угасания, лучше всего характеризовавшее этого человека.

– Ага, – донесся голос северянина от задней двери форта. Над лагерем установилось подобие тишины, впервые с тех пор, как наемники предыдущим днем с триумфом вернулись.

– Я так рад, что вы снова почтили нас своим присутствием! – Генерал-капитан махнул наполовину одетым лучникам идти вокруг лачуг. – Жаль, что вы не послали весточку о своем прибытии, тогда мы могли бы подготовить более подходящий прием!

– Хотел вас удивить.

– Мы ценим этот жест! Но должен сказать, у меня тут сто пятьдесят бойцов! – Коска оглядел качающиеся луки, влажные глаза, пожелтевшие лица его Компании. – Некоторые из них очень пьяны, но все же. Хоть я давний поклонник финалов, в которых все идет прахом, я в самом деле не вижу для вас счастливого окончания!

– Мне никогда не везло со счастливыми концами, – донесся рык Ламба. Вайл не знал, как человек мог быть таким спокойным в таких обстоятельствах.

– Как и мне, но возможно мы могли бы устроить его между нами! – Парой жестов Коска отправил еще людей бежать по обеим сторонам форта и приказал принести свежую бутылку. – Теперь почему бы вам обоим не сложить оружие и не выйти, и мы могли бы обсудить все как цивилизованные люди!

– И с цивилизацией мне никогда не везло, – крикнул Ламб. – Полагаю, вам придется прийти ко мне.

– Чертов северянин, – пробормотал Коска, вытаскивая пробку из последней бутылки и отбрасывая ее прочь. – Димбик, кто-нибудь из ваших людей трезв?

– Вы хотели, чтоб они напились, как только возможно, – сказал капитан, запутавшийся в своей испачканной перевязи, которую он пытался надеть.

– Теперь они нужны мне трезвыми.

– Возможно несколько были на страже…

– Шлите их сюда.

– И нам нужен Контус живым! – гавкнул Лорсен.

Димбик поклонился.

– Мы сделаем все возможное, инквизитор.

– Но обещать не будем. – Коска сделал долгий глоток из бутылки, не отрывая взгляда от дома. – Мы заставим этого северного ублюдка пожалеть, что он вернулся.

– Тебе не следовало возвращаться, – проворчал Савиан, заряжая арбалет.

Ламб приоткрыл дверь, чтобы посмотреть.

– Уже жалею. – Удар, щепки, и яркий наконечник болта показался между досками. Ламб отдернул голову и пинком закрыл дверь. – Вышло немного не так, как я надеялся.

– То же можно сказать о большинстве вещей в жизни.

– В моей жизни, несомненно. – Ламб взялся на ручку ножа в шее практика, вытащил его, вытер о черную куртку мертвеца и бросил Савиану. Тот поймал его и засунул за ремень.

– Никогда не бывает слишком много ножей, – сказал Ламб.

– Правило, по которому стоит жить.

– Или умереть, – сказал Ламб, бросая следующий. – Нужна рубашка?

Савиан потянул руки, глядя, как двигаются татуировки. Слова, по которым он старался прожить жизнь.

– Какой смысл накалывать их, если нет возможности показать? Я скрывал их слишком долго.

– Полагаю, человек должен быть тем, кто он есть.

Савиан кивнул.

– Хотел бы я, что б мы встретились тридцать лет назад.

– Нет, не хотел бы. Тогда я был бешеным уебком.

– А теперь?

Ламб воткнул кинжал в стол.

– Думал, я чему-то научился. – Он бросил другой в дверной проем. – Но вот я здесь, раскладываю ножи.

– Ты выбираешь путь, так? – Савиан начал натягивать тетиву на другом арбалете. – И думаешь, что это лишь до завтра. Затем тридцать лет спустя смотришь назад и видишь, что выбрал путь на всю жизнь. Если б знал тогда, возможно думал бы тщательнее.

– Возможно. Если честно, я никогда не был силен в том, чтобы думать тщательно.

Савиан наконец отвел тетиву, взглянув на слово "свобода", вытатуированное, как браслет, вокруг его запястья. – Всегда думал, что умру, воюя за дело.

– Ты и умрешь, – сказал Ламб, все еще занятый раскладыванием оружия по комнате. – За дело спасения моей старой жирной задницы.

