Заклинание Ангела западного окна 3 страница

которая продолжает давать ядовитые метастазы, несмотря на то что уже

утратила свое Я. Медиум! Зыбкий призрачный мост в потустороннюю бездну Исаис

Черной!..

Я с нетерпением жду, когда этот разросшийся до глобальных размеров

Келли окажет мне честь своим визитом в мою жизнь и предоставит неоценимую

возможность сорвать с его блудливой рожи глубокомысленную маску современного

кудесника и прорицателя! Впрочем, я готов ко всему, Эдвард, мне известны все

твои обличья: встречу ли тебя еще сегодня в переулке в образе косноязыкого

пророка из народа либо целителя-магнетизера, явишься ли ты мне где-нибудь в

высшем обществе на спиритическом сеансе под видом всеведущего призрака...

А как же Елизавета?..

Признаюсь, тут меня охватывает дрожь и я не в состоянии записывать то,

что проносится в моей голове...

Странная аберрация... Туман и душевное смятение застят мне глаза. И как

я ни напрягаюсь, мои мысли каким-то необъяснимым образом начинают путаться,

стоит мне только вспомнить заветное имя "Елизавета"...

Целиком погрузившись в размышления, частично опирающиеся на факты,

частично -- на домыслы, я сначала не обратил внимания на необычный

акустический фон, источник которого как будто находился в прихожей, но вот

он приблизился: диалог велся явно на повышенных тонах...

И тогда я узнал ожесточенно спорящие голоса: короткие и повелительные,

словно рубящие сплеча, реплики княгини Шотокалунгиной и мягкие интонации

никак не менее упрямых возражений моей экономки... Итак, госпожа Фромм,

добросовестно исполняя мой наказ, отражала натиск непрошеной гостьи.

Я вскочил: княгиня в моей квартире! Та самая надменная дама, которая

еще совсем недавно дала мне знать через Липотина, что ожидает моего

ответного визита... Да нет же, что это я, княгиня Шотокалунгина! Богиня

кошмарного кельтского ритуала "тайгерм", моя заклятая противница, леди Сисси

кузена Джона Роджера, черная дева ущербной Луны -- вот кто повторяет свою

атаку!

Нервы мои тревожно дрогнули, дикая ярость взметнулась огненной

вспышкой: милости просим, милости просим, очаровательный суккуб, твое

позорное разоблачение не за горами! Теперь я в форме! И в полном твоем

распоряжении!..

Быстро подойдя к дверям, я распахнул их настежь и громко сказал,

постаравшись, чтобы в моем голосе прозвучали нотки снисходительно-дружеского

укора:

-- Госпожа Фромм, госпожа Фромм, ну зачем же так! Не будьте слишком

строги и позвольте даме беспрепятственно проникнуть в мои апартаменты. Я

передумал! И приму ее с величайшим удовольствием! Прошу вас...

Задыхаясь от избытка эмоций, княгиня прошелестела платьем мимо

оцепеневшей госпожи Фромм ко мне в кабинет; восстановив дыхание -- а далось

ей это не без труда, так как, видимо считая ниже своего достоинства вступать

в пререкания с прислугой, она старалась как можно быстрее скрыть эти

недвусмысленно внятные доказательства своего возбуждения; -- княгиня все же

принудила себя к любезно-насмешливому приветствию:

-- Какой сюрприз, милый друг, лицезреть вас в таком уединении, столь

решительно порвавшим с внешним миром! И все же, кто бы вы ни были --

грешник, искупающий грехи свои в пустыне, или святой аскет-отшельник, -- но

для знакомой дамы, жаждущей видеть вас, вы должны сделать исключение, не

опасаясь, что это очередной искус темных сил! Не так ли?

Я жестом успокоил госпожу Фромм, которая с остановившимся взглядом,

почти не дыша, все еще стояла в коридоре, бессильно прислонившись к стене;

казалось, эта странная женщина замерзала от шедшего изнутри холода, было

заметно, как озноб пробегал по ее телу, но в то мгновение, когда я уже хотел

затворить за собой дверь, она в каком-то внезапном порыве простерла ко мне

руки. Я еще раз дружески кивнул ей, а моя улыбка должна была окончательно

уверить ее, что беспокоиться не о чем.

