Люди и учебный процесс

Страна продолжала жить в напряжённом ритме Лозунг «Всё для фронта, всё для Победы!» реализовывался и на промышленных предприятиях, многие из которых работали круглосуточно (две смены по 12 часов).

Началось знакомство с учебными дисциплинами, с преподавательским составом, между собой. Техникум располагался в цоколе пятиэтажного здания, построенного перед войной для Управления Южно-Уральской железной дороги рядом с центральной площадью. А само здание занимал эвакуированный из Москвы наркомат строительства предприятий тяжёлого машиностроения (Наркомтяжстрой или НКСТМ). Управление дороги, до отъезда НКСТМ в Москву в 1943 г. вынуждено было продолжить работу в пятиэтажной гостинице, расположенной на пересечении улиц Воровского и Спартака, которая потом, к столетию со дня рождения В.И. Ленина, была переименована в Проспект им. Ленина. Учебные классы располагались в просторных комнатах.

Преподавательский состав состоял во многом из преподавателей, эвакуированных из западных областей страны. Возможно, в большинстве – из преподавательского состава ВУЗов. Они даже внешне, умением держаться, мнерой поведения, отличались от наших, челябинских. Им, привыкшим к студенческим аудиториям, более великовозрастным, было особенно трудно общаться со школьниками-восьмиклассниками (возраст первокурсников). Помню, как отчаявшийся призвать к порядку на уроке расходившихся школяров преподаватель математики Николай Павлович Засс, высокий и нескладный, закутанный в поношенное пальто (в классе было прохладно) и с длинным кашне на шее стучал по учительскому столу ё узкой ладонью с длинными пальцами и в исступлении кричал:

- По-английски это называется «бедлам», что означает «сумасшедший дом!»

В конце концов, не сладив с коварной аудиторией сорванцов, он куда-то перешёл, а его место заняла Елизавета Алексеевна Шихова. Не один десяток преподавателей прошёл через мою жизнь. Но не так уж многие из них могут быть поставлены рядом с Е.А. Шиховой и по методике преподавания, и по умения буквально держать в руках аудиторию. Ходила она в неизменном заношенном демисезонном пальто, имевшем когда-то тёмно-вишнёвый цвет, которое никогда не снимала. Щёки её всегда были малиново-красного цвета (вероятно - склероз сосудов кожи лица). Острословы быстро сумели придумать прозвище: «клюква». Говорили, что на её иждивении была больная мать, и жили они лишь на её зарплату и питались только тем, что могли получить по карточкам. И все эти немалые бытовые трудности никак не отражались на качестве её работы. Я не помню случая, чтобы она повысила голос, так же, как и мало у кого другого были на уроке такие тишина и внимание к излагаемому материалу. Результат: в нашей группе не было неуспевающих ни по элементарной математике, ни по основам интегрального и дифференциального исчисления.

Помню, как в техникум пришли два преподавателя из числа эвакуированных. Они приносили с собой метровой длины макет логарифмической линейки. Вероятно, ради хоть какого-то приработка, они готовы были прочесть несколько лекций о том, как пользоваться такой линейкой. Но линеек таких ни у кого из нас не было, а купить их было негде, да и объём расчётов по учебным заданиям и проектам был у нас невелик – не то, что в институтах (об этом я на практике узнал через три года, обучаясь в институте).

Состав учащихся в техникуме был самый разный. И очень пёстрый по географическому признаку. Были и мои одногодки-челябинцы, с некоторыми из которых я был знаком ещё в школе. С Женей Фоминых я учился во втором классе, с Борисом Митиным дружил с 5-го класса, с Лёвой Анисимовым в шестом, с Ратмиром (Миркой) Мачалкиным – в параллельных шестых. Были и другие челябинцы из разных школ. А кроме них - Лёня Непомнящей из Одессы, Марк Браун из Харькова, Аркадий Грутман, Юрий Ройз и Алик Пастернак из Киева, Толя Гладышев со смоленщины, Илья Ратнер и Рафаил Духовный, если не ошибаюсь, были из Белоруссии. Были и ещё эвакуированные из разных городов.