– Благородный призыв. – Савиан уложил болт на место. – Думаю, я поднимусь наверх.

– Думаю, для тебя это лучше всего. – Ламб вытащил меч, взятый у Ваердинура, длинный и тусклый, с блеском серебряной буквы. – На всю ночь не затянется.

– Ты тут справишься?

– Возможно для тебя будет лучше, если останешься наверху. Бешеный уебок из прошлого – иногда он приходит погостить.

– Тогда я оставлю вас двоих. Тебе не следовало возвращаться. – Савиан протянул руку. – Но я рад, что ты вернулся.

– Ни за что не пропустил бы этого. – Ламб схватил руку Савиана и сжал ее, и они посмотрели друг другу в глаза. В этот момент казалось, что между ними было такое понимание, словно они впервые встретились тридцать лет назад. Но время для дружбы прошло. Савиан всегда прилагал больше усилий к врагам, и снаружи в них не было недостатка. Он повернулся и поскакал через три ступеньки на чердак, в каждой руке по арбалету и сумка с болтами за плечом.

Четыре окна, два спереди, два сзади. Соломенные тюфяки вдоль стен и низкий столик с горящей лампой. В ее мерцающем свете на нем лежал охотничий лук, колчан стрел, и блестел металл шипастой булавы. Удобная привычка у наемников – они оставляют оружие там, куда идут. Он скользнул к фасаду, тщательно установил один из арбалетов под левым окном, пробежал к правому с другим, открывая ставни и глядя наружу.

Внизу снаружи все было частичкой хаоса, подсвеченной огромным костром; кружились искры, люди спешили туда и сюда на дальней стороне. Похоже некоторые из тех, кто собирался обогатиться на отходах Компании, не предполагали, что окажутся в середине сражения. Труп одного из практиков валялся недалеко от двери, но Савиан не лил по нему слез. Он бы заплакал, как дитя, да за годы его глаза пересохли. Им пришлось. С тем, что он видел, и что сделал, во всем мире не хватило бы соленой воды.

Он увидел лучников, засевших у лачуг, с луками направленными на форт, быстро отметил их позиции, углы, расстояние. Затем увидел людей, спешащих вперед, с топорами наготове. Он схватил лампу со стола и бросил ее кружиться в темноту, увидел, как она разбилась на соломе крыши одной из лачуг, и как жадно проросли языки пламени.

– Они идут к двери! – крикнул он.

– Сколько? – донесся снизу голос Ламба.

– Может пятеро, – его взгляд метался по теням вокруг костра. – Шесть! – он упер приклад арбалета в плечо, устанавливая его прямо и ровно, тепло и знакомо, как обнимал бы спину любовницы. Он хотел бы провести больше времени, обнимая спину любовницы, и меньше с арбалетом, но он выбрал свой путь, и делал сейчас очередной шаг по нему. Он нажал на спусковой крючок и почувствовал, как арбалет дернулся, и один из людей с топором отшатнулся вбок и сел.

– Пять! – крикнул Савиан, переходя от одного окна к другому, откладывая один арбалет и поднимая второй. Услышал, как стрелы защелкали в раму позади, одна закрутилась в темноте комнаты. Он поднял арбалет, поймал темную фигуру на фоне огня, почувствовал выстрел, наемник отшатнулся назад и опрокинулся в пламя. И даже в этом шуме Савиан слышал, как тот кричит, сгорая.

Он скользнул вниз к стене под окном. Увидел, как над ним влетела стрела и задрожала в балке. На миг его сразил кашель, ему удалось его унять, дыхание скрежетало и жгло вокруг ребер, жаля плоть. Топоры в дверь, он слышал, как они стучали. Пришлось оставить это Ламбу. Единственный из живых людей, кому он мог доверить эту задачу. Он услышал голоса позади, тихие, но он их слышал. Поднялся на ноги и отбежал к задней стене, поднимая охотничий лук, не было времени застегивать колчан, он засунул его за ремень.

Он сделал долгий хрипящий вдох, удержался от кашля и сдержал его, взял стрелу, натянул тетиву, одним движением высунул кончик лука перед ставнями и открыл их, встал, наклонился наружу и медленно выдавил воздух через сжатые губы.

