Deus est spiritus. 5 страница

зачитала:

-- "Коллекционный номер 793 б: наконечник копья из не поддающегося

точному определению металлического сплава (марганцевая руда и метеоритное

железо с примесью золота?). Позднее переделано -- не совсем, правда,

безукоризненно -- в клинок кинжала. Рукоятка: предположительно

испано-мавританская работа, не позднее первой половины X века, эпоха поздних

Каролингов. Инкрустирована восточными александритами, бирюзой, бериллами;

особо выделяются три персидских сапфира. Получен Петром Шотокалунгиным, --

это мой дед, -- в качестве памятного подарка от императрицы Екатерины.

Относится к числу наиболее ценных образцов западноевропейского оружейного

искусства; есть версия, что к Его Величеству царю Ивану Грозному этот кинжал

попал прямо из королевской сокровищницы Англии. Итак, достоверно известно,

что в период правления великой Елизаветы Английской кинжал находился при

дворе. Однако происхождение его и первые столетия жизни окутаны покровом

тайны. Здесь мы вступаем в туманную область преданий:

В незапамятные времена клинок сей бесценный служил наконечником

непобедимого копья героя Уэльса, эрла Хоэла, по прозванию "Дат", что

означает "Добрый". А завладел сим оружием означенный Хоэл Дат весьма

престранным образом: с помощью колдовства белых альбов, служителей

невидимого братства розенкрейцеров. Видно, эрл оказал белым альбам, кои

считаются в Уэльсе могущественнейшими духами, услугу немалую, ибо сам король

альбов наставлял его, как некий диковинный, никогда прежде не виданный

камень, растерев предварительно в тончайший порошок и добавив собственной

крови, превратить с помощью тайных заговорных слов и магических формул в

страшное оружие. Смесь редкого серо-голубого цвета застыла в форме

наконечника твердости необычайной: ни одна руда, даже несокрушимый алмаз не

могли сравниться с ним. Владелец сего копья навеки становился непобедимым

для земного оружия и неуязвимым для дьявольских ков. Отныне он был заговорен

от женского вампиризма и мог претендовать на корону самую высокую.

Эта легенда в роду Хоэла Дата передавалась из уст в уста на протяжении

многих веков, и потомки как зеницу ока хранили копье, для них оно было

залогом гордого взлета каждого нового поколения внуков Родерика. Но один из

Датов -- или Ди, как они стали зваться впоследствии, -- потерял драгоценный

кинжал самым постыдным образом: позабыв благословение белых альбов и, сойдя

с пути истинного, он позволил выманить его у себя хитростью на дьявольском

ложе распутства. Вместе с кинжалом покинули сей род сила, слава и

могущество, а вслед за ними и надежда на корону Англии. Проклятье пало и на

клинок, от которого его освободит теперь разве что последний из потерянного

рода Хоэла Дата, и тогда вернется реликвия знамением прежнего блеска. Но до

тех пор, пока с наконечника не будет смыта кровь, однажды запятнавшая его,

надежды на освобождение Хоэла Дата из оков цепи, конец которой сокрыт на дне

преисподней, нет".

Едва княгиня закончила, Липотин повернулся ко мне и быстро проговорил:

-- Существует и другая легенда, смысл которой сводится к тому, что если

бы наконечником копья завладел русский, то Россия стала бы владычицей мира;

а если бы он остался у англичан, то Англия покорила бы русскую империю.

Однако это уже сфера политики, а кого из нас, -- заключил он, придав своему

лицу равнодушный вид, -- интересует сия сухая материя!

Княгиня, очевидно, пропустила его слова мимо ушей; погруженная в свои

мысли, она положила пожелтевшую карточку на прежнее место, потом подняла на

меня усталый, отсутствующий взгляд... Мне показалось, что ее зубы тихо

скрипнули, прежде чем она сказала:

-- Ну, мой друг, надеюсь, теперь-то вы понимаете то лихорадочное

нетерпение, с которым я изучаю каждый след, обещающий привести меня к копью

Хоэла Дата, как называет кинжал эта похожая на сказку история, записанная

моими предками? Какое еще наслаждение сравнится для коллекционера с азартом

погони, с тем неземным чувством, которое испытываешь, замыкая настигнутый

трофей на пожизненное заключение под стекло витрины -- предмет,

олицетворяющий для кого-то там, в миру, смысл всей жизни, счастье и вечное

блаженство! Какое упоение -- сознавать бессилие своего соперника, наблюдать

его отчаянные попытки завладеть тем, чем владею только... я одна!