Осторожно прикрыв дверь, я присел напротив княгини, которая обрушила на

меня лавину кокетливых упреков -- дескать, неверно истолковав тогдашнюю ее

настойчивость, я теперь избегаю ее и манкирую ответным визитом... Вставить

слово было совершенно невозможно. Поэтому мне пришлось прервать мою гостью

учтивым, но решительным жестом. На мгновение стало тихо.

"Запах пантеры", -- вновь констатировал я про себя. От этого хищного

аромата ее экзотических духов болезненно заныли мои нервы. Я провел рукой по

лбу, смахивая исподволь обволакивающую меня истому, и начал:

-- Любезная княгиня, ваш визит для меня чрезвычайно лестен. Скажу

больше -- и не сочтите это за дипломатический ход -- что еще сегодня я имел

бы честь навестить вас, если бы вы не опередили меня...

Тут я не отказал себе в удовольствии, сделать маленькую паузу и

понаблюдать. Мнимая княгиня, сделав вид, что польщена, дружелюбно склонила

голову и, усмехнувшись, уже хотела что-то ответить. Но я, в каком-то

внезапном наитии не дав ей и рта открыть, быстро закончил:

--...так как чувствовал себя обязанным уведомить вас, что те

намерения, кои вы питаете в отношении моей скромной персоны, для меня отныне

не секрет и что все ваши мотивы совершенно прозрачны...

-- Но ведь это прелестно! -- импульсивно воскликнула княгиня,

демонстрируя самый искренний восторг. -- Просто великолепно!

В моем лице не дрогнул ни один мускул, хотя это и стоило мне усилий;

пропустив мимо ушей реплику княгини, я фиксировал свой острый и

настороженный взгляд на ее кокетливой улыбке -- неподражаемо

обольстительной! -- и сказал:

-- Я все знаю.

Она слегка кивнула и, словно в нетерпеливом ожидании галантного

комплимента, поощрительно опустила ресницы.

-- Вы называете себя княгиней Шотокалунгиной, -- продолжал я, -- у вас

есть или было -- впрочем, это совершенно безразлично -- поместье в

Екатеринодаре...

Вновь нетерпеливо заинтересованный кивок.

-- А не было ли у вас, а может, есть еще и сейчас, поместья в

Шотландии? Или где-нибудь в Англии?

Княгиня недоуменно качнула головой.

-- Что за странная идея? Наш род не имеет ни малейшего отношения к

Англии.

Я холодно усмехнулся.

-- Неужели ни малейшего, леди... Сисси?

Теперь прыжок пантеры сделал я и напряженно ждал, что же последует.

Однако моя прелестная визави, очевидно, владела собой гораздо лучше, чем я

предполагал. С явным удовольствием она рассмеялась мне в лицо:

-- Как мило! Неужели я так похожа на одну из ваших знакомых английских

дам? Обычно мне говорили -- не знаю, может быть, для того, чтобы мне

польстить, -- что черты моего лица неподражаемо оригинальны и чисто

грузинской чеканки! А перепутать кавказский тип с шотландским просто

невозможно!

-- Охотно верю, что комплименты моего бедного кузена Роджера примерно

так и звучали, любез... -- собственно, я хотел сказать "любезная

повелительница черных кошек", но в последний момент меня что-то остановило,

и я, слегка споткнувшись, закончил общепринятым: --...ная княгиня, я же в

свою очередь признаюсь вам, что нахожу ваши черты лица не столько

грузинской, сколько сатанинской чеканки. Надеюсь, вас это ни в коей мере не

шокирует?

Весело расхохотавшись, гостья запрокинула голову, и ее мелодичный голос

рассыпался виртуозными каденциями звонких серебристых трелей. Внезапно она

замолчала и с подчеркнутым любопытством сказала:

-- Мой друг, я просто сгораю от нетерпения услышать страстное

признание... Право, ваши изысканные комплименты вскружили мне голову...

-- Комплименты?

-- О, я оценила их по достоинству! Какие тонкие и оригинальные!

Английская леди! Сатанинские черты! Какая пикантная деталь! Сколько в ней

шарма! Мне и в голову никогда не приходило, что это может звучать так

аристократично надменно.

Это восторженное щебетанье начинало действовать мне на нервы. мое

терпение лопнуло, как сверх всякой меры натянутый канат. Меня прорвало:

-- Довольно, княгиня, или как вам там еще угодно называть себя! В любом

случае -- княгиня ада! Или вы не слышали, как я вам сказал, что знаю вас?