При этом, цели обучения в техникуме у моих сотоварищей по учёбе были очень разными. Некоторые действительно хотели овладеть профессией техника по избранной специальности и, по окончании полного курса, получив дипломы, так и остались на всю жизнь техниками. Для некоторых техникум был первой ступенькой в избранной профессии, далее шло обучение в институте. Некоторые не остановились и на этом. Так, мой однокурсник и товарищ Виталий Соломин избрал путь в науку. Окончив после техникума строительный факультет в свердловском индустриальном институте, он преуспел в научной деятельности, став доктором, профессором, заведующим кафедрой, деканом, а потом и проректором челябинского политеха. Удостоен многих почётных званий. Много интересного рассказывает о нём интернет. Какая-то часть моих товарищей по учёбе не собирались связывать дальнейшую судьбу свою со строительной индустрией, а просто получала среднее образование без постоянной угрозы попасть в ремесленное или школу ФЗО. О некоторых из них я расскажу немного подробнее.

Так, Валентин Скалкин, который до войны учился танцу, мечтал попасть на сцену (возможно, он не думал о сольных партиях, а мечтал попасть хотя бы в кордебалет). Дирижёром мечтал стать Георгий Кондрашин. Не знаю, был ли он в родстве со своим знаменитым однофамильцем, дирижёром Кириллом Кондрашиным, но, судя по его поведению, способности держаться и постоять за себя, хорошо выработанной сдержанности и умению «держать дистанцию», он прошёл хорошую школу воспитания.

Очень разным было материальное положение и условия проживания. Эвакуированные семьями жили «на уплотнении». Эвакуированные в одиночку жили в общежитии техникума и хлебнули лиха полную чашу. Так, по рукавам, и брючинам костюма, в котором ходил Аркадий Грутман, было видно не только то, насколько он вырос из этого костюма, но и то, что новый купить ему было не на что. Возможно, он где-то всё-таки подрабатывал, как и ещё один студент, бывший детдомовец, Миша Громов, но учились они и на первом, и на втором курсе в полную силу своих способностей (На стипендию 150 руб. и не пропитаешься, и не оденешься!) Я так и не узнал, где родные моего тёзки, на что и как он питался, проживая в общежитии техникума. Несмотря на крайне тяжёлые жизненные обстоятельства, он неизменно был весел, передал нам массу песен, в том числе и студенческих, а на вечерах самодеятельности не раз исполнял песни ломким баском. Толя Гладышев был эвакуирован из смоленской области. Отец его был взят в армию в первые дни войны, мать с младшими братом и сестрой остались на оккупированной территории. Жил он в общежитии завода, на котором работал и нередко засыпал на занятиях из-за переутомления. Когда некоторые преподаватели стали делать ему замечания (справедливые, в общем-то), мы постарались им объяснить ситуацию. Больше никто не попрекал Толю за его вынужденное «неправильное поведение» на уроках. Но учиться он старался в полную меру способностей своих. А они у него были. Зная трудную судьбу однокурсника, мы отдавали ему талоны на дополнительное питание, которые иногда выдавались наиболее успевающим учащимся, собирали деньги в дни получения стипендии. Он был скромным и гордым. Стоило большого труда уломать его, чтобы он взял эти проявления искреннего человеческого участия. Забегая вперёд, скажу, как потом счастливо обернулась его судьба. Многие учащиеся второго курса поступили осенью 1944 года учиться в вечерние школы. И когда в 1945 году подошла пора сдавать экзамены на аттестат зрелости, друзья уломали (едва-едва!) идти сдавать экзамены вместе с ними. (То же сделал и А. Грутман). Толе (и Аркадию) удалось-таки получить аттестаты и потом сдать вступительные экзамены в институт. Когда Толя уже сдавал экзамены, пришло письмо от матери. Она с детьми выжила в оккупации и, сразу после освобождения их деревни от немцев начала искать сына. Нужно ли говорить, как он был рад и как его это воодушевило! А когда он уже поступил в институт, пришло сообщение: отец пришёл домой после ранения. К сожалению, мне неизвестно, как сложилась судьба этого замечательного человека.

