Приезжай, отец родной.

Песня звучала как молитва, как вожделенный призыв к некоему лицу ли, духу ли, ещё ли к кому, кто придёт, увидит, может – спросит, но обязательно поможет. И даже, если и не поможет, то хотя бы ободрит… И тогда каждому в отдельности и всем вместе, конечно же, станет хотя бы чуть-чуть полегче…

И вот, песня закончена, последний звук растаял. Повисала пауза. Но она не угнетает. Это было как бы продолжение песни, когда каждый внутренне ещё живёт пережитым и прочувствованным при её исполнении.

Как правило, песня эта была завершающей.

А что можно было бы спеть после неё?

После, много лет спустя, я не раз бывал на отличных концертах классической музыки, в частности – слушал замечательных вокалистов и инструментальные концерты с оркестром (пианистов, виолончелистов, скрипачей). И был я не один раз свидетелей того, как истинные любители музыки, знатоки и ценители, полные восторга от только что услышанного, дождавшись, когда растает последний звук, ещё мгновение сидят, молча и неподвижно. И только потом зал взрывается бурей восторга и искренней благодарности к тому (или тем), кто только что до всей глубины их человеческого существа потряс их своим исполнением.

Не знали тогда мы, зауральские пацаны, что «козаченьки» в массе своей лютой ненавистью ненавидели «отца родного», и что песня эта никак не отражала их отношения к нему. Но дело был не в словах.

Дух веры и надежды витал, при исполнении этой песни, над всеми нами, подростками ушибленными войной,

И когда, по прошествии десятков лет я, рассказывая кому-нибудь об этом эпизоде, пытаюсь пропеть слова этой песни, голос мой начинает предательски дрожать, а на глаза наворачиваются слёзы.

Так с годами подспудно осмыслил я потаенный смысл и выстраданную житейскую мудрость некрасовских слов:

Эх, товарищ, и ты верно горе видал,

Если плачешь от песни весёлой…

Так мы пели, спасая души свои, и что важно – не в одиночку, а сообща в это тяжёлое время.

Но только песни, даже любимые, в конце концов, приедаются. Нужно было ещё чем-то заполнять время.

С раннего детства был я большим книгочеем. Читал запоем всё подряд –беллетристику и фантастику (правда, тогда книг этого жанра было немного), отечественных авторов и зарубежных, классиков и менее маститых писателей. В основном, прозу. И много-много сказок разных народов. В те времена они широко издавались. Так что в запасниках моей памяти были не только русские, но и армянские, казахские, таджикские (и ещё каких-то народов) сказки. Пересказывать «Таинственный остров», «Квентина Дорварда», «Отверженных» или что-либо из Горького или Шекспира, даже из Э. Сетона-Томпсона я посчитал не очень-то уместным. И начал вспоминать прочитанные сказки. Моим друзьям это пришлось по вкусу. И нередко, после какого-то количества пропетых песен, кто-нибудь из ребят говорил:

- Аркаш, давай сказку!

И я «давал».

Некоторое время спустя меня начали просить не просто какую-то сказку, а заказывать вполне определённую, из ранее рассказанных. Ясно, что я не всегда точно воспроизводил прочитанный текст – ведь сказки я читал сравнительно давно, поэтому подчас приходилось фантазировать, пополняя куски текста, выпавшие из памяти. Поэтому при повторах порой случались и такие случаи. Кто-то из моих внимательных слушателей вдруг говорил:

- А ты в прошлый раз не так рассказывал!

Мои попытки оправдаться давностью прочтения не находили понимания. От меня требовалось точное воспроизведение ранее озвученного текста. Так что со временем с пересказом сказок пришлось покончить.

Дата добавления: 2015-07-14