Так вот, я вас действительно знаю! Исаис Черная может менять имена и одежды

сколько ей угодно, но в ее кол лекции масок не найдется такой, чтобы ввести

в заблуждение меня, меня -- Джона Ди. -- Я вскочил. -- "Химическую свадьбу"

вам расстроить не удастся!

Княгиня медленно поднялась; я, прислонившись к письменному столу,

твердо смотрел ей в лицо.

Но ничего из того, что я ждал, не произошло...

Мой прямой, как осиновый кол, взгляд не мог ни изгнать демона, ни

испепелить его на месте -- короче, никакого действия, которое должно было

воспоследовать за столь грозной обличительной речью, мои слова не возымели.

Ничего подобного, княгиня смерила меня неописуемо высокомерным и

уничтожающим взглядом, даже не снисходя до того, чтобы скрыть хотя бы

насмешку, и, тщательно подбирая слова, недоуменно произнесла:

-- Я не слишком осведомлена в тех странных формах обращения, которые,

видимо, приняты в вашей стране по отношению к нам, русским изгнанникам;

поэтому я не совсем уверена в том, что эта ваша чрезвычайно своеобразная

манера выражаться не является следствием некоторой вполне понятной для меня

теперь аномалии вашего самочувствия. Однако даже у нас, чьи обычаи кажутся

иной раз вашим путешественникам весьма грубыми и недостаточно

цивилизованными, мужчины не принимают дам, если... если они позволили себе

выпить больше, чем обычно...

Я стоял как оплеванный, не в состоянии вымолвить ни слова. Лицо мое

горело. Наконец привычная вежливость взяла верх, и я почти бессознательно

пролепетал:

-- Я... я хотел бы, чтобы вы меня поняли...

-- Трудно понять невоспитанность, сударь!

Сумасшедшая мысль пронзила меня. С быстротой молнии наклонившись, я

схватил узкую, крепко упирающуюся в край стола руку княгини и порывисто,

успев, однако, отметить про себя нервное совершенство этой кисти, привычной

к тугой узде и теннисной ракетке, поднес к губам в знак примирения. Ничего

инфернального в ее руке не было -- гибкая, нормальной температуры,

пропитанная едва уловимым нежным и одновременно хищным ароматом... Помедлив

секунду, княгиня вырвала ее и полушутя-полусерьезно замахнулась...

-- Эта ручка создана не для того, чтобы переменчивый поклонник покрывал

ее своими ничего не значащими поцелуями, -- и словно далекая зарница

полыхнула в глазах княгини; легкая пощечина, которую получил я, хотя и

носила чисто символический характер, была тем не менее вполне реальна...

Я почувствовал себя обманутым и разочарованным, весь мой праведный гнев

оказался напрасным, он прошел сквозь фантом воображаемого врага, не встретив

никакого сопротивления; удар пришелся в пустоту -- интересно, что сам я

сразу как-то обессилел. Неуверенность овладела мной, и я смешался

окончательно. В довершение всего, когда мои губы коснулись тыльной стороны

матово-смуглой ладони, во мне что-то дрогнуло и откликнулось далеким

загадочным эхом. Трепет невыразимо сладостного притяжения... и вдруг --

страх, страх оскорбить более тонкую, благородную и совершенную натуру, чем

моя... Озноб пробежал по моему телу... От стыда я готов был провалиться

сквозь землю, -- и с чего мне пришло в голову подозревать эту очаровательную

женщину? Что за вздор! Что за бред! Я уже не понимал сам себя. Должно быть,

застигнутый врасплох этим открытием, я в состоянии полнейшей беспомощности

представлял из себя фигуру весьма жалкую и комичную, так как княгиня

внезапно расхохоталась, однако не без известного сочувствия в голосе, потом

внимательно оглядела меня с ног до головы и сказала:

-- Ну что же, это и мне наказание за мою назойливость. Урок на будущее.

Итак, оставим взаимные упреки! Счет оплачен, а в таких случаях принято

покидать отель.

Она резко повернулась к дверям, и тут мое оцепенение вдруг разом

куда-то улетучилось.

-- Умоляю вас, княгиня! Только не так! Не уходите в гневе и... и с

таким мнением обо мне... о моих манерах!