Люди склонились к земле в тенях у низа задней стены. Один посмотрел вверх широко раскрытыми глазами на круглом лице, и Савиан выстрелил в его открытый рот не более, чем с двух шагов. Поставил следующую стрелу. Он видел, как свет блеснул на наконечнике стрелы лучника, который сделал то же. Выстрелил ему в грудь. Достал следующую стрелу. Увидел, как быстро пробегает человек. Подстрелил и его, и увидел, как тот рухнул в снег. Хруст шагов по снегу, последний из них убежал. Савиан прицелился и выстрелил ему в спину, тот пополз, захныкал и закашлял, Савиан наложил стрелу и выстрелил в него второй раз, локтями закрыл ставни и снова вдохнул.

Его настиг кашель, и он стоял, содрогаясь, напротив стены. Он слышал рев внизу, лязг стали, брань, грохот, удары, звуки борьбы.

Спотыкаясь, снова дошел до переднего окна, натянул тетиву, увидел двух мужиков, спешащих к двери, застрелил одного в лицо, и ноги того подкосились. Другой затормозил и поспешно отбежал в сторону. Стрелы застучали по фасаду здания, когда Савиан увернулся.

Треск, и ставни в заднем окне распахнулись, показывая квадрат ночного неба. Савиан увидел руку на подоконнике, выпустил лук из рук и схватил, пробегая, булаву, качая ее низко и быстро, чтобы не попасть по стропилам, и ударил ей по голове в шлеме, когда та показалась, отправив кого-то падать в ночь.

Он повернулся, в окне появилась черная фигура – человек скользнул в мансарду, с ножом в зубах. Савиан прыгнул на него, но рукоять булавы отскочила от его плеча, и они схватились, боролись и рычали друг на друга. Савиан почувствовал жжение в кишках, отступил к стене, потянулся к ножу на поясе. Он видел половину рычащего лица наемника, освещенного огнем, и ударил по ней, взрезая ее, черная плоть свисала с головы, когда тот спотыкаясь метался по мансарде. Савиан бросился ему наперерез, упал на него, утащил вниз и ударил, кашлянул и бил, пока тот не прекратил двигаться; он стоял на коленях на нем, каждый кашель отзывался болью в раненных кишках.

Внизу раздался булькающий крик, и Савиан услышал, как кто-то визжит: "Нет! Нет! Нет!", отчаянный плач, и услышал ворчание Ламба: "Да, уебок!". Два тяжелых удара, затем долгая тишина.

Ламб внизу издал что-то типа стона, потом снова грохот, словно он кого-то пинал.

– Ты как? – крикнул он, его собственный голос звучал тяжело и странно.

– Все еще дышу! – донесся голос Ламба, еще более странный. – Ты?

– Подцепил царапину. – Савиан убрал руку от татуированного живота, кровь там блестела черным. Много крови.

Он хотел бы последний раз поговорить с Корлин. Сказать ей все те вещи, о которых думаешь, но никогда не говоришь, потому что их тяжело сказать, и после еще будет время. Как горд он был тем, кем она стала. Как бы гордилась ее мать. Продолжать бой. Он поморщился. Или, может быть, сдать бой, ведь жизнь лишь одна, и разве хочется, оглянувшись, видеть только кровь на руках?

Но было поздно говорить ей что-то. Он выбрал путь, и здесь он заканчивался. Они устроили неплохое представление, как все говорили. Что-то хорошее, что-то плохое, гордость и стыд, как у большинства. Он, кашляя, прополз вперед, взял один из арбалетов и начал натягивать тетиву клейкими от крови руками. Чертовы руки. Нет в них силы, которая была когда-то.

Он встал перед окном, люди там все еще двигались, и лачуга, в которую он швырнул лампу, теперь была объята ревущим пламенем, и он заорал в ночь.

– Это все на что вы способны?

– К несчастью для вас, – донесся голос Коски, – нет!

Что-то заискрилось и зашипело в темноте, и последовала вспышка, как днем.

Раздался шум, подобный голосу Бога, который, как говорят писания, сровнял дерзкий город Немай одним лишь шепотом. Джубаир убрал руки от ушей, в них все еще звенело, и покосился на форт, когда удушающий дым начал рассеиваться.