Постепенно стало ясно, кто и с какой целью поступил учиться в ЧСТ. Большая часть училась во имя получения специальности для дальнейшей работы или подготовки к институту. Но были и те, кто в строительный техникум пошли лишь из-за того, что он обеспечивал бронь от призыва в армию. Учащиеся техникума (мы упорно именовали себя студентами) были освобождены от призыва на военную службу. И в процессе обучения становилось ясно: кто поступил в ЧСТ лишь ради «брони». Так, двоюродные братья-киевляне Юра Ройз и Алик Пастернак и ещё некоторые товарищи по группе явно отбывали номер только ради брони. Тем более, что они были 1926 года рождения и могли быть призваны в действующую армию. (Ведь в конце 1944-го были призваны частично юноши рождения 1927 года) Это подтвердилось в мае 1945-го: после победы их как ветром сдуло из техникума. Примерно то же творилось и в других группах.

Как я уже упоминал, примерно половину состава учащихся всё же составляли мои ровесники, челябинцы. Многим из них жилось очень трудно.. Так очень, способный Ратмир Мачалкин постоянно искал самые различные способы, на чём заработать. Мама его была медсестрой в больнице, а заработки там были не ахти. Не очень много зарабатывала и сестра его, Светлана, работавшая в вагонном депо станции Челябинск. И Мирка, как мы его называли, пускал в ход всю свою изобретательность и сноровку. Обувь не знает, что такое война и требует время от времени, чтобы её смазывали кремом. Те предприятия, что когда-то изготавливали крем, либо были переведены на производство другой, нужной фронту, продукции, либо оказались за линией фронта. И сапожный крем исчез из торговой сети. И вот, наш предприимчивый друг не только сумел выявить эту, не занятую никем «нишу» сбыта, но и нашёл где-то рецепт изготовления сапожного крема. Он сумел также найти ингредиенты для изготовления крема и освоил его производство. Оказалось, что товар это востребован и нашёл сбыт на рынке, что был расположен неподалёку от техникума. На этом же рынке зажигалками, изготовленными из латуни на каком-то оборонном заводе, приторговывал наш товарищ по группе Борис Бурмистров. Мы все знали, что делать что-то для себя на предприятиях (тем более – оборонных!) запрещено. Однако…Всегда найдутся люди, понимающие ситуацию. Ведь жить-то надо! Мастер, а возможно и начальник участка цеха, вероятнее всего, знали о производстве «необоронной» «левой» продукции. И едва ли не знали этого вездесущие «органы», о деятельности которых во времена советской власти сложено столько страшилок! Но все знали так же, что человек, делающий эти зажигалки, таким способом зарабатывает деньги, которые идут не на «лёгкую жизнь», а на кусок хлеба в семью. И «закрывали глаза» на то, что и материал и станок используются государственные. К тому же, нужно ведь было готовый товар пронести через проходную. Исхитрялись, как могли. Проносили. Ведь выходящих из завода не прощупывали. А в рядочке торговцев мелким инструментом – слесарным и др., замочками и т.п. на рынке сидел с различного рода электротоварами наш преподаватель по черчению Березин Яков Александрович. Кто и где добывал ему эти товары для реализации, так и осталось невыясненным. Проходя на рынке мимо этих рядов мы, заприметив Березина, старательно отводили глаза. Тк же, как и он от наших глаз. А между собой ученики прозвали учителя «Яшка – барыга». В техникуме училось несколько участников войны. В нашей группе был инвалид войны, Селицкий, который ходил на протезе. Он оставил на фронте одну ногу ниже колена.

Никаких кабинетов, наглядных учебных пособий. Всё на мелу и в учебниках. Чертёжные инструменты для черчения ватман, и тушь, мы покупали в магазине. Подчёркиваю: на протяжении войны всё это можно было купить в магазине. Помню, как приходилось делать чертежи при коптилке, ибо населению запрещалось пользоваться электроэнергией с 17 до 23 часов: энергия была нужна оборонным заводам для изготовления вооружения. Ведёшь линию рейсфедером по линейке до тех пор, пока видишь линию. Тогда держишь рейсфедер в точке, до которой довёл, другой рукой переставляешь коптилку, чтобы осветить следующий участок линии, и снова приводишь в движение рейсфедер. Конечно, качество подобным образом полученных чертежей оставляло желать лучшего. А что делать? Бумагу для конспектов доставали где могли. Помню, как отец приносил с работы какие-то разлинованные журналы, а ещё я покупал на базаре рулоны засвеченной синьки, из которой делал тетради. Все старались достать хоть что-нибудь для тетрадей. А учебники покупались и продавались только на базаре. И были они чёрно-белые, в простых картонных корках и на газетной бумаге. Но нас они вполне устраивали своим содержанием - стабильными, годами выверенными текстами.