-- Уязвленное тщеславие галантного кавалера, не так ли, мой дорогой

друг? -- Она усмехнулась на ходу. -- Это пройдет. Всего хорошего!

Поток покаянных слов хлынул с моих губ:

-- Княгиня, ради Бога, еще мгновение... Я неотесанный болван, кретин,

которому мерещится всякий вздор, идиот, не отдающий отчета в своих

действиях! Но... но должны же вы понимать, что я не пьяница и не хам по

натуре... Вы ведь не знаете, что произошло со мной в последние часы... чем я

был занят незадолго до вашего прихода и что перевернуло все мои мысли...

-- Я как раз подумала об этом, -- сказала княгиня с неподдельным

участием, в котором уже не было и тени насмешки, -- видимо, то

представление, которое сложилось в мире о немецких поэтах, отнюдь не ошибка

и не преувеличение; теперь мне доподлинно известно, что они забивают себе

голову романтическими, далекими от реальности мыслями и витают в облаках

своих сумасбродных фантазий! Вам надо больше бывать на свежем воздухе, мой

друг! Поезжайте куда-нибудь! Развейтесь!..

-- Прискорбно, но вынужден признать, что вы абсолютно правы, княгиня,

-- подхватил я и уже не мог остановиться, -- я был бы счастлив оторвать себя

от письменного стола и от этих пыльных бумаг, в которых и в самом деле можно

задохнуться, и провести мой первый отпуск там, где, благодаря посредничеству

нашего общего знакомого Липотина, я мог бы надеяться на счастье случайной

встречи с вами, на возможность искупить вину за сегодняшнее мое поведение...

Княгиня, взявшись за дверную ручку, обернулась, посмотрела на меня

долгим взглядом и, поколебавшись мгновение, с шутливой обреченностью

протяжно вздохнула -- поразительно, но до чего это напоминало зевок огромной

кошки!

-- Ну что с вами делать?.. Так уж и быть, извольте... Надеюсь,

теперь-то вы поняли, что вам необходимо исправиться...

Она с улыбкой кивнула и, вновь опередив меня -- я лихорадочно

подыскивал способ еще немного ее задержать, -- выскользнула за дверь. И лишь

когда замок вкрадчиво щелкнул у меня перед носом, я опомнился, но было уже

поздно -- с улицы донесся прощальный сигнал клаксона.

Распахнув окно, я проводил взглядом бесшумно тронувшийся с места

лимузин.

Если ныне все шотландские исчадия ада, в том числе и страшная богиня

черных кошек, раскатывают в таких сверхсовременных "линкольнах", то дело

плохо: дабы противостоять их дьявольскому соблазну и не погрязнуть в грехах,

как в мягких подушках этого роскошного авто, воистину придется уподобиться

Святому Антонию, усмехнулся я.

Задумчиво прикрыв окно, я оглянулся и увидел госпожу Фромм, которая

застыла там, где минутой раньше, небрежно облокотясь о письменный стол,

стояла княгиня. Я вздрогнул, так как в первое мгновение не узнал ее: вся она

как-то осунулась, щеки запали, плотно сжатые губы, казалось, навсегда

онемели, неподвижный взгляд остекленевших глаз, в которые вмерз невыразимый

ужас, был прикован к моему лицу, словно пытаясь что-то в нем прочесть.

Я подавил свое нарастающее изумление, весьма кстати вспомнив

собственные перепады настроения, и даже как-то устыдился -- в сущности, сам

не знаю почему -- перед этим новым в моем доме человеком, весь облик

которого был окутан ореолом странного целомудрия -- даже воздух с ее

приходом стал как будто чище... Я поднес руку к лицу: нет, хищный, щекочущий

нервы аромат экзотических духов не улетучился.

Потом попытался перед этой необъяснимо симпатичной мне женщиной

оправдаться в эдакой шутливой форме:

-- Милая госпожа Фромм, вас, наверное, удивила переменчивость моих

указаний? Не судите меня слишком строго. Это моя работа, -- я небрежно

указал на письменный стол, а госпожа Фромм напряженно и как-то слишком

пристально проводила мою руку глаза ми, -- и связанные с нею мысли виной

тому, что визит этой дамы внезапно оказался весьма кстати. Согласитесь,

ничего необычного здесь нет!