В первое мгновение мне едва удалось утаить от собеседников ту лавину

мыслей и чувств, которая захлестнула мою душу; а что это необходимо скрыть,

я понял сразу. Мне кажется, что с моих глаз спала пелена и я заглянул в

таинственный механизм судьбы моих предков, Джона Ди, кузена Роджера и мой

собственный. Дикая радость и нетерпение едва не повлекли бессмысленное и

опасное словоизвержение, и лишь с трудом удержал я этот готовый брызнуть из

меня фонтан мыслей, предположений и проектов, сохранив

вежливо-заинтересованную мину светского гостя, у которого поблекшее

очарование этой сказки минувших веков ничего, кроме скуки, не вызывает.

Однако одновременно меня ужаснуло то поистине сатанинское злорадство, с

которым княгиня говорила о наслаждении коллекционера, когда высшее

сладострастие испытывают в том, чтобы изъять из мира и замкнуть в бесплодной

безнадежности ту реликвию, которая, будь она на свободе, могла бы решить

чью-то судьбу, спасти жизнь, снять грех со страждущей души; и здесь, по

сути, уже начинается какой-то рафинированный садизм: именно сознание

подобных чудодейственных потенций реликвии -- а их надо знать досконально!

-- и придает особую пикантность ощущениям, в этой кастрации животворящей

судьбы, в аборте беременной будущим жизни, в стерилизации плодоносных

магических сил заключен инфернальный корень извращенного блаженства и

демонической радости, которые Асайя Шотокалунгина только что цинично

признала основным побудительным мотивом своей коллекционной страсти.

Похоже, княгиня почувствовала свою ошибку. Она вдруг замолчала,

раздраженно захлопнула витрину и, сославшись на какие-то пустяки, предложила

покинуть галерею. Она уже повернулась, чтобы идти, когда заговорил Липотин:

-- А как же наш друг, что он подумает теперь обо мне?

Однако княгиня не остановилась, и старому антиквару пришлось вести свои

речи на ходу:

-- То, что я вам однажды, дорогая княгиня, многозначительно намекнул на

мое знакомство с предполагаемым наследником славнейшего рода Ди, или Хоэла

Дата, наш друг может истолковать превратно: якобы я уже тогда вынашивал

коварные планы и втирался в доверие с целью похитить у него некую фамильную

реликвию, которая, согласно легенде, вот-вот должна к нему вернуться

наподобие неразменного гроша из сказки! Да, княжеский род Шотокалунгиных вот

уже в течение сорока лет осаждает меня просьбами взять на себя почетную

миссию и заняться поисками без вести пропавшего экспоната, однако совесть

моя чиста; конечно, я был согласен с покойным князем: чего бы это ни стоило,

а надо хоть из-под земли доставить беглеца домой. И кому же, как не мне,

взяться за это дело, ведь еще мои предки во времена Ивана Грозного оказывали

подобные услуги тогдашней хозяйке дома!.. Однако все это никоим образом не

может умалить того глубочайшего почтения, кое я питаю к вам, мой

покровитель. Ладно, чтобы не болтать понапрасну и не бередить старые раны --

вижу, вижу, любезная хозяюшка, не до прибауток вам сейчас! -- попробую-ка я

развеять ваш сплин. Итак, в двух словах: когда я, после стольких лет, вновь

увидел пустой футляр, мое чутье старого антиквара, которое еще никогда меня

не подводило, вдруг ясно и отчетливо сказало, что в самое ближайшее время

кинжал отыщется... Извините, прервусь... Маленький парантез... -- Он

повернулся ко мне: -- Дело в том, почтеннейший, что моей профессии присуща

одна причуда, что-то вроде суеверия, которая переходит по наследству от отца

к сыну во всю цепь моих предков: все они спокон веку были заняты розысками

различных раритетов, курьезов, древностей, редких инкунабул, старинных

документов. Это таинственное свойство позволяет мне, подобно трюфельному

псу, чуять близость, все равно -- пространственную или временную, искомой

вещи. Не знаю: я ли вошел в сферу влияния затаившегося предмета, а может,

предмет, притянутый моим желанием -- или как вы еще назовете эту

необъяснимую силу тяготения, -- вышел на мою орбиту?.. Важно одно -- я знаю,

когда наши траектории пересекутся. И вот сейчас, дражайшая княгиня, я -- и

пусть Маске, магистр царя, заживо погребет меня, если это не так! -- я...

