Пустыня

Пустыня ширится сама собою: горе тому, кто сам в себе свою пустыню носит.

Фридрих Ницше

Из-за мутной полосы горизонта, сквозь лобовое стекло машины, солнце

блеснуло на моем веке. Я прикрыл глаза рукой и продолжил сон. Но вскоре свет проник в мои глаза даже сквозь заботливо прикрытые веки. Я уткнул лицо в кожаное сиденье, пытаясь спастись от назойливого света, но все было бесполезно - потому что вслед за светом пришла жара, а за ней и пот. Я пытался стереть его ладонью, но стало еще хуже. Что-то мыча себе под нос, я разогнул неподатливую после сна спину, потянулся, чтобы все кости прохрустели, и открыл глаза. Свет несколько секунд полосовал мои расслабленные глаза, а потом вроде как успокоился.

Я зевнул так широко, как мне этого позволяли судороги мышц, заработанные

еще в детстве, и пинком отворил дверцы машины. Надо же, я даже не

захлопнул нормально дверцу. Путь к домику был неблизкий. Я

ехал всю ночь, и все равно пришлось спать в салоне.

Пустыня как пустыня, в общем-то, и не очень жарко, подумалось мне

сперва, но когда пот снова зашевелился на моей шее, я понял, что весь

удушливый, утомляющий жар еще впереди. Я вышел из машины и прошелся взад - вперед по затвердевшему песку. Ноги слегка гудели, в голове шумело. Размявшись, я сел обратно за руль.

Когда я тронулся, оказалось, что до места мне оставалось ехать

пятнадцать минут. «Молодец», - упрекнул я себя, - «чуть терпения, и не

пришлось бы ночевать в машине со скрюченными ногами.»

Я приехал сюда в поисках своей двоюродной сестры Джессики, которая

поселилась где-то рядом с мексиканской границей. Когда ее квартирная

хозяйка сообщила матери о том, что Джессика уже давно не появлялась,

мне позвонили с просьбой заняться ее поиском. Дядя и тетя уже старые,

других детей, кроме Джессики, у них нет, и получилось так, что кроме

меня, искать ее некому. Я приехал на границу из своего родного города -

Бостона, и поверьте мне, это был неблизкий путь. Домик оказался пуст, но

все вещи были на местах, никаких признаков сборов не было видно, похоже,

Джессика просто вышла погулять по пустынной местности. Назвать это

полноценной пустыней я не могу – не более чем огромный песчаный пустырь,

которому не видно ни конца, ни края, с редкими камнями и кактусами. Но,

как и в любой пустыне, там было адски жарко, пусто и одиноко. Моя

двоюродная сестричка любила уединение и тишину. Жизнь у нее была бурная,

а любовные похождения всегда заканчивались неприятностями. В результате

она устала от людей. Видимо, жизнь одиночки пришлась ей по душе. Многие

говорили, что она себя заживо похоронила в этой крохотной квартирке в

жарких приграничных землях, но я думаю, что это не так. Когда человеку

нужен покой, то лучше, пожалуй, не придумать…

Я осмотрел комнату. Грешным делом я подумал, что на Джессику кто-то

напал. Но никаких следов борьбы я не смог обнаружить. Конечно, я не

криминалист, как мой знакомый инспектор Джонсон, который ныне преподает

в университете, но понять такие явные вещи я могу. В общем, я пошел в пустыню, благо она находилась через дорогу. Начиналась она как обычный пустырь, но, углубляясь дальше, можно было заметить появляющиеся все чаще и чаще наносы песка на грунт, а вскоре земли и вовсе не стало видно. На глазах вырастали кактусы и камни, словно бы приволоченные сюда каким-то ураганом. Как тут искать чьи-то следы, я не имел ни малейшего понятия. Где, как, почему - вопросов

много, но нет ни одного ответа.

Я шел и шел – подобие тропинки вело меня. Все-таки здесь иногда ступала

нога человека.

Обиталищем демонов еще в библейскую эпоху обычно считались пустыня,

которая рассматривалась как царство смерти, место обитания злых духов.

(Loeb 1977, с. 219).

Он был весь в черном, этот человек, возникший в зыбком тумане на

горизонте пустыни. Он подошел ко мне, когда я присел на большой камень у

кактуса.

- Привет! сказал он.

