Статья 254

В статье установлены формы и методы дознания, причем характерно, что розыск здесь выступает как составная часть дознания. Вместе с тем, А. А. Квачевский отмечал, что «дознание иногда называют розыском – это неточно». «В своем особенном значении розыск, – писал он, – составляет часть дознания, в обширном смысле – один из способов его производства, направленный к обнаружению и указанию скрытого, тайного, преимущественно виновника преступления»¹¹⁰ [Квачевский А. А. Указ. соч., ч. II, с. 5]. П. В. Макалинский также подчеркивал: «Дознание и розыск употребляются часто в одном значении, но понятие о дознании обширнее понятия о розыске; последний представляет как бы часть первого, направленную на обнаружение чего-либо скрытого, не легко доступного; он предполагает быстроту действий и потому упоминается тогда, когда говорится о делах или обстоятельствах загадочных или важных, требующих особенной деятельности со стороны полиции» ¹¹¹ [Макалинский П. В. Практическое руководство для судебных следователей. Изд. 6-е. СПб., 1907, с. 30]. По Уставу функция розыска в равной мере возлагалась на органы дознания и следствия. Причем, как отмечали различные комиссии, создаваемые во второй половине XIX века, этой функцией в равной мере тяготились и считали ее второстепенной как следователи, так и полиция¹¹² [См.: Высочайше учрежденная комиссия для пересмотра законоположений по судебной части. Труды, т. I. СПб., 1895, с. 134–136].

Стремление составителей судебных уставов отделить дознание от следствия проявилось не только в разграничении их целей, но и в формах осуществления этих действий. К ним отнесены только розыски, словесные расспросы и негласное наблюдение. Термин розыск, причем во множественном числе, употребляется в Уставе только один раз – именно в ст. 254. По мнению И. Я. Фойницкого, розыски в данном случае включают в себя осмотры местности, потерпевшего, вещественных доказательств, публикации в газетах, обходы ночлежных приютов и т. п. ¹¹³ [См.: Фойницкий И. Я. Курс.., т. I. с. 379]. По всей видимости, сюда же следует отнести преследование преступника по горячим следам и использование данных криминалистических учетов. К числу действий полиции, предусмотренных дознанием в соответствии с комментируемой статьей, Сенат относил вскрытие трупа в случае, когда причины смерти не ясны и существуют подозрения в «постороннем насильственном действии»¹¹⁴ [Решения Уголовного кассационного департамента Сената. СПб., 1883, № 35 (далее – УКДС)]. Однако это толкование не распространялось на «вскрытие трупа, уже преданного земле» ¹¹⁵ [Давыдов В. Н. Инструкция чинам полиции округа Харьковской судебной палаты по обнаружению и исследованию преступлений. Харьков, 1898, с. 19].

Другой формой дознания были словесные расспросы. Они противопоставлялись формальным допросам, к которым, согласно ст. 258, полиция могла приступить только в самом крайнем случае. Как отмечали составители судебных уставов, «по важности формальных допросов, производство их должно быть отнесено к обязанностям судебных следователей, а не полицейских чиновников, от которых не требуется качеств, необходимых для судьи, а снятие допросов принадлежит к действиям чисто судебного свойства» ¹¹⁶ [Судебные уставы с изложением рассуждений.., ч. II, с. 118]. Вследствие этого запрета на производство допросов полиция не получила право на вызов, а тем более на привод не только свидетелей, но и подозреваемых ¹¹⁷ [УКДС, 1888, №3]. Свидетели не обязаны были давать показания полиции, действующей в качестве органа дознания по данной статье. Сенат указал, что полиция не имела права на формальный допрос обвиняемого даже по поручению мирового судьи ¹¹⁸ [Решения общего собрания кассационных департаментов Сената. СПб., 1885, № 18 (далее – ОС)].

В соответствии с вышеизложенным, полиция, действуя в порядке комментируемой статьи, была не только не обязана, но даже не имела права на составление какого-либо протокола, в котором показания были бы засвидетельствованы подписью иных, кроме дознавателя, лиц. Правда, Сенат пришел к выводу не только о возможности, но и о желательности протоколов полицейского дознания по делам мировой юстиции¹¹⁹ [УКДС, 1870, № 675]. Но, тем не менее, инструкции прокуроров судебных палат чинам полиции предписывали: «Сведения, собранные полицией при дознании, заносятся с указанием источника, из которого они получены, в один общий акт, за подписью только одного должностного лица, производившего дознание» ¹²⁰ [Муравьев Н. В. Инструкция чинам полиции округа С.-Петербургской судебной палаты. СПб., 1884, с. 5, §11]. Однако на практике протоколы дознания были сравнительно распространенным явлением, с которым безуспешно боролись работники прокуратуры. Как отмечает П. В. Макалинский, полиция стремилась к составлению протоколов, подписанных свидетелями и иными лицами, «для того чтобы оградить себя от нареканий или обвинений в неправильности действий». Однако показания, записанные в таких протоколах, нередко опровергались на следствии и на суде. «Притом полиция, считая подписи расспрошенных ею лиц и посторонних свидетелей достаточною для себя гарантией, не особенно и заботится о правильном изложении дознания, а какому же практику не известно, что неграмотные или малограмотные люди, с которыми большею частью и приходится полиции иметь дело в уголовных преступлениях, не только не всегда в состоянии понять при беглом чтении бумагу, писанную дурным канцелярским языком – каким до сих пор пишутся постоянно полицейские протоколы, – но и весьма редко этим интересуются и никогда не откажутся от приглашения полиции подписать ее, хотя бы и не отдавали себе ясного отчета в ее содержании» ¹²¹ [Макалинский П. В. Указ. соч., с. 34]. Поэтому Сенат не рекомендовал читать акты дознания в судебном заседании ¹²² [УКДС, 1871, № 184; 1867, № 954] и в особенности подчеркивал, что признание обвиняемого на дознании, не подтвержденное в присутствии суда, не имеет доказательственного значения.

Дата добавления: 2015-07-11