Кстати, отмечаю: в нашей группе, группе будущих электриков, девчат не было. Совсем немного было их в группах, готовивших строителей и монтажников. И вот, челябинский строительный техникум (собственно говоря, как и любое другое учебное заведение), как плавильный котёл, принял в себя этих особей мужеска и женска пола, местных и приезжих, с разным уровнем подготовки и культуры, с тем, чтобы через четыре года выпустить хороших специалистов, полезных обществу.

Не хлебом единым…

В нашем техникуме, как и в любом другом учебном заведении, собралось большое количество молодёжи в разной степени одарённой не только способностью к учёбе, но и ищущей возможности проявить себя в чём-то ином. В частности, в меру своей одарённости, в каком-то из искусств. В те времена, когда не было телевидения, люди старались заполнить досуг чтением книг, посещением театров и кинотеатров. И не только Такую массу молодёжи нужно было как-то организовать, чтобы воспитание было целенаправленным и идейно насыщенным. Поэтому были в техникуме и комсомольская, и профсоюзная организации. Возможно, у преподавателей была и партийная организация, в которую могли входить бывшие фронтовики-учащиеся. Но мне с этой организацией встречаться не приходилось. Наиболее активные учащиеся объединялись в кружки самодеятельности по интересам – музыкальные, театральные. Результат деятельности таких объединений периодически представлялся коллективу товарищей по учёбе на вечерах самодеятельности, которые устраивались, чаще всего, по праздничным дням. Конечно же, это были празднование Нового года, основных советских праздников – 1-е мая и 7-е ноября. Но, по инициативе комсомольской или профсоюзной организаций мог быть просто устроен вечер танцев с выступлением самодеятельности. Я поначалу ходил в драмкружок, который очень хорошо вёл выходец из театральной семьи Саша Эрмант. Помню, как я участвовал даже в «выездном» спектакле, который мы, по просьбе комсомольской организации вагонного депо станции Челябинск, представили на молодёжном вечере в депо. Однако, партийному руководству депо содержание пьесы показалось «безыдейным», а исполнение – вульгарным. В райкоме влетело комсоргу техникума за плохую воспитательную работу в коллективе. А я, тем временем, уже заприметил несколько любителей музыки (как известно, рыбак рыбака видит издалека). И не просто любителей, но и способных владеть каким-нибудь из доступных струнных инструментов. С Сашей Андрюшко мы встречались ещё в 6-м классе, на районном смотре школьной самодеятельности. Он классно играл… Нет, вру. Он виртуозно, без скидок на возраст, владел мандолиной. Я помню. Как, заходясь от восторга от его игры, я аккомпанировал ему на гитаре «Чардаш Монти», стараясь следовать эмоциональным сменам темпа по ходу всего произведения и не отстать от его бешеного темпа в последней части. Умело играл на мандолине Володя Чирков. Именно в его исполнении на мандолине я услышал впервые «Баркаролу» из «Времён года» Чайковского. Хорошо могла аккомпанировать на гитаре Ниночка Кривенко. Захотела поучаствовать и Катя Баталова. Подтянулись ещё несколько ребят. Ну, а я понемногу владел обоими инструментами. Все мы были «слухачи», т.е. не имели специальной музыкальной подготовки и не владели в полной мере (а кое-кто и вообще не владел) нотной грамотой. Все мелодии воспроизводились без помощи нот, только на слух. Такой же, как все мы самоучка, барабанщик-виртуоз, «король джаза». Костя Бахарев, на барабане чуть побольше пионерского (и где он только его добыл?) и на какой-то «спецдеревяшке» демонстрировал поистине чудеса ударного искусства, сопровождая бесхитростную и искреннюю игру своих товарищей. Несмотря на нашу «музыкальную неграмотность», наш струнный оркестр пользовался успехом. Помню, как понравился слушателям в нашем исполнении вальс из «Летучей мыши» Штрауса (сына). И не только..