Я кивнул ему в ответ. Он сел рядом со мной - камень был большой.

- Вы ищете кого-то?- спросил человек.

- Вас как зовут?- спросил я.

Человек помолчал, словно задумался над чем-то, и ответил

-Уилл. Деймон Де Уилл, если быть точным.

Я представился в ответ и продолжил изучение песка перед собой.

- Вы кого-то ищете?- снова спросил Уилл. Я соврал, что-то насчет

медитации, полагающейся мне в это время года. Он, конечно, мне не поверил.

- Жаль, что вы никого не ищете, - сказал Уилл. - Если б вы кого-то

искали, я бы мог, наверное, чем-то помочь.

С этими словами он поднялся и пошел куда-то. Заволновавшись, я окликнул

его.

- Я ищу свою двоюродную сестру, если быть честным, - сказал я.

Уилл обернулся. Все же было в нем что-то хитрое.

Он снова сел рядом со мной на камень.

- Вы не видели здесь девушку лет тридцати, невысокую и...- начал я, но

Деймон жестом попросил меня замолчать. Он прислушался к гудящему зноем

воздуху.

- Вы видите, что силы небесные могут сделать с этой пустыней? - спросил

он - А ведь когда-то здесь была плодоносная долина!

Я начинал понимать, что мужчина, скорей всего, малость сдвинутый, и промолчал. Но Деймону, видимо, было все равно, и он продолжил:

- А каково приходится бедной душе, которая сама себя иссушает сомнениями

о сути того, чего ей познать не дано?- а потом посмотрел на меня.

Я для вида кивнул головой.

- Ведь есть среди вас и такие, которые от огня внутренних сражений хотят

сбежать во внешний мир!- сказал Деймон и почти засмеялся. - А ведь это

невозможно, невозможно!- пробормотал он. - Что толку спасать сожженную

душу! Не проще ли ей дать уйти из бренной обители!

- Вы это о чем? – спросил я.

Он посмотрел на меня.

- Ты не всматриваешься, ты не размышляешь, - сказал он. – Тот ли я

человек, который колебал землю, потрясал царства, вселенную сделал пустыней?

Я молча поднялся и пошел прочь от этого сумасшедшего. Вот придурок. И

всегда так на мою голову - даже в пустыне один не побудешь, вечно

кто-то придет и начнет пороть чушь.

Этот Деймон кричал что-то мне вслед, но я его не слушал.

Внезапно возник какой-то звук - мне сначала показалось, что это просто

эхо. Но потом, когда я услышал его во второй раз, я понял, что это не

эхо повторяет звуки пустыни и звук моих шагов, а наоборот - сначала шло

эхо, а потом уже появлялся звук реальности, в точности копирующий эхо.

Словно ледяной водой окатили мою спину - настолько я похолодел от этого

звука посреди пустыни. Черт, здесь что-то не так. Еще один отзвук моих шагов, еще

одно эхо завывающего ветра - и вот я уже делаю этот самый шаг, и вот уже

слышится настоящий вой ветра! Чем дальше я шел, тем быстрее свистел

ветер, полный проклятых песчинок, мне пришлось заткнуть уши, закрыть

глаза и бежать наугад, лишь бы подальше от этого проклятого места,

туда, где я оставил свою машину. Пусть лучше я буду слышать только

дыхание и стук сердца, чем это проклятое эхо.

Через десять-двадцать вдохов-выдохов я почувствовал под ногами

асфальт. Дорога! Я открыл глаза и оторвал ладони от ушей. Все было в

порядке.

Звук был в норме, без всяких там отзвуков, пыльный туман остался позади.

Я увидел свою машину, стоящую вдалеке, и рванул к ней как можно быстрее.

Наваждение прошло, но находиться здесь мне больше не хотелось.

После этого приключения в пустыне я стал чувствовать себя хуже. Было

похоже, что я чем-то заболел, стал непонятным образом уставать после

нескольких минут ходьбы, плохо спать, а во сне видеть кошмары, и в этих

кошмарах меня посещали странные видения. Обычно сны мне снились простые,

без изысков – теперь же это были причудливые, странные видения.

Я видел пустыню, по которой с воем носились духи демонов, гоняясь за

мной. Я просыпался в поту и щупал руками свою простыню – для того, чтобы

убедиться, что подо мной – ткань, а не раскаленный песок зловещей пустыни.