-- Безусловно.

-- В таком случае вы, конечно, понимаете, что с моей стороны было

отнюдь не капризом...

-- Понимаю лишь то, что вам угрожает серьезная опасность.

-- Но госпожа Фромм! -- И я засмеялся, неприятно задетый ее сухим,

холодным тоном, так резко диссонирующим с моим -- дружеским и даже несколько

заискивающим. -- Что наводит вас на такие неожиданные предположения?

-- Никаких предположений, сударь. Речь идет о... о вашей жизни!

Мне стало не по себе. Или на госпожу Фромм снова "нашло"? Итак,

ясновидение сомнамбулы?.. Я подошел ближе. Глаза белокурой женщины

фиксировали каждое мое движение и твердо встретили мой взгляд. Нет, такое

выражение лица не может быть у человека, находящегося в трансе!.. Я

попробовал все обратить в шутку:

-- Ну что за фантазии, госпожа Фромм! Успокойтесь, пожалуйста, с этой

дамой -- кстати, это и есть княгиня Шотокалунгина, русская эмигрантка

древнего кавказского рода, разделившая скорбную судьбу всех изгнанных

большевиками дворян, -- с этой дамой у нас совсем не те отношения,

которые... которые...

--...которые должны быть, сударь.

--?

-- Вы не властны над ними.

-- Но почему?

-- Потому что вы ее не знаете!

-- Так вы знаете княгиню?

-- Да, я ее знаю!

-- Вы... знакомы с княгиней Шотокалунгиной?! Черт возьми, это в высшей

степени любопытно!

-- Я знакома с ней... не лично...

-- А как же?

-- Я знаю ее... оттуда... Там все такое зеленое... Не только когда

светло -- всегда...

-- Что-то я вас не совсем понимаю, госпожа Фромм. Там -- это где? И что

там зеленое?

-- Я называю это Зеленой землей. Иногда я бываю там. Эта земля как

будто под водой, и мое дыхание останавливается... Глубоко под водой, в море,

и все вокруг утоплено в зеленой мгле...

-- Зеленая земля! -- Я слышу свой голос словно со стороны, откуда-то

издалека. Но эти слова потрясают меня с мощью океанского прибоя. Я стою

оглушенный и лишь повторяю: -- Зеленая земля!..

-- Там все враждебно миру сему; это понимаешь сразу, стоит только

попасть туда, -- продолжала госпожа Фромм, не меняя какой-то безучастной,

характерно холодной, почти угрожающей тональности своего голоса, в котором

тем не менее слышались скрытые модуляции страха.

Справившись с минутным оцепенением, я осведомился, подобно врачу,

осторожно нащупывающему правильный диагноз:

-- Скажите, пожалуйста, какая связь между "Зеленой землей", которую вы

иногда видите, и княгиней Шотокалунгиной?

-- Там у нее другое имя.

Напряжение стало невыносимым.

-- И что это за имя?!

Госпожа Фромм помолчала, потом, глядя на меня с отсутствующим видом,

как-то неуверенно произнесла:

-- Я... я сейчас забыла...

-- Вспомните! -- почти крикнул я.

Но она с мучительно искаженным лицом лишь качала головой... Я

чувствовал, что эта женщина в моей власти: если раппорт установлен, то имя

должно всплыть из глубин сознания. Однако госпожа Фромм словно онемела;

взгляд ее стал блуждающим и впервые ускользнул от моих настойчиво

пристальных глаз. Я видел, что она сопротивляется и в то же время

инстинктивно пытается зацепиться за меня. Ну что ж, не буду навязывать ей

мою волю и попробую не смотреть на нее, чтобы она пришла наконец в себя...

Но ожидаемой релаксации не последовало, госпожа Фромм сделала какое-то

судорожное движение. Я не знал, что и думать: она вдруг вся как-то сразу

напряглась и осторожно, словно входила в воду, шагнула вперед... Потом еще

раз и еще... Медленно прошла мимо меня такой беспомощной, трогательно

неуверенной и покорной походкой, что у меня перехватило дыхание и мне

безумно захотелось прижать ее к груди, успокоить, как давным-давно

утраченную возлюбленную, как мою собственную жену. Пришлось мобилизовать всю

силу воли, чтобы не сделать того, что уже произошло в воображении.