Наличие профсоюзной, и комсомольская организаций я ощущал по разному. Деятельность профсоюзов проявлялась в оказании материальной помощи наиболее нуждающимся учащимся и в заботах об улучшении быта проживающих в общежитии. А вот деятельность комсомола, кроме периодического проведения собраний, я никак не ощущал. В комсомол в СССР вступали в возрасте 14 лет. Но в деревне Зырянка комсомольской организации не было, поэтому я и оказался «не охваченным». А комсомольцами тогда становились, практически, все подростки. Конечно, при соответствующем общественном поведении и отношении к своим обязанностям. Ведь в рамках организации проще оказывать влияние и добиваться каких-то коллективных действий и результатов, чем от одиночек. Секретарь комитета комсомола Юра Капилевич долго ходил за мной с предложением вступить в комсомол. К тому времени я много читал и слышал о делах комсомольцев в гражданскую войну, на фронтах и в партизанском движении в Великую отечественную. О комсомольских стройках довоенных пятилеток и о самоотверженной работе комсомольско-молодёжных бригадах времен продолжавшейся войны. Но в техникуме я никакой работы комитета комсомола, тем более, активной не видел. Аккуратный стройный мальчик роста выше среднего, в хорошо отглаженном костюме, в белой (как правило) рубашечке с аккуратно повязанным галстуком, Юра уныло твердил мне:

- Как же ты не в комсомоле, когда ты несёшь такую общественную нагрузку! - похоже, его заедало (а может быть, и в райкоме комсомола ему попеняли), что моя «нагрузка» - добровольная ноша энтузиаста-любителя, а не комсомольское поручение. Я на это отвечал не без ехидства (грешен!):

- Так ты заставь … (я сходу называл две-три фамилии не очень успевающих по учёбе однокурсников), чтобы они без троек учились. А то какой они пример мне показывают?

Я понимал, что это с моей стороны чистое фанфаронство. Ведь я по учёбе всегда был круглым отличником. А он не находил аргументов, способных подавить моё сопротивление и вступить в комсомол. На том и расставались. В комсомол я всё же вступил в конце второго курса, но по своей инициативе.

Мы были избавлены от артиллерийских обстрелов и воздушных налётов. Но что такое жизнь впроголодь, при том скудном продовольственном обеспечении, которое давали нам продовольственные карточки (а они «отоваривались» далеко не всегда, к тому же, не в полном объёме), мы ощутили очень хорошо. Со второго лета войны (1942 год) все способные к физическому труду, постарались обзавестись хотя бы небольшими огородами. И не как сейчас, с разнообразием овощей (уж не до разносолов было!), а только для выращивания картофеля, ибо, как известно, картошка – второй хлеб. И, что очень примечательно. Общая беда как-то обострила чувство совести, ибо уровень обеспеченности (или нужды?) был, примерно, одинаков. Иначе как объяснить то, что за те три года (1942 – 1945), что люди засаживали по три рядочка картошки (по столько получилось при дележе газонов) в нашем жилом массиве) не было ни одного случая, чтобы у кого-то хотя бы один куст выкопал кто-то чужой. Одежда и обувь приобретались на базаре. Иногда союзники присылали подержанные вещи. Порой это были настоящие обноски (тогда ещё не было понятия second hand), и распределяли их по предприятиям. И выдавали их бесплатно, а не так, как в 90-е, в «демократической» России.