Живущие в пустыне и в других необитаемых местах духи способны насылать

на человека болезни (Пс. 91:5 – 6), повреждать рассудок (1 Сам. 16 – 14;

1 Царей.

22:22 – 23).

Я проснулся поздним вечером. Люди готовились ко сну, некоторые уже

спали, а я лишь только проснулся, превозмогая боль в голове и непонятную

усталость. Мне хотелось спать еще, еще и еще, но организм мой был

против. Я уже не мог находиться в горизонтальном положении. Но встав, я

не почувствовал ни капли облегчения. Головная боль, мерцание в глазах,

тошнота, извечная моя спутница, все это было со мной. Я вспоминал

обрывки снов, что приснились мне, когда весь город бодрствовал -

женщины, привязанные к стульям, какие-то заброшенные, пыльные склады и пустоши... Я сел на кровати. Это промежуточное положение между сном и бодрствованием меня немного привело в чувство. Я взял клочок бумаги и собрался записывать все, что придет в голову. В голову приходила только всякая ерунда,

которую даже записывать было неохота. Я долго сидел над бумагой,

почесывая в затылке, но ничего путного в голове так и не возникло. Тогда

я отложил бумагу в сторону и попытался задуматься. Я говорю - попытался,

потому что голова моя сразу после того, как я бросил писать, увязла в

тишине и пустоте, в ней самой царивших. Я не смог думать ни о чем, кроме

смутных, темных и очень неприятных картин. Картин не тех, что своим

мраком успокаивают, а тех, которые своей неприятностью бередят душу и

заставляют сердце биться в вязком, медленном ритме. Все, о чем я мог

думать в этом полусонном состоянии - боль, черная тоска, горе и

безумие - снова наводило меня на тошнотный лад. Слюна скапливалась в

горле, а желудок издавал булькающие звуки, словно ему было неприятны эти

жуткие мысли, если эти сумрачные образы в моей голове можно было так

назвать. Я, казалось, был сильно пьян - но я не пил вина уже много лет.

Я уже начал думать, будто мною овладели какие-то злые силы, которым доставляет

удовольствие напустить злого тумана в мою голову. Казалось, я даже

слышал их зловещий хохот где-то в глубине сознания, казалось, я видел их

кожистые серые крылья, на которых они парили где-то в воспаленной вышине

моего рассудка. Хоть бы один из этих демонов набросился на меня и

разорвал злыми когтями, избавив от мучений - но разве это демон, если он

избавляет свою жертву от мучений? Чего же хотят от меня эти хвостатые

чудовища? Насладиться моей болью? Мне почему-то казалось, что не только.

Зловещие мурашки пробежали по моей спине суетливой колкой волной - и тут

же исчезли. Я поежился. У меня по-прежнему не было сил подняться с

кровати, на которой я сидел. Меня снедало желание снова забиться под

одеяло и предаться сну, но тело мое говорило, что уже не вынесет этого

забытья, в котором оно пребывало последние двенадцать часов. Сил же

подняться и сделать что-либо, у меня не было. Усилием воли я захотел

приказать себе встать, но при попытке сделать это желудок взбунтовался,

что-то внутри него забурлило, и резкая тошнота пополам с болью залила

внутренности. Во рту появился неприятный привкус, глаза напряглись,

словно боль хлынула и в них. Нет, такого я стерпеть не смог. Так я и

сидел, пока часы не показали мне, что я сижу вот так уже... увы, я

думал, что нахожусь в таком положении несколько часов, но время обмануло

меня - я провел в молчании и пустоте всего лишь двадцать минут!

Мой разум потихоньку просыпался, но ничего хорошего это вялое

пробуждение не принесло. Что он мог сказать мне? Голос разума бормотал

что-то невнятное о том, что у меня много того, что я начал, но никогда

не доведу до конца; о том, что я даже еще не начинал, хотя должен был; о

том, что как многое мне предстоит сегодня сделать, и о том, что я этого

все равно не сделаю; и еще о том, как жестоко я буду корить самого себя

за это, и как долго я буду пережевывать это в самом себе, отходя ко сну

- а потом все начнется сначала. О, это вязкое отчаяние, просыпающееся

под сердцем! Почему только неприятное, злое и обидное выползает на свет?