чую кинжал, наконечник копья ваших отцов, господа... имеющих на него, если

можно так выразиться, обоюдное право... Я нутром чую... я слышу его...

Клинок, который не разделяет, но соединяет... он совсем... совсем близко...

Под этот бессвязный лепет Липотина, от иронических и, как мне

показалось, неуклюже двусмысленных намеков которого я ощутил мучительную

неловкость, мы вновь прошествовали через весь дом и вернулись в гостиную.

Княгиня молчала, и это было истолковано мною как желание остаться одной, что

вполне отвечало моим намерениям.

Но как раз в тот момент, когда я хотел, поблагодарив хозяйку,

откланяться, она вдруг начала горячо извиняться -- это как-то не

соотносилось с ее внезапной сменой настроения в галерее -- за свое капризное

поведение: нет, вы только представьте себе, господа, она, словно в наказание

за свои шутки, сама теперь чувствует непонятную усталость и какую-то

неуместную сонливость. Княгиня объяснила свое состояние следствием тяжелого,

пропитанного запахом камфоры воздуха -- неизбежное зло всех редко

проветриваемых музейных помещений -- и, недовольно отклонив разумный совет

остаться одной и отдохнуть, воскликнула:

-- Воздух, свежий воздух -- вот что мне необходимо! Думаю, вы, господа,

чувствуете себя примерно также. Кстати, как ваша головная боль, мой друг?

Вот только не знаю, куда бы нам отправиться на прогулку!.. Во всяком случае,

"линкольн" в нашем распоряжении...

Липотин, не дав ей договорить, с ликующим видом хлопнул в ладоши:

-- Великолепная идея, господа! Почему бы нам не воспользоваться авто и

не съездить полюбоваться на гейзеры?

-- Гейзеры? Каким образом? Здесь, у нас? Если не ошибаюсь, мы пока что

не в Исландии? -- ошеломленно спросил я.

Липотин засмеялся:

-- А разве вы не слышали, что несколько дней назад за городом, у

подножия гор, внезапно забили горячие источники? Прямо среди руин

Эльзбетштейна. Проходя мимо, местные жители осеняют себя крестным знамением,

ибо исполнилось какое-то древнее пророчество. Что это за пророчество, не

знаю. Примечательно, что эти гейзеры вырвались из-под земли не где-нибудь, а

во внутреннем дворе замка -- там, где, согласно легенде, "английская

Элизабет", хозяйка замка, вкусила от источника жизни. Неплохая рекомендация

для курорта, который, несомненно, возникнет там в ближайшем будущем. Вот вам

мое липотинское пророчество.

Но мне было не смешно, какое-то щемящее, похожее на ностальгию чувство

вдруг сжало мое сердце... Почему?.. Откуда?.. Хотел было спросить Липотина,

что ему известно об "английской Элизабет" -- мне, рожденному в этом городе и

прожившему в нем всю жизнь, никогда ничего подобного о развалинах

Эльзбетштейна слышать не доводилось, -- но не успел, все происходило как-то

слишком быстро: видно, давало о себе знать утомление, легкая

заторможенность, как после обморока -- чуть было не сказал: интоксикации.

Ненадолго я из беседы выпал, и лишь вопрос княгини, прозвучавший как

просьба: не хотел бы я немного проветриться и вместо послеполуденной

прогулки прокатиться к руинам Эльзбетштейна, -- вернул меня к

действительности.

Единственное, что мешало мне согласиться сразу, -- это мысль о Яне,

которой я обещал вернуться примерно в это время. Странно, но именно сейчас,

вспомнив о ней, я впервые почувствовал необходимость дать себе трезвый отчет

в переживаниях и впечатлениях, вынесенных мной из сегодняшней встречи с

княгиней.