Госпожа Фромм миновала мое рабочее кресло и остановилась у торца

письменного стола. В ее жестах ощущался какой-то странный автоматизм; взгляд

ее был взглядом трупа. Когда она открыла рот и заговорила, голос ее был

совершенно чужим. Я разобрал не все, так как она говорила быстро и не совсем

внятно:

-- Ты снова здесь? Ступай прочь, проклятый живодер! Меня ты не

обманешь! И тебя, тебя я тоже вижу -- вижу твою серебристо-черную змеиную

кожу... Я не боюсь, у меня приказ... я... я...

И прежде чем я успел уловить смысл этой скороговорки, ее руки каким-то

кошачьим движением внезапно вцепились в черненое серебро тульского ларца,

последний подарок барона Строганова, который я по рекомендации Липотина так

тщательно устанавливал по меридиану.

-- Наконец-то ты у меня в руках, серебристо-черная гадина, -- прошипела

госпожа Фромм, и ее быстрые, нервно дрожащие пальцы хищно побежали вдоль

орнамента ларца.

Первой моей мыслью было вскочить и вырвать вещицу у нее из рук. С

некоторых пор странное суеверие поселилось в моей душе, мне казалось, что

смысл мироздания -- ни больше ни меньше! -- будет каким-то образом нарушен,

если этот ковчежец сойдет со своего курса. Разумеется, детские бредни, но в

то мгновение меня обуял какой-то поистине безумный ужас.

"Не трогайте! Остановитесь!" -- зашелся я в крике, но из моего горла

слышались лишь хриплые сдавленные звуки: голосовые связки были парализованы.

Стиснув в обеих руках ларец, госпожа Фромм замерла, жизнь сохранялась

только в ее беспокойных пальцах: они быстро и чутко обежали с разных сторон

орнамент и сошлись на одной из рельефных выпуклостей серебряной крышки,

буквально сшиблись, как два самостоятельных существа -- как два хищных

паука, привлеченных видом или запахом общей жертвы. Они наскакивали друг на

друга, толкались, жадно и судорожно ощупывая свою не видимую глазом добычу,

и вдруг тихо щелкнула потайная пружинка -- и сразу исчезли пауки, а пальцы

госпожи Фромм брезгливо, словно опасное пресмыкающееся, только что отдавшее

свой драгоценный яд,, сжимали открытый тульский ковчежец... Надо было

видеть, с каким триумфом и радостью она протягивала его мне! Все ее существо

было проникнуто какой-то неуловимой одухотворенностью -- такое чувство,

будто чья-то робкая, самоотверженная любовь тайком заглянула мне в душу.

В следующее мгновение я был уже рядом и молча принял у нее ларец. И тут

она словно проснулась. Изумление сменилось легким испугом: наверное,

вспомнила мой строгий наказ ничего на письменном столе не трогать. Виновато

потупившись, она исподлобья следила за мной, и я понял, что сейчас одно

неверное слово -- и Иоганна Фромм навеки покинет меня и мой дом.

Теплая волна благодарности прихлынула к моему сердцу, растроганному

этой по-детски наивной робостью, и смыла те несправедливые черствые слова,

которые уже вертелись у меня на языке.

Все это было делом одной секунды, уже в следующую мой взгляд

остановился на ларце. Утопая в мягком ложе зеленого, поблекшего от времени

атласа, в нем мирно покоился "Lapis sacer et praecipuus mani-festationis",

он же -- шлифованный уголек Бартлета Грина, преданный огню Джоном Ди, он же

-- черный кристалл, вернувшийся к своему легковерному хозяину из

потустороннего, благодаря чудесному вмешательству Ангела Западного окна.

Сомнений быть не могло, это он, магический додекаэдр, каким его описал

мой предок; уголек был нанизан на ось, которая снизу крепилась к золотому

цоколю, а сверху -- к редкостной по красоте оправе, обрамляющей его идеально

правильные, лоснящиеся грани...

Закрыть крышку ларца я не рискнул: приоткрывшаяся дверца судьбы могла

захлопнуться передо мной с той же легкостью, с какой распахнул в свое время

окно Джон Ди, чтобы выбросить в него шары Святого Дунстана.

Ну что ж, если там, где твой предшественник Джон Ди продвигался на

ощупь в кромешной тьме, для тебя все ясно и понятно, сказал я себе, то

времени терять нельзя.