И в то же время, работали все культурные учреждения города. В драматическом театре шли спектакли эвакуированного в Челябинск Малого театра. Мне посчастливилось увидеть «вживую», на сцене, таких замечательных мастеров театра и кино, как Алла Тарасова, Михаил Жаров, Вера Рыжова, Алексей Грибов и других, которых ранее видел только на экране. Помню, как в спектакле по пьесе А. Корнейчука «Партизаны в степях Украины» мне показался совершенно неестественным партизан с автоматом на шее в исполнении знаменитого И. Ильинсого, которого мы все привыкли видеть только в комических ролях. Работал театр оперетты. В нём весной 1944 года я впервые смотрел «Сильву» (пойти на которую меня сагитировала наша активная певунья и гитаристка Ниночка Кривенко). Меломанка Нина, как оказалось, смотрела её уже в 14-й раз! В январе следующего, сорок пятого года я с группой друзей смотрел там же «Девичий переполох» Милютина. Помню, с каким сочувствием смотрел я на актрис, которые, в соответствии с ролью, представали перед зрителями в глубоких декольте. Хотя температура в хале была, мягко скажем, не очень комфортная, а на сцене только что пар не шёл изо рта. C полной нагрузкой работали кинотеатры. Кроме отечественных кинофильмов (немногочисленных и, большей частью, на военные темы) шли американские и английские. Особым успехом из американских пользовались кинофильмы с участием Дины Дурбин. С интересом смотрели мы и а английские, например, «Джордж из Динки-джаза». Мы хохотали над «Тёткой Чарлея». Много лет спустя по пьесе, положенной в основу этого фильма, В. Титов снял прекрасную комедию «Здравствуйте, я ваша тётя!». Забавно было видеть в американском фильме «Северная звезда» жизнь советского колхоза одноимённого названия (в их, американском представлении): крутобокие битюги, гладкие, сытые, катят повозки на резиновом ходу по прекрасным асфальтированным дорогам. Самым важным было то, что американцы проявили внимание к жизни глубинки советского союза, хотя совершенно не представляли, какая она в действительности. Яркий цветной английский фильм-сказка «Багдадский вор» не сходил с экрана месяца два. В двухзальном кинотеатре им. Пушкина, где сеансы начинались в 6 утра и заканчивались в 2 часа ночи (20 сеансов в сутки!), стояли очереди за билетами. Правда, в кассе билеты заканчивались очень быстро, но зато их можно было приобрести с наценкой с рук у шустрых пацанов, оседлавших этот вид бизнеса. Тогда, правда, это называли по-другому: спекуляция. А фильм был как яркая отдушина для души из тусклого тяжёлого полуголодного однообразного существования с ежедневной, на протяжении нескольких лет подряд изнурительной работой. Можно было мысленно, хоть на два часа, перейти в мир другой, неестественно красивой, нереальной жизни, с другими страстями и заботами, так не похожими на реальную повседневность…Работал стационарный цирк. Тогда он располагался где-то в районе нынешнего центра танцев по ул. Советской. В те времена были очень популярны выступления борцов, и мы сбегали иногда с последних часов занятий в техникуме, чтобы посмотреть очередные схватки этих атлетов, мастерски владеющих приёмами французской (классической) борьбы. Иных видов борьбы мы тогда не знали. Нас восторгали мощные литые торсы борцов, их мужественные лица. Нашим кумиром был темнокожий борец Франк Гуд. И мы щеголяли друг перед другом знанием терминов, обозначающих приёмы французской борьбы – «нельсон», «двойной нельсон», «суплесс», «полусуплесс»…А ещё я записался в парашютный кружок в аэроклубе и посетил несколько занятий. («Попробовать неба» мне, после неудачи со спецшколой, всё ещё не расхотелось.) Изучил укладку купола, правила покидания самолёта и приземления. Тогда ведь прыгали с По-2. А чтобы покинуть его, нужно было на высоте 800 м при скорости полёта самолёта 60км/ч выйти из передней кабины, пройти до задней кромки крыла, держась за борта кабин и, по команде инструктора, оттолкнувшись обеими ногами, прыгнуть с крыла, наклонив туловище под 45⁰ к направлению воздушного потока. Но незадолго до начала практических прыжков – а это было весной – вся группа потенциальных малолетних парашютистов распалась. Почти все мои «соратники в любви к парашютному спорту» подрабатывали штучной торговлей папиросами на базарах, а весной начиналось оживление торговли. Так мне на это раз и не удалось прыгнуть с парашютом.

Неугомонная Нина Кривенко предложила однажды нам с Сашей Андрюшко пойти в один из госпиталей, где работали её знакомые, и выступить перед ранеными. Она договорилась о времени, и мы в назначенный час пришли к условленному месту, а оттуда – в госпиталь, который располагался в помещении какого-то довоенного учреждения. Нам выдали халаты и провели прямо в просторную плату, где на кроватях лежало и сидело человек пятнадцать раненых. День был солнечный, и мне хорошо запомнилась эта ярко освещённая палата, белоснежное постельное бельё (а тогда ведь стирали вручную, с использованием стиральных досок), такое же чистое бельё на пациентах. У кого-то не было руки, у кого-то забинтована культя, у кого-то забинтована грудь. Раненые разных возрастов. И уже седые, старше моего отца, и совсем молодые. Мы с Сашей играли, Ниночка пела под наш аккомпанемент. Более благодарной аудитории придумать невозможно. Ведь мы для многих из них были детьми по возрасту, а они от своих детей, возможно, были оторваны на годы и, естественно, стремились к ним всей душой.

Дата добавления: 2015-07-14