Поэтому я, почти не думая, сказал:

-- Ваше приглашение, княгиня, было бы как нельзя кстати, так как свежий

воздух, безусловно, оказал бы свое благотворное действие на мои

расшалившиеся нервы, тем не менее я, взывая к вашей терпимости, вынужден

либо просить вас извинить меня, либо взять с нами в поездку мою... невесту,

которая как раз к этому часу ожидает меня дома.

Я не дал вполне естественному недоумению княгини и Липотина облечься в

слова и быстро продолжал:

-- Впрочем, вы оба уже знакомы с нею: это госпожа Фромм, та самая

дама...

-- Как, ваша экономка?! -- в искреннем изумлении воскликнул Липотин.

-- Да, моя экономка, если вам так угодно, -- с явным облегчением

подтвердил я, а сам краем глаза следил за княгиней. С легкой усмешкой Асайя

Шотокалунгина словно старому товарищу протянула мне руку и с почти

неуловимой иронией сказала:

-- Вы даже представить себе не можете, как я рада за вас, дорогой друг!

Итак, всего лишь запятая?! А это еще далеко не точка!

Я не понял смысла этого странного замечания, но на всякий случай

засмеялся. И в тот же миг, ощутив всю фальш этого смеха, прозвучавшего как

трусливая измена Яне, закашлялся, но колесо беседы уже катилось дальше...

Темп княгиня держать умела:

-- Чудесно! Проведем два часа в оазисе любви, наслаждаясь зрелищем

счастливых влюбленных! Что может быть прекрасней! Благодарю вас, мой друг,

за этот королевский подарок. У нас получится восхитительная прогулка.

Следующий час промелькнул как во сне.

У ворот урчало авто... Я открыл дверцу -- электрический разряд прошел

по моему телу: за рулем сидел... Джон Роджер! Ну конечно же, не Джон Роджер.

Что за чепуха! Я имею в виду того самого слугу, который запомнился мне из-за

своего роста и европейского типа лица, так выделявших его на фоне остальных

азиатских каналий. Вполне естественно, что княгиня именно его выбрала в

шоферы. Не сажать же за руль калмыка!

Спустя мгновение мы остановились у дверей моего дома. Не успел я

достать ключ, как Яна уже открыла. К моему изумлению, она нисколько не

удивилась, когда я посвятил ее в наши планы: прокатиться всем вместе на

противоположный берег реки к развалинам замка. Невозмутимо поблагодарила и

поразительно быстро собралась.

Так началась та памятная поездка в Эльзбетштейн.

С первых же секунд, едва мы с Яной сели в лимузин, я понял, что встреча

этих двух женщин представлялась мне совсем в ином свете. Что касается

княгини, то здесь я как будто не ошибся: оживленна, любезна, как всегда с

легкой насмешкой в голосе, но Яна... Она была отнюдь не скованна, как я

опасался, и вовсе не производила впечатления человека растерянного и

смущенного внезапностью ситуации и блестящим соседством княгини. Напротив,

она приветствовала Асайю Шотокалунгину с корректной, даже несколько

холодноватой любезностью, при этом глаза ее сияли какой-то странной

веселостью. А ее сдержанная благодарность за приглашение, обращенная к

княгине, прозвучала так, словно она принимала вызов.

Особенно поразил меня смех княгини: никогда раньше я не слышал в нем

этой нервически тревожной нотки. Судя по тем судорожным движениям, какими

она куталась в шаль, ее слегка лихорадило.

И тут же мое внимание переключилось на шофера и на ту скорость, с

которой он повел -- машину, едва мы оставили за собой более или менее

оживленные улицы предместья. Это уже скорее напоминало не езду, а

планирующий полет -- плавный, бесшумный, практически лишенный каких-либо

толчков, что было просто невероятно на далеком от совершенства шоссе. Я

скосил глаза на спидометр: стрелка плясала на отметке "140" и ползла

дальше... Княгиня, казалось, не замечала этого, во всяком случае не делала

попыток как-то повлиять на сидевший за рулем труп. Я перевел взгляд на Яну:

она с ледяным спокойствием бесстрастно созерцала проносившийся мимо

ландшафт. Ее рука покоилась в моей неподвижно и расслабленно -- очевидно, и

Яну ни в малой степени не волновала сумасшедшая скорость нашего авто.