Зданию был причинен большой ущерб. Были дыры размером с палец, и с кулак, и с голову, разрушившие стены нижнего этажа. Половина верхнего этажа покинула мир, расщепленные доски тлели, три расколотых балки все еще цеплялись друг за друга в одном углу, как напоминание о форме, которая была раньше. Потом раздался треск, и половина крыши упала, куски дранки застучали по земле.

– Впечатляет, – сказал Брачио.

– Запряженная молния, – прошептал Джубаир, хмуро глядя на латунную трубу. Она почти соскочила со своего лафета от силы взрыва, и сейчас косо стояла на нем, дым все еще мягко выходил из ее почерневшего жерла. – Такая мощь должна принадлежать лишь Богу.

Он почувствовал руку Коски на плече.

– И все же Он дает ее нам взаймы, чтобы мы сделали Его работу. Возьмите людей туда и найдите двух этих ублюдков.

– Контус мне нужен живым! – бросил Лорсен.

– Если это возможно. – Старик наклонился ближе, чтобы прошептать. – Но мертвым тоже хорошо.

Джубаир кивнул. Он уже давно пришел к выводу, что Бог иногда говорит устами Никомо Коски. Непривлекательный пророк, как кто-то мог бы сказать, – вероломный, попирающий законы, розовый пьяница, который за всю его длинную жизнь не произносил слова молитвы – но с первого взгляда, как Джубаир увидел его в битве, и понял, что тот не ведает страха, он чувствовал в нем осколок божественного. Определенно, он ходил в тени Бога, как Пророк Кхалюль, который прошел сквозь дождь стрел с одной лишь верой, защищающей его, и вышел нетронутым, и таким образом заставил императора гурков дать обещание и смириться перед Всемогущим.

– Вы трое, – сказал он, указав пальцем на людей, – по моему сигналу идите в дверь. Вы трое, идите со мной.

Один из них, северянин, потряс головой, его глаза были круглыми, как полная луна.

– Это… он, – прошептал он.

– Он?

– Д… д…, – и в мертвой тишине зажал средний палец левой руки.

Джубаир фыркнул.

– Тогда оставайся, глупец. – Он побежал вокруг форта, сквозь тень, и глубокую тень, все едино для него, ибо он нес свет Бога внутри. Его люди смотрели вверх на здание, дыша тяжело, испуганно. Они думали, что мир сложное место, полное опасностей. Джубаир жалел их. Мир был прост. Единственная опасность – противиться замыслу Бога.

Щепки, обломки и пыль были разбросаны по снегу перед зданием. Это, и несколько застреленных людей; один сидел у стены и тихо булькал, держа руку на древке, торчащем из его рта. Джубаир проигнорировал их и тихо оценил заднюю стену форта. Он бесшумно осмотрел разрушенный чердак – мебель была разломана, солома из тюфяков разбросана, признаков жизни нет. Он смел угольки и поднялся наверх, вытащил меч, металл блеснул в ночи, бесстрашно, праведно, благочестиво. Он двинулся вперед, наблюдая за лестничным проходом, черным в тенях. Он услышал звук снизу, регулярные бум, бум, бум.

Он наклонился наружу к фасаду здания и увидел кучку из трех своих людей внизу. Он зашипел на них, передний пнул дверь ногой и прыгнул внутрь. Джубаир указал остальным двум на лестничный пролет. Повернувшись, он почувствовал что-то под подошвой его сапога. Рука. Он наклонился и оттащил доску вбок.

– Контус здесь! – крикнул он.

– Живой? – донеслось пронзительное блеяние Лорсена.

– Мертвый.

– Черт возьми!

Джубаир собрал то, что осталось от повстанца, и перекатил через неровный обломок стены; останки свалились в снег рядом со стеной здания и лежали, сломанные и окровавленные, татуировки разорваны многочисленными ранами. Джубаир вспомнил притчу о гордом человеке. Правосудие Бога настигает и великих, и мелких одинаково, все одинаково беспомощны перед Всемогущим, неизбежным и необратимым, и так оно и было, так и было. Теперь остался лишь северянин, и каким бы ужасным он ни был, приговор уже был в сознании Бога…

Крик расколол ночь, снизу донеслись грохот, рычание и стоны, и царапанье металла, затем странный трескучий смех, и еще один крик. Джубаир зашагал к ступенькам. Теперь снизу донесся вопль, ужасный, словно грешный мертвец отправлялся в ад, рыданья перешли в тишину. Кончик меча Джубаира указывал путь. Бесстрашно, праведно… Но он засомневался, облизывая губы. Чувствовать страх означало быть без веры. Человеку не дано понять замысел Бога. Нужно лишь принять свое место в нем.