Я судорожно искал рецепты, которые помогли бы мне избавиться от этой

хандры. Посмеяться над этим? Заставить себя? Что-то же должно помочь. И

тут я снова услышал где-то глубоко внутри дикий, надрывный хохот демона,

который захлебывался смехом, наблюдая за мной. Ему было смешно, он

радовался всей своей демонической сущностью, что его план сработал, что

я - целиком в его власти, что никуда мне не деться! Мне казалось, что я

уже в аду, пусть не в самом пекле, но где-то рядом, где мне слышны стоны

и вопли корчащихся в клоаке грешников. Словно сама пустыня была не бездной песка, а развеянным прахом тысяч жертв… Даже нос мой улавливал странный

противный запах - наверное, это разлагалась плоть людей, преданных

адским мукам.

... человек, одержимый бесами с давнего времени, и в одежду не

одевавшийся, и живший не в доме, а в гробах...связывали его цепями и

узами, сберегая его, но он разрывал узы и был гоним бесом в пустыни.

От Луки, 8, 27

Потом были еще сны – я видел пещеру, темную, как сама смерть. Слева от

входа в нее находился большой серый камень, и из черного зева пещеры

выходил ОН. Но на нем не было черного костюма. Вовсе нет! На ногах его

были цепи, старые, ржавые; а на руках – обрывки бывших некогда белыми

повязок или бинтов, он яростно размахивал руками, словно хотел сорвать с

себя последние оковы. Он рычал, ревел, кричал нечеловеческим голосом, и

в невнятных этих звуках он, казалось, называл мое имя.

Потом он принялся биться о камни, рыча и катаясь по земле, брызжа

слюной. Потом поднялся и побежал в лежащую рядом пустыню, словно он

какой-то напасти. Вслед ему неслось хрюканье, и виделось странное белое

сияние. Я проснулся, дрожа от ужаса.

Какова была разница между Деймоном, которого я видел в пустыне, и тем,

которого я видел во сне! Я все время вспоминал человека в черном

костюме, что сидел со мной на раскаленном камне, и то, что произошло

после этого. Эту бурю, поднявшуюся внезапно, этот песочный туман ужаса,

что забился в самое мое существо. Кто же это был? И в новых страшных

снах я видел его, но он представал как обезумевший, полураздетый

человек, бегущий в пустыню от каких-то напастей, и я видел, как вихре

песка колыхались повязки, а на ногах у него были обрывки цепей. Он

смотрел на меня обезумевшими глазами и рычал на меня – издавая дикие

шипящие звуки, которые я даже боюсь запечатлевать на бумаге. После этого

я всегда посыпаюсь, и как же я счастлив, что это всего лишь сон.

…Я остановился в отеле далеко от границы, но возвращаться в пустыню я не

собираюсь, так как боюсь до смерти. Что теперь говорить дяде и тете? Что

я испугался призрака? Таинственного мужчину в черном? Я не знаю, что делать.

А как же моя бедная сестричка, которую я почти не знал?

Если она ушла в пустыню, то вряд ли она сейчас жива – если она

заплутала, то умерла от жажды. Нет, я не хочу думать об этом.

Что, если этот человек в черном имеет отношение к ее исчезновению? Зачем

я ушел тогда, надо было выпытать у него всю правду о Джессике!

Я боюсь даже думать, что он сделал с ней, этот сумасшедший человек,

который в адски жаркой пустыне носил черный костюм!

Но идти в пустыню одному я боюсь до ужаса. Наверное, я просто устал и

перенервничал, а кошмарные сны – всего лишь результат переутомления, и

пустынная буря после нашего с ним разговора – всего лишь совпадение, но

по моей спине бегут мурашки, стоит лишь вспомнить об этом.

И еще эти злые, жестокие сны, этот ужас, что разливается по мне каждое

утро и разъедает меня весь день до позднего вечера.

А я еще принимал старика Деррика за дурачка, когда он начинал

рассказывать мне о призраках и демонах! Я считал его сумасшедшим,

выжившим из ума стариком, а ведь он мог быть прав во многом. Надо бы

съездить, повидать его – может, он прольет свет на происходящее. Но как

он меня примет – ведь я всегда смеялся над ним втихомолку, и боюсь, он

понимал это, хоть и не подавал вида. Старик никогда не пользовался

сотовым телефоном, потому что считал, что в эфире он слишком часто

слышит голоса умерших и призраков.

