Песни памяти и надежды

Все мы, в одночасье ставшие старшими в деревне подростки, несмотря на голод, холод, плохую одежонку, боль и тревогу за своих близких, ушедших бить лютого ворога, всё же оставались детьми. Повзрослевшими и обретшими до времени недетскую зрелость и мудрость, ощутившими, что такое нести ответственность, и не только за себя, на ходу обучавшимся умению смотреть и думать наперёд. Но… Возраст требовал своего. И вот мы, мальчишки и девчонки, дети войны, в глубоком тылу, сполна постиженные бытовыми лишениями и постоянным ожиданием ещё больших трудностей, хорошо ощутившие на себе, что такое война во всех её проявлениях (кроме обстрелов и бомбёжек), собирались для общения. Так мы были приучены всей своей предыдущей жизнью: переживать трудности совместно. Этого требовали наши души, тоскующие по теплу и добру. Напомню, что речь идёт о событиях, которые происходили зимой 1942 – 1943года, когда немцы всей мощью своей военной машины навалились на Сталинград, когда над всей страной нависла самая серьёзная опасность за всё время, что прошло со времен гражданской войны. И ещё одно немаловажное обстоятельство: все дети моего поколения (а далее – молодёжь, потом – по мере взросления – зрелые люди) пели. Пели в минуты досуга. Пели в компаниях, за столом или просто оказавшись группой (часто – совершенно незнакомых, впервые увидевших друг друга) людей. Это, вероятно, шло от детства. Ведь в большинстве семей (а может – во всех? К сожалению, статистикой не владею) во времена моего детства пели. И не только по случаю застолья, Песня (особенно у женщин) могла сопровождать совместную длительную однообразную работу. Песни сопровождали все моменты жизни. Колыбельные и свадебные, любовные и патетические, по торжественным дням и в трудную минуту – любили тогда песню. И русскую – раздольную и протяжную, как русские равнины и реки, буйную, как половодье. Песня и ритм задавала, и монотонность скрашивала. Теперь так не поют. Хуже того, молодёжь, в массе своей не только не умеет петь, но не испытывает потребности в пении. Насколько и почему это плохо – готов доказывать, но это не входит в цель этого моего повествования. Да и отняло бы много времени.

Итак, поздняя осень 1942 года. Помню, сижу я под вечер около окна в бабушкиной избе, делаю уроки. И вдруг слышу лёгкий стук в стекло. Вижу лицо товарища, который машет рукой, вызывая на улицу. Машу ему рукой, чтобы уходил, т.к. бабушка обеспокоено спрашивает:

- Кто там? - и ко мне:

- А ты уроки сделал?

- Сделал! - отвечаю, поспешно дочитывая страницу учебника.

- Смотри, отцу напишу! – это была излюбленная угроза бабушки в случаях, когда ей казалось, что я что-то делаю не так. (Но вопрос этот задавался исключительно в целях профилактики, т.к. бабушка знала, что я, круглый отличник, учусь с удовольствием и в учёбе подгонять меня не надо).

- Да сделал! – повторяю я, складывая книги и тетради. И добавляю полувопросительно:

- Так я пойду?

- Ну ладно, иди! – с видимой неохотой отпускает она меня.

Быстро одеваюсь и бегу к избе, где мы на этот раз собираемся. Там уже пришли несколько человек. Смеются, дурачатся, - возраст! И это – несмотря на тяжёлую работу, которую каждый делал днём. Первым делом я беру в руки балалайку, которую кто-то протянул мне. Дело в том, что в нашем Чинеевском посёлке я был единственным, кто умел настраивать балалайку и играть на ней. Собственно, была это, по большому счёту, не игра, как сольное исполнение какого-то отдельного музыкального произведения, а аккомпанемент к частушкам, задающий тональность пению. Настроил, начинаю наигрывать. Кто-то запел первую частушку. По её окончании вступает другой. И пошло, пошло…Частушки сыплются как из рога изобилия. У меня (как и у всех присутствовавших там) не было (и не могло быть в то время) часов. Но, по ощущениям, это продолжалось не менее получаса. Сказать по правде, на первых посиделках моя правая рука, ударявшая по струнам, начинала неметь с непривычки столь длительного выполнения непривычной работы. Потом – ничего, попривык. И до сих пор ругаю себя за то, что не удосужился тогда записать хотя бы часть частушек, этих блёстков народной мудрости, наблюдательности, иронии и задора. А их были десятки, если не сотни. И самые разные. От задорных, шуточных и лирических, до отражающих суровую действительность. Так, ещё со времён довоенных запомнилась мне услышанная в Зырянке же в 1939 году частушка, смысл которой я осознал уже в зрелом возрасте:

Эх, да застукали вагончики,

Пошли на Соловки. Да!

Зарыдали отцы-матери,

Поехали сынки.

За частушками шли песни другие, советские. Почти обязательной была «Катюша», пели «Легко на сердце от песни весёлой», «По военной дороге», «По долинам и по взгорьям…», «Спят курганы тёмные», «Броня крепка…», «Три танкиста», «Распрягайте хлопцы коней», что-то из русских народных песен. Потом откуда-то прилетели, и сразу стали любимыми, сначала – «Вечер на рейде». Потом - «Песня о Москве», которая всегда исполнялась с большим воодушевлением. В ней мы с особенным энтузиазмом исполняли последний куплет:

Час придёт, мы прогоним все тучи,

Вновь родная Москва расцветёт,

Я вернусь в этот город могучий,

Дата добавления: 2015-07-14