Вскоре стрелка скользнула за отметку "150"... Тогда и на меня сошло

какое-то отрешенное безразличие к внешним чувственным характеристикам нашей

поездки: с сабельным свистом проносились мимо деревья аллей, с

калейдоскопической быстротой, в какой-то головокружительной пляске, похожие

на марионеток, судорожно мелькали отдельные пешеходы, повозки и панически

сигналившие нам вслед грузовики.

Постепенно я ушел в себя, пытаясь восстановить в памяти события

последних часов. Передо мной сидела княгиня, вперив надменный неподвижный

взгляд вперед, в ленту дороги, которая с бешеной скоростью летела под колеса

лимузина. На ее лице застыло выражение пантеры, с хищным кровожадным

упорством преследующей свою жертву. Гибкая, грациозная, с лоснящейся черной

шерстью... нагая... Невольно зажмуриваю глаза, даже протираю их -- напрасный

труд: перед моим внутренним взором по-прежнему она -- нагая Исаис, вестида

тайного оргиастического культа, провозвестница немыслимых любовных экстазов,

путь к которым пролегает через непостижимую, раскаленную добела ненависть...

И вновь меня захлестывает неистовое желание вцепиться в горло этой

демонической женщине-кошке и наслаждаться оргией ненависти, ненависти,

ненависти и... вожделения, жадно сжимая руками предсмертные конвульсии,

затухающие уже в моих собственных мускулах... И вновь липкий холодный страх,

от которого мертвеют мои нервы, словно кобра, завороженная дудочкой факира,

медленно поднимает свою мерзкую плоскую головку над черным колодцем моей

души, и я посылаю молитву за молитвой туда, к... Яне, словно не сидит она

рука об руку со мной в этом пожирающем пространство механическом чудовище,

а, отторгнутая от меня, царит в запредельных высотах, по ту сторону звезд,

подобно богине... подобно матери в недосягаемом небе...

Но вдруг я перестаю чувствовать собственное тело: впереди повозка,

груженная огромными бревнами! И два автомобиля! Не могут разъехаться на

узком шоссе, а мы... Проклятье, мы летим навстречу со скоростью сто

шестьдесят километров! Тормозить?.. Поздно! Выхода нет: слева -- скала,

справа -- бездна!

Шофер -- как каменный. Но что это? Увеличивает скорость до ста

восьмидесяти... Проскочить слева? Какое там, две машины и повозка

перекрывают шоссе практически целиком. Едва заметный поворот руля... вправо!

Сумасшедший, там же бездна! Впрочем, уж лучше низвергнуться в бездну, чем

кровавым месивом висеть на бревнах повозки! Все -- правая половина авто

свободно парит над пропастью... На дне пенится между скал бурный поток...

"Приближались к богине женской, левой половиной своего тела", -- почему-то

вспоминаю я. На двух левых колесах мы проносимся мимо повозки по едва ли в

метр шириной свободному участку шоссе: страшная скорость удерживает лимузин

от падения...

Неужели пронесло?! Оборачиваюсь: автомобильный тромб уменьшается на

глазах, вот его уже почти не видно... "Джон Роджер" по-прежнему неподвижен,

словно все случившееся не имеет к нему никакого отношения. "Нет, так вести

машину может только дьявол, -- говорю я себе, -- или... или оживший труп". И

вновь свистят, проносясь мимо подобно серпам, метровой толщины клены...

Липотин засмеялся:

-- Ничего не скажешь, лихо! Не замри сила земного притяжения на секунду

с открытым ртом, и...

Медленно, покалывая тысячью иголочек, оттаивала кровь в затекших,

парализованных ужасом членах. Думаю, лицо мое было слегка перекошено, когда

я отозвался:

-- Пожалуй, даже слишком для такой вполне ординарной костяной

конструкции, как моя.