Так что он крепко сжал челюсти и пошел вниз по ступенькам.

Внизу было черно, как в аду, свет сиял лучами мерцающего красного, оранжевого, желтого, через дыры в стене фасада, создавая странные тени. Черно, как в аду, и как в аду воняло смертью; такая сильная вонь, что она казалась твердой. Джубаир, спускаясь, наполовину задержал дыхание, шаг за скрипучим шагом, глаза постепенно привыкали к темноте.

Что ему откроется?

Кожаные занавески, что разделяли комнату, висели порванные, залитые и запятнанные черным, они немного шевелились, как от ветра, хотя в комнате было спокойно. Его сапог задел за что-то, и он посмотрел вниз. Отрубленная рука. Хмурясь, он проследил ее блестящий след к черной полосе; плоть, бесчеловечно искалеченная, была свалена в кучу, внутренности вытащены и раскиданы, и размотаны блестящими кольцами.

В середине стоял стол, и на нем лежала груда голов, и когда свет огней снаружи осветил их, они безжизненно смотрели на Джубаира, бешено скосившись, странно вопрошая, зло обвиняя.

– Бог… – сказал он. Джубаир устраивал резню именем Всемогущего, но до сих пор он не видел ничего подобного. Это не было описано ни в одном писании, за исключением, возможно, запрещенной седьмой из семи книг, запечатанной в раке в Великом Храме в Шаффе, в которой были описаны вещи, что Гластрод принес из ада.

– Бог… – пробормотал он. И пьяный смех забулькал из теней, шкуры хлопнули, и кольца, на которых они висели, застучали. Джубаир метнулся вперед, ударил, рубанул, резанул темноту, никуда не попал, кроме качающихся шкур, клинок запутался в коже; он поскользнулся на крови, упал, поднялся, повернулся, обернулся, смех был везде вокруг него.

– Бог? – промямлил Джубаир, он с трудом мог выговорить священное слово из-за странного чувства, начинающегося в его кишках и надвигавшегося по его позвоночнику, в его голове зазвенело, а колени затряслись. Все самое ужасное лишь туманно вспоминалось. Детские воспоминания, затерянные в темноте. Потому что, как сказал Пророк, человек, который познает страх каждый день, становится к нему привычен. Человек, не знающий страха – как он встретится с этим ужасным незнакомцем?

– Бог… – хныкнул Джубаир, пятясь назад к ступенькам, и внезапно его схватили руки.

– Умер, – донесся шепот. – Но я здесь.

– Черт возьми! – снова огрызнулся Лорсен. Его заветная мечта представить печально известного Контуса перед Открытым Советом, в цепях и униженного, и покрытого татуировками, которые вполне можно прочесть как "дайте инквизитору Лорсену повышение, которого он так давно заслуживает", исчезло в дыму. Или растворилось в крови. За это светит тринадцать лет штрафной колонии в Инглии. Эти скачки, эти жертвы, эти унижения. Несмотря на все его усилия, вся экспедиция обратилась в фарс, и он не сомневался, на чью незаслуживающую голову свалится вся вина. Он в ярости хлопнул по ноге.

– Я хотел его живым!

– Как и я, замечу. – Коска, прищурившись, смотрел сквозь дым на разрушенный форт. – Судьба не всегда добра к нам.

– Вам легко говорить, – отрезал Лорсен. Что еще хуже – если это возможно – он потерял половину практиков за одну ночь, и это была лучшая половина. Он хмуро посмотрел на Вайла, все еще суетившегося из-за своей маски. Как возможно для практика выглядеть так жалко и не угрожающе? Этот человек определенно излучал сомнение. Достаточно, чтобы посеять сомнение в каждом вокруг него. У Лорсена было много сомнений за годы, но он делал то, что необходимо, и держал их втиснутыми в плотный маленький пакет глубоко внутри, откуда они не могли просочиться и отравить его цели.

