ГЛАВА 26

Чем дальше мы углублялись в лес, тем величественнее и неприступнее онстановился. И чувство какой-то отчужденности росло во мне по мере того, какдеревья вздымались все выше и выше. Они вытягивали гладкие, без единойветви, стволы на двести футов вверх и лишь там одевались листвой. Низкаяпоросль не пробивалась у их подножия, они стояли на коричневом ковре изопавшей коры. Под ними царила странная, полная ожидания тишина, ненарушаемая ни щебетанием птиц, ни журчанием ручьев. Наши крошечные дроги с крошечными лошадьми медленно пробирались средимогучих стволов, порой на поворотах задевая за огромные корни, торчащие изземли. Позвякиванне цепей упряжки и мягкие удары копыт по упругой земле,казалось, доносились лишь до ближайшего дерева - так ничтожны были этизвуки. Даже дроги поскрипывали как-то жалобно, и Питер сидел молча. Местами, там, где росли буки и лес глядел приветливее, дорогаспускалась к неглубоким ручейкам с прозрачной водой. Она бежала,поблескивая, по гладким, словно отполированным, камешкам. С полян, поросших редкой травой, едва прикрывавшей землю, за наминаблюдали кенгуру. Они раздували ноздри, стараясь уловить наш запах, и,почувствовав его, удалялись медленными прыжками. - Я охотился на них, - сказал Питер, - но это все равно что стрелять влошадь: остается какой-то гадкий осадок. - Он закурил трубку и мягкодобавил: - Я не говорю, что это плохо, но есть уйма вещей, которые нельзясказать чтобы были плохими, по и хорошими их тоже не назовешь. Эту ночь мы провели на берегу ручья. Я спал под голубым эвкалиптом и,лежа на своем мешке, мог в просветах между ветвями видеть звезды. Воздух былвлажный, прохладный от дыхания древовидных папоротников и мхов, и звонколокольчика доносился явственнее. Порой он звучал совсем громко - это Кэтвзбиралась на пригорок или оступалась, спускаясь к воде напиться, - но неумолкал ни на минуту. - Сегодня мы будем в лагере, - сказал утром Питер. - Мне надо приехатьперед обедом. Хочу нагрузить дроги нынче перед вечером. Лагерь лесорубов расположился на склоне холма. Выехав из-за поворота,мы увидели среди густой поросли большую вырубку. Над лагерем узкой лентой вилась тонкая струйка голубого дыма; навершине холма, поднимавшегося к небу, поблескивали на солнце верхушкидеревьев. Дорога огибала холм и выводила прямо на поляну, вокруг которой вбеспорядке были навалены срубленные верхушки деревьев. В центре поляны стояли две палатки, перед которыми горел большойкостер. На треножнике над огнем висели закопченные чайники, и четверо мужчиннаправлялись к костру, поднимаясь по склону от того места, где ониобрабатывали срубленное дерево. Упряжка волов отдыхала у штабеля распиленныхстволов; погонщик сидел тут же у дрог на ящике с провизией и обедал. Питер рассказывал мне о людях, живущих в лагере. Ему нравился ТедУилсон, сутулый человек с кустистыми, пожелтевшими от табака усами ивеселыми голубыми глазами, от уголков которых лучами расходились морщинки.Тед построил бревенчатый домик в полумиле от лагеря и жил там с миссисУнлсон и своими тремя ребятишками. Мнение Питера о миссис Уплсон как-то раздваивалось. Он считал еехорошей поварихой, но жаловался, что она "любит выть по покойникам". "И непереносит вида крови", - добавлял он. Питер рассказывал, что миссис Уилсон как-то ночью укусил комар, и наподушке остался кровяной след "величиной с шиллинг". - А она подняла такой визг, - заметил Питер, - словно в комнатезарезали овцу. Кроме Теда Унлсона, на участке работали еще три лесоруба, которые жилив палатках. Один из них, Стюарт Прескотт, малый лет двадцати двух, сволнистыми волосами, носил по праздникам тупоносые башмаки цвета бычьейкрови. У него был мохнатый жилет с круглыми красными пуговицами, похожими накамешки, и он пел в нос "Ах, не продавайте мамочкин портрет". Прескоттаккомпанировал себе на гармонике, и Питер говорил, что поет он здорово, "авот в лошадях ни черта не смыслит". За любовь к щегольству приятели прозвали Стюарта Прескотта "Принцем", ипостепенно все стали называть его так. Он одно время работал в зарослях неподалеку от нашего дома и частопроезжал верхом мимо наших ворот, направляясь на танцы в Тураллу. Отецкак-то ездил вместе с ним в Балунг и, вернувшись, сказал мне: - Я сразу заметил, что этот парень не умеет ездить верхом: каждый раз,как соскакивает с лошади, причесывается. Принц любил твердить о том, что надо уехать в Квинсленд. - Там можно нажить большие деньги, - повторял он. - В Квинсленде многоземли расчистили. - Верно, - соглашался отец. - Вот Кидмен - человек не скупой. Он и тебепредоставит шесть футов земли после того, как поработаешь на него сорок лет.