Несмотря на то что маршрут поездки пролегал через совершенно реальную

местность и за окном мелькали хорошо мне известные с детства пейзажи, все

равно мучительное сомнение в подлинности моих спутников вновь стало

закрадываться мне в душу. Как я себя ни уговаривал, ни доказывал всю

абсурдность такого недоверия, ничего не помогло -- даже Яна не стала

исключением для моей подозрительности: та, что сидит рядом со мной,

действительно ли она человек из плоти и крови? А вдруг это призрак из

давным-давно канувшего в Лету мира?..

Губы княгини насмешливо дрогнули:

-- Испугались?

Я подыскивал слова. От меня не ускользнуло, что с самого начала, едва

мы с Яной сели в роскошный салон "линкольна", Асайя Шотокалунгина с

выражением странной озабоченности, да что там -- почти страха следила за

моей невестой. Это уже что-то новое! Меня так и подмывало проверить

правильность моих впечатлений, и я, точно так же, одними губами,

усмехнувшись, пустил пробный шар:

-- Да нет как будто, я и сообразить-то ничего толком не успел! А вообще

подобные эмоции, должно быть, заразительны. Насколько могу судить, вы сами

чувствуете себя в некотором роде не в своей тарелке, хотя и стараетесь не

подавать виду.

Княгиня заметно вздрогнула. Грохочущее эхо туннеля заглушило ее ответ.

Вместо нее крикнул Липотин:

-- Вот уж не думал, что вы, господа, вместо того чтобы наслаждаться

этим сказочным полетом, будете спорить, кто из вас больше, а кто меньше

боится смерти! Впрочем, какие могут быть страхи, если я с вами! Уход и

появление на сцене жизни представителей нашего рода были всегда незаметными,

начисто лишенными какого-либо драматизма. Это у нас наследственное!

Помедлив немного, Яна совсем тихо сказала:

-- Чего бояться тому, кто идет своим путем? Страх -- это удел тех, кто

пытается обмануть судьбу.

Княгиня молчала. По ее застывшему в усмешке лицу пробегали быстрые, как

молнии, тени, отражения лишь мне одному понятной внутренней бури. Потом она

легонько коснулась плеча шофера:

-- Долго мы еще будем тащиться, Роджер?

Теперь вздрогнул я: шофера зовут Роджер?! Какое зловещее совпадение!

Труп за рулем едва заметно кивнул. Мотор уже не ревет, а поет. Стрелка

спидометра снова прыгает на отметку "180" и, дернувшись пару раз, застывает

чуть дальше, как приклеенная. Я смотрел на Яну, и мне хотелось умереть в ее

объятиях.

Каким образом мы за считанные минуты целыми и невредимыми проехали по

почти отвесному, невероятно ухабистому подъему к руинам Эльзбетштейна,

навсегда останется для меня загадкой. Допустимо только одно-единственное

объяснение: мы просто взлетели. Сумасшедший разгон и фантастически

совершенная конструкция лимузина сделали чудо возможным. Во всяком случае,

до нас там, наверху, автомобилей еще не бывало.

Рабочие, опершись на лопаты и заступы, уставились на нас как на

привидения, хотя сами, насквозь мокрые, окутанные белыми клубами пара, на

зыбком фоне бьющих в небо гейзеров больше походили на живописную компанию

гномов, чем на обычных землекопов. Притихшие, осматривали мы древние,

поросшие мхом развалины; замковый парк и то искусство, с которым он был

разбит, сразу бросались в глаза: отсюда, сквозь буйные заросли кустов, можно

было любоваться чудесной панорамой долины с самых неожиданных ракурсов.

Странный, почти романтический контраст: пышные, разросшиеся цветочные клумбы

-- и эти полуразрушенные стены! То и дело в зелени деревьев возникали

замшелые статуи -- кажется, блуждаешь в заколдованном парке какой-то

капризной феи, которая обратила в камень своих провинившихся слуг и

расставила их здесь, безголовых и безруких, в назидание потомкам. Идешь

дальше -- и вдруг сквозь пролом в стене блеснет далеко внизу серебряный

пенящийся поток...

-- Кто же поддерживает такой очаровательный беспорядок?

Этот вполне естественный вопрос, заданный кем-то из нас, повисает в

недоуменном молчании.

-- Разве не вы, Липотин, рассказывали нам о какой-то легенде, о хозяйке

замка по имени Элизабет, которая пригубила здесь воду жизни?.. Так,

кажется?..