Я осторожно извлек маленький шедевр из его ветхого гнезда и поставил на

письменный стол. И вдруг черный кристалл ожил: дрогнул, несколько раз,

словно принюхиваясь, качнулся из стороны в сторону -- проходящая через его

полюса ось, как выяснилось, была закреплена не жестко и позволяла ему

вращаться -- и замер точно по меридиану!

Мы с госпожой Фромм, как завороженные, следили за этими какими-то

призрачно-нереальными осцилляциями. Так вот ты какая -- черная буссоль

потустороннего навигатора Джона Ди! Все еще погруженный в странную

прострацию этих магнетических пассов, я на ощупь сжал руку стоявшей рядом

женщины.

-- Благодарю вас, моя подруга... моя помощница!

Луч радости озарил ее лицо. Она вдруг нагнулась к моей руке и

поцеловала ее.

Ослепительная вспышка -- быстрее мысли! -- сверкнула в моем мозгу.

Словно по подсказке таинственного суфлера, затаившегося где-то в темном

укромном уголке моей души, я выдохнул: "Яна!..", привлек к себе молодую

белокурую женщину и нежно поцеловал в лоб. Она смущенно потупилась. Рыдания

вырвались из ее груди; сквозь хлынувшие потоком слезы она что-то

пролепетала, но что -- я не разобрал, потом в стыдливом смятении беспомощно

и робко взглянула на меня и, не говоря больше ни слова, бросилась из

кабинета вон.

Свидетельства и доказательства множатся... Зачем же намеренно закрывать

глаза и играть в жмурки, когда все уже ясно и так! Настоящее вырастает из

прошлого! Неуловимое настоящее -- это сумма всей прошлой жизни, охваченная

человеческим сознанием в единый мир озарения. И как это озарение -- это

воспоминание -- всегда приходит по первому же зову души, так и вечное

настоящее -- в потоке времени: струящаяся ткань развертывается в неподвижно

лежащий ковер, взирая на который я могу указать место, откуда каждый данный

уток начал свой собственный рисунок в узоре. Теперь я могу проследить всю

нить от узла к узлу вниз или вверх по течению; она -- вечная основа узора,

она не порвется, она одна определяет ценность ковра, ничего общего не

имеющую с его временным бытием!

Сейчас, когда очи мои отверзлись, узнаю я себя в сплетениях: созревший

до воспоминания о самом себе Джон Ди, баронет Глэдхилл, -- "Я", которое

должно связать древнюю кровь Хоэла Дата и Родерика Великого с голубой кровью

Елизаветы, дабы орнамент ковра был завершен! Лишь один вопрос остается: что

означают те живые утки, которые время от времени вплетают свою нить в мой

узор? Имеют они какое-нибудь отношение к изначальному эскизу орнамента или

они ткут другой, параллельный, непрерывно воспроизводя бесконечное

многообразие узоров Брахмы?

Госпожа Фромм -- как чуждо и отстраненно звучит для меня сейчас это

имя! -- несомненно, относится к моему орнаменту! И как я только сразу этого

не понял! Это же Яна, вторая жена Джона Ди... моя жена! Вновь и вновь

приступы головокружения охватывают меня, когда я заглядываю в темные бездны

вне времени бодрствующего сознания!..

С самого своего рождения в этот мир Яна блуждала вдоль запретных

пределов иллюзорной жизни и была много ближе к пробуждению, чем я. Я... Я?..

Что касается меня, то я вообще был призван лишь после того, как кузен Роджер

получил отставку! Значит, Роджер тоже был Джоном Ди? Что за вездесущий Джон

Ди! Выходит, я тоже всего лишь маска? Личина? Кукла? Оболочка? Горн, который

только пропускает сквозь себя струю воздуха и поет лишь то, что намерен

сыграть горнист? Впрочем, какая разница! На том, что я в настоящее время

переживаю, это ничуть не отразится. И довольно плести паутину праздных

домыслов! Выше нос и тверже шаг! Твоей ошибки, Джон Ди, я не повторю. Да и

по твоим стопам, кузен Роджер, я не соскользну в бездну. Чтобы меня

одурачить, у видимого мира мало шансов, а у невидимого и того меньше. Не

Дата добавления: 2015-07-08