Пойти в полицию и заявить, что я видел таинственного человека в черном

посреди пустыни? А станут ли они меня слушать? Ну, может, пошлют одного

захудалого Энрике или как там их зовут, осмотреть пустырь и дом

Джессики. Сильно сомневаюсь, что они найдут что-то большее, чем я.

И я все бросил. Я вызвал полицию, и они ничего не нашли. Объявили

розыск. И все. Больше ничего. Я уехал. Объяснил все дяде и тете.

Я струсил. Надо было идти в пустыню сразу, по горячим следам, а не идти

прочь от проклятого человека в черном, не бежать от бури, не сидеть

дома, не бояться снов и видений, а идти, бежать, искать мою сестру. Но я

не сделал этого, я испугался, я умыл руки и этим, может быть, погубил

Джессику. Я был слишком напуган, меня трясло, меня тошнило, я терял

сознание – но стоит мне подумать о том, что пережила, возможно,

Джессика…. Я надеюсь только на то, что я все равно опоздал, и что мои

поиски в любом случае были бы напрасны.

Я надеюсь… а вот бедной сестре моей надеяться было не на кого.

Я утешаю себя тем, что она, скорее всего, хотела такого исхода. Но вряд

ли она хотела попасть в руки этого жуткого человека в черном костюме. А,

может, он не имеет к ее исчезновению никакого отношения – может, это

совпадение? И может, его никогда и не было, и все это – одно большое

видение? Но я себе не верю. Мой разум отказывается помогать мне, хотя

сердце просит его об этом.

Прости меня, Джессика, это я во всем виноват, я мог спасти тебя, но

страх победил меня. Я не хочу думать о том, что же произошло на самом

деле. Не хочу, не буду, не могу. Прости меня, Джессика.

«И перестанут молоть мельнющие, ибо их немного осталось, и помрачатся смотрящие в окно…» Екклезиаст, 12:3

….Дни шли за днями. Она сидела перед окном на кухне. Джессика, израненная и потрепанная, объездила почти всю Америку, была в разных городах, и каждый из них ей пришлось покинуть. Даже в холодном и ветреном Чикаго ее тоже ждал неприятный сюрприз, она чуть не погибла дважды – первый раз ее схватил какой-то

маньяк, а потом его «друг» пытался убить ее. От его нападения у нее

остался шрам на спине, пробитое ножом легкое и след на лодыжке, куда он

угодил лезвием, когда она убегала.

Теперь она сидела одна в пустой квартирке, которую снимала у старушки-

мексиканки в южном пригороде большого мегаполиса. Здесь было тихо и

спокойно. Вдалеке была видна полузаброшенная мельница, которая

посещалась работниками крайне редко, и похоже было, что в последние дни

там вообще никто не работал.

Джессике было уже тридцать три. Или всего тридцать три? Она не знала,

куда деваться – ей казалось, что везде, куда бы она не ступила, ее

поджидает неприятность. Лучше уж быть совсем одной.

Через дорогу, из окна своей крохотной кухоньки, она видела пустыню. Это

был гигантский пустырь из растрескавшейся земли, что тянулся, сколько

хватало глаз. Казалось, в сердце Джессики царила та же выжженная

пустыня. Жизнь виделась ей чередой ошибок и несчастных случаев. Она

каждый день смотрела в окно на пустыню. Больше ей ничего не оставалось.

И вот однажды она увидела его. В этот день ветер был особенно жаркий,

словно из самого пекла. Он был одет во все черное, этот немолодой мужчина.