Дверь медленно со скрипом открылась, и нервно выбежали лучники Димбика, направив арбалеты в этот квадрат темноты.

– Джубаир? – гавкнул Коска. – Джубаир, вы достали его? Отвечай мне, черт возьми!

Что-то вылетело, отскочило с пустым звуком, покатилось по снегу и остановилось у огня.

– Что это? – спросил Лорсен.

Коска пожевал губу.

– Голова Джубаира.

– Судьба не всегда добра, – пробормотал Брачио.

Еще одна голова, вылетев из двери, описала дугу и упала в огонь. Третья приземлилась на крыше одной из лачуг, покатилась вниз и остановилась в водосточном желобе. Четвертая упала среди лучников, и один из них, отшатнувшись, уронил арбалет, болт вонзился в бочку рядом. Еще головы, и еще, с развевающимися волосами, вываленными языками, крутились, плясали, разбрызгивали пятна крови.

Последняя голова высоко отскочила и покатилась по дуге вокруг костра, чтобы остановиться прямо напротив Коски. Лорсен не был человеком, у которого капля крови вызывала отвращение, но даже он вынужден был признать, что немного нервничал от этой демонстрации безгласной брутальности.

Менее брезгливый генерал-капитан шагнул вперед и злобно пнул голову в огонь.

– Скольких людей убили эти два старых ублюдка? – Хотя без сомнения, Старик был намного старше, чем любой из них.

– Уже около двадцати, – сказал Брачио.

– Мы, блядь, выходим за рамки! – Коска в ярости повернулся к Сворбреку, который неистово строчил в своем блокноте. – Какого черта вы там пишете?

Автор посмотрел на небо, отраженное пламя плясало на его очках.

– Ну, это… довольно драматично.

– Вы находите?

Сворбрек слабо указал на разрушенный форт.

– Он пришел спасти своего друга вопреки отсутствию шансов…

– И добился, что того убили. Разве человек, который прет против невозможных шансов, не считается обычно непроходимым идиотом, нежели героем?

– Граница между ними всегда призрачна… – пробормотал Брачио.

Сворбрек поднял ладони.

– Я пришел за историей, которая расшевелит кровь…

– И я не смог вам угодить, – отрезал Коска, – так? Даже мой чертов биограф бросает меня! Без сомнений, я кончу злодеем в книге, которую поручил написать, пока вон того безумца-головореза прославляют до небес! Как тебе это нравится, Темпл? Темпл? Куда мой чертов юрист запропастился? Что насчет вас, Брачио?

Стириец вытер свежие слезы из влажного глаза.

– Думаю, пришло время положить конец балладе о девятипалом северянине.

– Наконец-то здравый смысл! Принесите другую трубу. Я хочу, чтобы форт сровняли с землей. Я хочу, чтобы из этого вмешивающегося болвана сделали кашу, слышите? Кто-нибудь, принесите мне еще бутылку. Меня тошнит, что меня, блядь, не принимают всерьез! – Коска выбил блокнот Сворбрека из его рук. – Немного уважения, разве это слишком много? – Он пнул биографа по сапогу, и тот резко упал в снег, удивленно прижав одну руку к щеке.

– Что за шум? – сказал Лорсен, поднимая ладонь и требуя тишины. Из темноты, быстро нарастая, раздались удары и грохот, и он нервно шагнул к ближайшей лачуге.

– Черт побери, – сказал Димбик.

Из ночи, громыхая, появилась лошадь, с дикими глазами, и мгновением позже еще дюжины, катясь волной со склона в сторону лагеря, вздымая снег; кипящая масса животных, поток лошадиной плоти приближался галопом.

Люди побросали оружие и бежали, ныряли, закатывались под любое укрытие. Лорсен зацепился за хлопающую фалду и растянулся в грязи. Он слышал вопли и уловил мелькание Даба Свита, который ехал верхом позади стада, дико ухмылялся и поднимал шляпу в салюте, объезжая лагерь. Затем среди зданий оказались лошади, и все стало адом молотящих, бьющих, дробящих копыт, криков, метаний, встающих на дыбы зверей, и Лорсен беспомощно распластался у ближайшего сарая, вцепившись ногтями в грубо обработанное дерево.