Пиши, проси у него место. Артур Робинс, погонщик волов, был родом из Квинсленда. Когда Питерспросил его, почему он уехал оттуда, Робине ответил: "Там живет моя жена", -и это объяснение вполне удовлетворило Питера. Потом Питер спросил его, каковон, этот Квинсленд, и тот сказал: "Чертовски скверное место, но все равнотак туда и тянет, ничего с собой не поделаешь". Он был маленького роста, с жесткими, торчащими бакенбардами, междукоторыми возвышался огромный нос, открытый всем ветрам. Беззащитный нос,красный, весь в рябинах; отец, знавший Артура, как-то сказал, что, видно,нос изготовили сначала, а потом уже приделали к нему Артура. Питер считал, что Артур похож на вомбата: {Вомбат - сумчатое животное,напоминающее большого сурка. (Прим. перев.)} - Каждый раз, как его вижу, мне хочется спрятать от него картошку. Замечания о его внешности не обижали Артура, но стоило сказать слово оего волах, как он немедленно раздражался. Однажды, объясняя трактирщику вТуралле причину своей драки с приятелем, Артур сказал: - Я молчал, пока он издевался надо мной, но не мог стерпеть, когда онстал ругать моих волов. Это был проворный, живой человек, любящий повздыхать о том, что "жизньтяжела". Он произносил эту фразу, вставая после обеда, чтобы возобновитьработу, или уходя домой из пивной. Это не была жалоба. Она выражала какую-тодлительную усталость, дававшую себя чувствовать, когда Артуру приходилосьвновь браться за работу. Когда Питер остановил лошадей у палаток, обитатели лагеря уже наполниликружки черным чаем из чайников, висевших над огнем. - Как дела, Тед? - крикнул Питер, слезая с дрог. И, не ожидая ответа,продолжал: - Ты слыхал, я продал гнедую кобылу? Тед Уилсон подошел к бревну, держа кружку с чаем в правой руке исверток с едой в левой. - Нет, не слыхал. - Бэри купил ее. Я сначала дал ему на пробу. Ну, эта никогда неподведет. - Я тоже так думаю, - заметил Тед. - Кобыла хорошая. - Лучшей у меня не было. Она привезет пьяного домой и всегда будетдержаться той стороны дороги, какой надо. Артур Робинс, который, когда мы вошли, присоединился к обедавшим, пожалплечами и произнес: - Ну вот, понес! Теперь пойдет рассказывать, как он растил эту кобылу. Питер добродушно посмотрел на него: - Как поживаешь, Артур? Уже нагрузил? - Разумеется. Я ведь из тех ребят, что от дела не бегают. Вот думаюобзавестись упряжкой лошадей и бросить работать. - Ты так и умрешь в ярме, - добродушно съязвил Питер. Я не слез с дрог вместе с Питером, замешкавшись в поисках своей кружки,и, когда спустился на землю и направился к группе беседовавших мужчин, они сизумлением уставились на меня. Тут я вдруг впервые почувствовал свое отличие от других. Это чувствоудивило меня. На секунду я в замешательстве остановился. Потом волна гневаподнялась во мне, и я двинулся вперед, быстро и решительно переставляякостыли. - Кто это с тобой? - спросил Тед, поднимаясь на ноги и рассматриваяменя с интересом. - Это Алан Маршалл, - сказал Питер, - мой товарищ. Иди сюда, Алан!Разживемся у этих ребят какой-нибудь жратвой. - Здравствуй, Алан! - сказал Принц Прескотт, словно гордясь тем, чтодавно меня знает. Потом повернулся к остальным собеседникам, торопясь объяснить им,почему я на костылях. - Это тот самый парнишка, у которого был детский паралич. Он чуть былоне помер. Говорят, он никогда не сможет ходить. Питер сердито обернулся к нему. - Какого черта ты болтаешь? - резко спросил он. - Что тебя укусило? Принц растерялся. Остальные удивленно уставились на рассерженногоПитера. - Что я такого сказал? - спросил Принц, обращаясь к товарищам. Питер что-то пробурчал. Он взял мою кружку и налил мне чай. - Ничего особенного. Но больше этого не повторяй. - Так у тебя нога больная, да? - сказал Тед Уилсон, стараясь разрядитьнапряжение. - Бабки подкачали, да? - Он улыбнулся мне, и остальные тожеулыбнулись его словам. - Вот что, - внушительно сказал Питер; он выпрямился, держа мою кружкув руке. - Если храбростью этого парнишки подбить башмаки, им износа небудет. Я почувствовал себя совсем одиноким среди этих людей, и даже слова ТедаУилсона не могли рассеять этого чувства. Замечание Принца показалось мнеглупым, Я был уверен, что снова начну ходить, однако гнев Питера придалсловам Принца значение, которого они не заслуживали, и в то же время вызвалво мне подозрение, что, по мнению этих людей, я никогда больше не будуходить. Мне захотелось очутиться дома, но тут я услышал, что сказал Питер омоей храбрости, и от восторга забыл обо всем услышанном раньше. Питер поднялменя до уровня этих людей - больше того, он вызвал у них уважение ко мне. Ав этом я нуждался