Черные брюки, черный пиджак, черная рубашка. Черные глаза. Он стоял

напротив ее окон и смотрел на нее. Джессика вздрогнула. Кто же это мог

быть? Мужчина не сводил с нее глаз. Джессика не отрываясь, смотрела на

него. Он протянул вперед руку и поманил ее пальцем. Джессика

повиновалась, словно бы этот человек был ее другом и просто звал ее на

прогулку. Она вышла за дверь, даже не заперев ее, и медленными шагами

пересекла дорогу, отделявшую ее от выжженного пустыря, где начиналось

какое-то неявное движение – это песок под рукой ветра начинал плясать на

растрескавшемся грунте. Человек в черном не сводил с нее глаз. Она шла

к нему, и на ногах ее были домашние тапочки. Когда до него оставалось

несколько футов, Джессика остановилась. Мужчина в черном костюме

улыбнулся ей. Ее образ напоминал ей кого-то, кого-то, кто носил все

черное, в ее недавнем прошлом. Но это был совсем другой человек,

гораздо старше того. Джессика сделала еще шаг. Песчинки начали юлить у

ее ног, а ветер напевал им песню, под которую они водили хоровод вокруг

ее ступней в домашних тряпичных тапочках. Мужчина в черном протянул ей

руку, затянутую в кожаную перчатку. Джессика сделала еще шаг и вложила

свою руку в его ладонь. Тут ветер дернул струны со всей мощи – и

песчинки взвыли в адской песне, скрывая черного человека и одинокую

девушку с усталыми глазами в желтом тумане тысячи песчинок.

Когда была ты невестою, когда последовала за Мною в пустыню… Иеремия 2:2

…

Больше мы не встретимся с Джессикой, мой дорогой читатель, и почему – я

думаю, это не секрет, который, впрочем, я оставляю разгадать вам. Я

всего лишь рассказал вам эту историю, чтобы вам хоть немного стало жаль

эту одинокую, потерянную девушку. Как знакомо – помните Брэда Уилкинса?

А Кена? Болото и пустыню? Очень похоже. И это – не случайно. Пустыня,

болота – это мои обиталища. Знакомая история, все возвращается на круги

своя, мы уже видели это – повторяться это будет бесконечно, ибо сюжеты

вечны, и не будет этому конца, я уж позабочусь об этом. Но главное не в

этом - надеюсь, вы узнали в этом человеке в черном костюме меня?

Кто же я?

У меня много имен – я Кейн, я Деймон Де Уилл, я Лили, я Мария, я Стив, я

Камень, и я совсем не писатель и даже не журналист. Я гигант,

разбивающий окна, ломающий дома, сокрушающий строения из стекла, я

песчаная буря, я тот, кого вы видели за каждым из этих рассказов, я

тот, кого так боялся Деррик Джонсон, я тот, кто дал вторую жизнь Лили и

Марии, я тот, кто подарит новую жизнь Джессике. Я тот, кто вложил в руку

нашему безымянному герою камень, и я тот, кто привел ему подруг для

встречи с моим ненавистным противником, восседающим на троне из облаков.

Красоту Джессике дал не я - но я превратил эту красоту в орудие,

отобравшее душу у Мэтта Тернера; я тот, кто заставил Джессику уехать из

родного города, я тот, кто сводил ее со всеми ее спутниками, я тот, кто

имеет много лиц и обличий, я автор, я человек и нелюдь, я житель

пустыни, я - поднимающий из деревянных постелей, я – укладывающий в

них, я дарю боль, я отнимаю ее у тех, кому она нужна, я отнял разум у

влюбленного, я отнял красоту, после того, как она сослужила свою службу;

и вы знаете мое имя – я повелитель, я вершитель, я черен, как сама

смерть, а сама смерть – моя дочь, которая успешно служит мне; и если вы

слышали хохот позади строчек этих рассказов, то это был я.

Я рву серебряные цепочки и золотые ленты, и разбиваю кувшины у колодцев,

я – жало во плоти всех этих героев.

Я друг, протягивающий вам руку в черной перчатке, я фотография,

стекающая из-под стекла, я публичный дом, столкнувший мужа и жену, я

дождь, скрывающий от вас вашего брата, я камень, покоящийся на дне

озера, я автобус, везущий вас с вашей погибелью в одном

салоне, я судьба, которой вы повинуетесь, делая то, что угодно мне, я

шум кожистых крыльев, что вы слышите по утрам, проснувшись в ужасе, я

болото, окружающее вас со всех сторон, и я вода реки, в которую вы

падаете с моста, я икона, которая приведет вас к смертному греху, я

самолет, несущий вас в холодные горы смерти, и я пистолет, что холодит

вашу руку в самый жаркий час – все это я.

Да, я хохотал, пока вы читали это, потому что все это – моих рук дело.