Что-то ударило его по голове, он чуть не упал, но цеплялся, цеплялся, пока шумело, словно конец света разверзся вокруг него, и сама земля дрожала под силой всех этих взбесившихся животных. Он задыхался, хрюкал и сжимал зубы, и зажмуривал глаза так сильно, что они заболели, щепки и грязь и камни жалили его щеку.

Затем внезапно наступила тишина. Пульсирующая, звенящая тишина. Лорсен оторвал себя от лачуги, и сделал качающийся шаг или два через разбитую копытами грязь, моргая в тумане дыма и оседающей грязи.

– Они напугали лошадей, – пробормотал он.

– Вы, блядь, так думаете? – взвизгнул Коска, отшатываясь от ближайшей двери.

Лагерь был опустошен. Нескольких палаток не было; ткань и их содержимое – человеческое и материальное – втоптано в снег. Разрушенный форт продолжал дымиться. Две лачуги были полностью в огне, горящая солома падала вниз, оставляя везде маленькие огоньки. Между зданиями были свалены тела, растоптанные мужчины и женщины, в разорванных одеждах. Раненые завывали, или блуждали, изумленные и окровавленные. Там и здесь лежали, слабо лягаясь, раненные лошади.

Лорсен прикоснулся одной рукой к голове. Его волосы были липкими, струйка крови щекотала его бровь.

– Ебаный Даб Свит! – прорычал Коска.

– Я говорил, что у него серьезная репутация, – пробормотал Сворбрек, вылавливая оборванный блокнот из грязи.

– Возможно, следовало заплатить ему его долю, – задумчиво сказал Дружелюбный.

– Можешь отнести ему ее сейчас, если хочешь! – Коска указал когтистым пальцем. – Она в… фургоне. – Голос стих до неверящего карканья.

Укрепленный фургон исчез. Перед фортом был лишь выдающийся пустой кусок темноты.

– Где он? – Коска смел Сворбрека с пути и побежал туда, где стоял фургон. Две глубокие колеи от колес были отлично видны в снежной грязи среди отпечатков копыт, и они направлялись вниз по склону в сторону имперской дороги.

– Брачио, – голос Коски взвивался, пока не стал безумным визгом, – найди несколько ебаных лошадей и отправляйся за ними!

Стириец таращился.

– Вы хотели, чтобы все лошади были собраны вместе. Они сбежали!

– Некоторые должно быть отбились от табуна! Найди полдюжины и отправляйся за этими ублюдками! Живо! Живо! Живо! – И он в ярости пнул снег в Брачио, чуть не упав. – Где, черт возьми, Темпл?

Дружелюбный посмотрел вверх на следы фургона и поднял бровь.

Коска сжал руки в дрожащие кулаки.

– Все, кто может, готовьтесь выдвигаться!

Димбик обменялся взволнованным взглядом с Лорсеном. – Пешком? До самого Криза?

– Мы соберем лошадей по пути!

– Что насчет раненных?

– Те, кто могут идти, добро пожаловать. Те, кто не могут, означают б о льшие доли для остальных. Теперь заставь их двигаться, чертов идиот!

– Да, сир, – пробормотал Димбик, стаскивая и кисло отбрасывая свою перевязь, которая, уже развалившаяся, стала совершенно запачкана навозом, когда он нырнул в укрытие.

Дружелюбный кивнул в сторону форта.

– А северянин?

– Нахуй северянина, – прошипел Коска. – Облить здание маслом и сжечь. Они украли наше золото! Они украли мои мечты, понимаешь? – Он хмуро посмотрел на имперскую дорогу, следы фургона исчезали в темноте. – Я не буду снова разочарован.

Лорсен подавил искушение повторить утверждение Коски о том, что судьба не всегда добра. Вместо этого, пока наемники карабкались друг по другу в своих приготовлениях к отъезду, он стоял, глядя на забытое тело Контуса, лежащее изломанное перед фортом.

– Какая потеря, – пробормотал он. Во всех возможных смыслах. Но инквизитор Лорсен всегда был практичным человеком. Человеком, который не уклоняется от трудностей и тяжелой работы. Он собрал свои разочарования, затолкал их в тот маленький пакет вместе со своими сомнениями и направил мысли на то, что можно спасти.

– Ты за это поплатишься, Коска, – пробормотал он в спину генерал-капитану. – Ты поплатишься.

Дата добавления: 2015-07-18