больше всего. Я был так благодарен Питеру, что мне захотелось как-то выразить своечувство. Я старался стоять к нему как можно ближе, а когда резал баранину,которую он сварил накануне, дал ему лучший кусок. После обеда лесорубы стали грузить дроги Питера, а я отправилсяпобеседовать с Артуром, погонщиком волов, который готовился к отъезду. Его волы - их было в упряжке шестнадцать штук - стояли спокойно ижевали жвачку, полузакрыв глаза, как будто все их внимание сосредоточилосьна работе челюстей. У каждого из них на шее лежало тяжелое дубовое ярмо, и его закрепленныеконцы выступали над головой животного. Через кольца, вделанные в серединукаждого ярма, была продета цепь, прикрепленная одним концом к дышлу. Два коренника были короткорогие животные с толстой, сильной шеей имогучим лбом. У остальных волов рога были длинные и острые. Ведущими шли двавола хартфордширской породы, большие и мускулистые, с добрыми, спокойнымиглазами. Артур Робинс собирался тронуться в путь. Его огромные дроги стоялинагруженные бревнами. - Тут больше десяти тонн, - сказал он хвастливо. На нем был выцветший комбинезон из толстой бумажной ткани и подбитыегвоздями сапоги с железными набойками. Свою замасленную войлочную шляпуАртур украсил полоской зеленой кожи, продернутой сквозь надрезы в тулье. Он кликнул свою собаку, лежавшую под дрогами. - Погонщик, который позволяет собаке разгуливать под повозкой, не знаетсвоего дела. Волы этого не любят. Марш назад! - прикрикнул он на пса. - Ониначинают лягаться, - объяснил он, подтягивая штаны и застегивая потуже пояс.- Вот, кажется, все и готово. Он огляделся, проверил, не забыл ли чего-нибудь, и поднял с земли свойкнут с шестифутовым кнутовищем. Потом посмотрел, не стою ли я у него надороге. Видимо, удовольствие, которое я ощущал, наблюдая за ним, отражалосьна моем лице. Артур опустил кнут и спросил: - Ты любишь волов, да? Я ответил утвердительно и, видя, что ему это понравилось, спросил, каких зовут. Он, указывая кнутом поочередно на каждого вола, называл его кличкуи рассказывал, какой от него толк в работе. - Щеголь и Красный - дышловые, понял? У них должна быть толстая,крепкая шея. Эти двое могут одни сдвинуть нагруженные дроги. В упряжке был один бык - Дымок, и Артур сообщил мне, что хочетизбавиться от него. - Если запрягать вола в паре с быком, вол быстро захиреет, - сказал ондоверительным тоном. - Кто говорит, что у быка едкое дыхание, а кто - чтозапах такой, но вол в конце концов непременно издохнет. Он подошел поближе, встал поудобнее, согнув одну ногу в колене, ихлопнул меня по груди. - На свете есть лютые погонщики волов, - произнес он таким тоном,словно впуская меня в свой собственный, заветный мир. - Вот почему я быпредпочел быть лошадью, а не волом. - Он выпрямился и поднял руку. -Впрочем, возчики тоже бывают злющие, - Он замолчал, подумал с минуту идобавил яростно, словно выталкивая из себя слова: - И не обращай внимания нато, что сказал Принц. У тебя шея и плечи - как у рабочего вола. Никогда невидел парня, который ходил бы лучше тебя, - Он повернулся, щелкнул кнутом икрикнул: - Щеголь! Красный! Дышловые медленно, уверенно передвигаясь, встали в упряжку. - Рыжий! Джек! - Голос его эхом раскатился по холму. Повинуясь его зову, каждый вол проглотил свою жвачку, и можно былозаметить, как комок пережеванной травы скользил по длинному горлу. В ихдвижениях не было торопливости. Они становились в ярмо уверенно и спокойно -было видно, что делают они это не из страха. Когда цепь натянулась и каждый стоял на своем месте, пригнув голову иподжав зад, Артур быстро окинул взглядом двойную линию животных и крикнул: - Вперед, Щеголь! Вперед, Красный! Вперед, Рыжий! Шестнадцать волов двинулись, как один, все сильнее налегая на ярмо.Секунду, невзирая на страшное напряжение, упрямые дроги с грузом бревеноставались неподвижными, потом с жалобным скрипом сдвинулись с места,покачиваясь, как пароход на море. Артур, за которым по пятам следовала собака, шагал рядом с упряжкой,перекинув кнут через плечо. Когда дорога пошла под уклон, перед крутымспуском он поспешно направился к задку дрог и быстро повернул ручку тормоза.Стальные ободья врезались в огромные эвкалиптовые блоки тормоза, игромыхающие дроги издали резкий, болезненный стон. Этот звук пронесся надхолмами, отдаваясь тоскливым эхом в долине, и вспугнул стаю черных какаду.Они пролетели над моей головой, сильно хлопая крыльями, и их печальный крикслился с полным муки скрипом тормозов в грустную жалобу, звучавшую до техпор, пока птицы не скрылись за лесистым гребнем холма, а дроги не достиглидолины.

Дата добавления: 2015-07-15