Но вы не думайте, что я ненавижу вас – нет, я фанатично влюблен в

человека, в людей, о которых вы читали, и даже Деррик Джонсон, этот

старик с цепкими глазами, знает это. Он посвятил всю свою жизнь поиску

меня, но не нашел, - зато он всегда чувствовал мое присутствие. У меня

тысяча имен, но вы уже узнали меня – я всегда рядом с вами. Я был тенью

Джессики, что шла за ней – неотступно, медленно и верно. Я расставил на

ее пути флажки, по которым она ориентировалась – и таким образом я

испортил все то, что дал ей мой ненавистный враг. И в пустыню ее привел

тоже я.

В пустыне некуда деваться от солнца, которое, чем оно ярче, тем больше

дает тени.

Вам стало жалко Джессику – и всех прочих? О да, я добивался этого

тысячами букв, что я подарил безымянным авторам – и даже сейчас тот, кто

пишет эти слова моей рукой, находится на пути к погибели.

Для чего я хотел, чтобы вас посетила жалость к Джессике и ко всем

остальным? Да потому, смертные, что это – жизнь, которой управляю Я.

Я буду вашим парнем, с которым вы живете, и выгоню вас прочь из дома,

как меня выгоняют из тел, и я буду вашей девушкой, от красоты которой

ваш разум прыгнет в пропасть, как стадо свиней. Я буду решеткой, за

которой сидит ваш друг в палате для душевнобольных, и я буду другом,

который наговорит вашей дочери такого, от чего она бросит все и уедет

навстречу пустыне, я вселю усталость и раздражение в голову человека,

который живет с вами, и я буду в бутылке, к которой вы прикладываетесь –

и я буду песчаной бурей, которая запугает вас до смерти, когда вы будете

искать сестру свою в пустыне, и я поражу вас страхом, когда вы будете

бежать от меня в шторме песчинок, я буду вашим другом в черных

перчатках, и я вложу вам в уста слова, которых вы будете бояться – и я

же заставлю вас полюбить их и поверить в них, и стать на путь черных

перчаток… все это – я. Это я посмеялся над монашкой, я изгнал ее из дома

врага моего, я свел Мэриэнн с Джимми Дэвисом. Я был в Кейне Риве, я был

в его жертве, которая так и не стала его жертвой, но все же пала от моих

рук и сейчас живет в камере, мечтая лишь о паре черных перчаток и ноже;

я был в пустыне, призывая Джессику подать мне руку и стать моей – и я

дал ей такую же новую жизнь, как дал в свое время красавице Лили, и ее

дочурке Марии, и я гнался по дождливым улицам за тем, кто любил ее, и я

пел голосом Марии, и я заставил ее петь кровью, и голос крови привел

Кена в мой дом – пустыню.

Обо мне написано не только в этих рассказах, обо мне сказано и в

Писании, которое так любил Деррик Джонсон, обо мне только и толкуют,

находясь в храме врага моего и вознося ему молитвы, потому что молят его

спасти их от меня, от меня – крушителя, вершителя, зачинателя и

поджигателя.

И я оставляю вас с некоторыми загадками - что же натворил священник

Киннан, из – за чего он стал служкой бога, а потом бросил свой высокий

сан? Что он замаливал в каждодневных молитвах? Почему он так хорошо знал

историю бедной Лили? Почему он о многом умолчал, разговаривая с

Дерриком? Кто был отцом ребенка Джейн, о котором никогда не знал Брэд,

считая, что бедная Джейн не может иметь детей? Кто был отцом Мари? Вы

думаете, это путаница? Что где-то ошибка? Я не делаю ошибок – я

заставляю других делать их, и все это – часть моего плана.

Никаких ошибок – мой план никогда не дает сбоев, ибо люди сами вершат

свою судьбу, а я лишь жалкая тень за их плечом – так им кажется.

Начиная с Евы, которая вкусила моего яблока, и заканчивая Джессикой –

все это моя работа. Вам кажется, что вас обманули, и что многое оказалось

скрытым тенью? Да, так и есть - и это моя тень. Оглянитесь, я за вашим

плечом – за левым плечом, плету свои сети из миллионов песчинок, а

песчинки эти образуют бугристые буквы на страницах Литературного

Журнала, куда я писал статью – и заметили ли вы следы от когтей на бумаге?

Дата добавления: 2015-07-10