Огромные потери.

Над далекими горизонтами Маньчжурии и Монголии собирались тучи войны, но небо над Японией по-прежнему было голубым и мирным. Жизнь шла своим чередом, и император продолжал выполнять множество своих официальных функций. Меня очень тронуло его присутствие на демонстрации каратэ, и я горжусь тем, что мне выпала честь быть одним из ее участников.

Я все еще отчетливо помню каждый момент того дня. Я вместе с дюжиной моих учеников демонстрировал ката каратэ самому императору. Бедный окинавский юноша, который каждую ночь совершал путешествие длиною в несколько миль к дому своего учителя, даже в самых смелых мечтах едва ли мог надеяться, что достигнет такой высокой точки в своей деятельности, связанной с популяризацией каратэ. Тем не менее это случилось, и тот факт, что я смог выполнить ката перед Его Величеством, хотя мне и было уже глубоко за пятьдесят, делал радость от оказанной мне чести еще большей.

Если быть точным, то мне уже приходилось выступать перед императором, когда он, будучи еще кронпринцем, посетил Окинаву во время своего вояжа в Европу. Но ситуация тогда была совершенно иной. В то время каратэ было наименее известным из боевых искусств; собственно, можно смело сказать, что о нем едва ли кто-то знал за пределами островов Рюкю. Но теперь оно заняло свое место среди других видов традиционных боевых искусств, и я ощущал огромную разницу между тем далеким днем на Окинаве и этим днем в Токио, мне было очень трудно сдержать свои эмоции.

После демонстрации Сутэки Тинда, бывший в то время главным камергером при императоре, пригласил меня на раут. Он сказал, что Его Величество вспомнил ту демонстрацию в крепости Сюри и поинтересовался, не был ли руководитель того мероприятия тем же самым человеком, который только что выступал в Императорском Дворце в Токио.

Читатель легко может представить себе мои чувства, после того как я это услышал.

А между тем наши мирные дни близились к концу. Когда масштабы маньчжурского инцидента стали разрастаться, Япония начала подготовку к тотальной войне. Количество учеников в моем додзё стало еще большим; и после начала военных действий против Китая, за которыми в скором времени должна была последовать Великая Тихоокеанская Война, мой додзё не мог больше вмещать всех желающих тренироваться. Люди тренировались в саду и даже на улице, и я опасался, что звук ударов их кулаков по обитым соломой столбам будет причинять неудобство соседям.

- Сэнсэй, - часто слышал я от склонившихся передо мной молодых людей, меня призвали, и я ухожу служить моей стране и императору.

Каждый день я слышал от моих учеников подобные доклады. День за днем они напряженно занимались каратэ, готовясь к схватке с неведомым противником; и они полагали, что готовы к ней. Мне говорили, что некоторые офицеры инструктировали своих подчиненных, чтобы те, оказавшись без оружия, бросались на врага с голыми руками. Это стало известно как «атаки каратэ».

Конечно, многие из моих учеников погибли на поле битвы и их, увы было так много, что я потерял им счет. Я чувствовал, как мое сердце разрывается, когда я одно за другим получал извещения, в которых говорилось о смерти подававших надежды молодых людей. В таких случаях я стоял в одиночестве в тихом додзё и молился за душу погибшего, вспоми-ная те дни, когда он усердно занимался каратэ.

И, конечно же, на меня и мою семью, как и на остальные японские семьи, обрушились все тяготы военного времени, усугублявшиеся по мере того, как все более и более очевидным становился факт поражения Японии в Тихоокеанской Войне. Когда весной 1945 года мой третий сын, Гиго, заболел и был госпитализирован, я вместе со своим старшим сыном переехал в Коисикаву. Пока я жил там, мой додзё был полностью разрушен во время очередного воздушного налета.

Я вспоминал о том, с какой любовью он был построен друзьями г.аратэ-до. Это было высшим проявлением их преданности искусству каратэ, и в моем представлении додзё был самой выдающейся вещью, сделанной мною в жизни. И вот, в одно мгновение, его не стало.

Однако вскоре последовала еще большая катастрофа: император из-. дал указ о капитуляции. Хаос токийской жизни, который наступил после

этого, был для меня невыносим, поэтому я отправился в Оиту, на Кюсю, куда бежала моя жена, когда началась жестокая битва за Окинаву. По крайней мере, думал я, теперь я смогу спокойно жить с ней, и мне там будет гораздо проще прокормиться, чем в терзаемой голодом столице.

Но жизнь на Кюсю оказалась совершенно не такой, как я себе представлял. Эвакуация с Окинавы в Оиту была массовой; ни у моей жены, ни у меня не было никаких родственников среди толп беженцев. А еды было не так уж много: только овощи, выращиваемые нами самостоятельно, и морские водоросли, которые мы собирали на побережье. Моя жена, несмотря на свою старость, сохраняла свой неукротимый дух но, к моему глубокому сожалению, не очень долго.

Однажды она внезапно почувствовала себя плохо. Она всегда страдала от астмы, но на этот раз приступ был настолько силен, что она с трудом могла дышать. Однажды после полудня, когда я сидел рядом с ней, я увидел, как она приподняла над постелью свое изможденное болезнью тело и повернула лицо в направлении Токио. Я смотрел, как ее губы двигались в беззвучной молитве. Затем она повернулась в направлении Окинавы, сложила вместе дрожащие руки и на одном дыхании произнесла еще одну беззвучную молитву. Я знал, конечно, что это означало: когда она смотрела в сторону Токио, она думала об императоре и Императорском Дворце, она думала о своих детях и внуках; а когда она смотрела в сторону Окинавы, она обращала свою последнюю молитву к духам предков, перед тем как самой к ним присоединиться.

Итак, моя жена умерла... Умер человек, который на протяжении многих лет делал все возможное, чтобы помочь мне и поддержать меня в моем служении каратэ. С тех пор как я в возрасте примерно пятидесяти лет переехал в Токио, мы жили в разлуке. Когда мы жили на Окинаве вместе, наша жизнь была далеко не легкой. Мы были настолько бедны, что не могли себе позволить многих совершенно обыденных вещей, которые являются привычными для многих супружеских пар. Она отдала всю свою жизнь мне, своему мужу, и своим детям.

Я полагаю, что люди Оиты разглядели в ней ее экстраординарные качества, поскольку сделали для нее самое необычное исключение в своей утвердившейся с давних времен похоронной традиции. Это может показаться странным, но согласно традиции деревенский похоронный дом предназначен только для тел людей, родившихся в Оите. Тела же чужаков отсылаются в городской морг Усуки. Но деревенские сановники смогли устроить для моей жены кремацию в местном похоронном доме, и я думаю, что такое исключение было сделано впервые за всю историю существования деревни. Это была трогательная дань ее памяти, ее незаурядным человеческим качествам.

Была поздняя осень 1947 года. Через несколько дней после обряда похорон я выехал в Токио, сжимая в руках урну с прахом моей жены. Я собирался остановиться на некоторое время в доме моего старшего сына. Древний, еще времен русско-японской войны поезд медленно полз в сторону Токио, останавливаясь на бесчисленных станциях. К моему великому удивлению, почти на каждой станции поезд встречали мои бывшие ученики, приветствуя меня и принося свои соболезнования. Я не знаю, каким образом они узнали, что я был на этом поезде и что моя жена умерла, но я был очень тронут их заботой. Я вспоминал свою жену, и слезы текли у меня по щекам; но вдруг я осознал, что она умерла так же благородно, как и жила.

Дата добавления: 2015-07-12