-- Да, да, кто-то однажды рассказывал мне нечто в этом роде, путаное и

бессвязное, -- небрежно отмахнулся Липотин, -- но восстановить в памяти этот

сумбур мне вряд ли удастся. Сегодня эта легенда случайно пришла мне на ум, и

я в шутку, чтобы развлечь вас, упомянул о ней.

-- Да, но можно спросить кого-нибудь из рабочих! -- заметила княгиня.

-- А это мысль!

И мы двинулись, не торопясь, по направлению к замковому двору.

Липотин достал слоновой кости портсигар, открыл его и протянул одному

из рабочих.

-- А кому, собственно, принадлежат эти развалины?

-- Никому.

-- Но ведь какой-то владелец у них должен быть!

-- Никого нет. Да вы спросите у старого садовника! -- буркнул землекоп

и принялся так тщательно чистить щепкой свою лопату, как будто это был

хирургический инструмент. Остальные, перемигнувшись, засмеялись.

Какой-то молодой парень жадно посмотрел на сигареты и, когда Липотин с

готовностью протянул портсигар, пояснил:

-- У него не все дома. У старика. Здесь он, похоже, за кастеляна, но

ему никто за это не платит. У него не все дома. А вообще он только и делает,

что копается в земле, наверное, садовник или что-то вроде того. Как будто не

отсюда, чудной какой-то. Ему уже наверняка лет сто. Совсем дряхлый. Еще мой

дед пробовал с ним говорить. Никто не знает, откуда он пришел. Спросите его

сами.

Словесный поток землекопа внезапно иссяк; кирки снова вонзились в

землю, заработали лопаты, прокладывая водосток. Ни слова больше, нельзя было

добиться от этих людей.

Мы направились к главной башне, Липотин выступал в роли проводника.

Полусгнившая, обитая ржавыми коваными полосами дверь... Когда мы попытались

ее открыть, она отозвалась пронзительным криком, как зверь, которого

внезапно вспугнули во сне. Гнилая, заплесневелая дубовая лестница -- видно,

когда-то ее украшала искусная резьба, -- вела наверх, в темноту, нарезанную

падавшими из узких бойниц косыми лучами света на равные дольки.

Через открытый сводчатый проход, толстая дощатая дверь которого едва

держалась на петлях, Липотин и мы вслед за ним проникли в какое-то

маленькое, напоминающее кухню помещение.

Войдя, я невольно попятился...

Там, на деревянном остове, который, как это можно было заключить по

свисающим полуистлевшим обрывкам кожи, служил когда-то креслом, сидел труп

седовласого старца. Рядом, на ветхом очаге, -- глиняный горшок с остатками

молока и плесневелая корка хлеба.

Внезапно старик открыл глаза и оцепенел, не сводя с нас немигающего

взгляда.

В первый момент я подумал, что это обман зрения: старик был закутан в

лохмотья какой-то допотопной ливреи или униформы с золотыми позументами, на

пуговицах гербы, желтая пергаментная кожа лица -- немудрено было принять его

за всеми забытый, мумифицированный труп.

-- Господин кастелян не будет против, если мы немного насладимся

чудесным видом, который открывается с этой башни? -- хладнокровно

осведомился Липотин.

Ответ, который он наконец получил на свой вежливо повторенный вопрос,

был весьма показателен:

-- Сегодня уже не нужно. Обо всем позаботились.

При этом старик непрерывно качал головой -- от слабости или в

подтверждение своего отказа?

-- А что, собственно, уже не нужно? -- крикнул Липотин ему в ухо.

-- Чтобы вы шли наверх и обозревали окрестности. Сегодня она уже не

придет.

Так, ясно: старик кого-то ждет. Видимо, погруженный в сумеречное

состояние, он решил, что мы пришли ему помочь, наподобие тех дозорных,

которые заранее предупреждают о приближении гостя... Наверное, о

какой-нибудь посыльной, которая носит ему эту скудную пищу.

Княгиня достала кошелек, торопливо сунула Липотину золотой:

-- Пожалуйста, дайте бедняге. Он, очевидно, душевнобольной. И... и

Дата добавления: 2015-07-08