Рукопись Стивена Бейтса 1 страница

Тронутый настойчивым приглашением моего кузена Амброза Деворта, я прибыл в дом Старого Биллингтона через неделю после получения письма оттуда.

Накануне моего приезда произошла серия событий, которые, будучи поначалу весьма прозаичными, привели к необычайным обстоятельствами заставило меня приступить к этому отчету, дополняющему разрозненные записи Амброза.

Я сказал, что события начались прозаично, но это не совсем точно. Они казались обыденными лишь в сравнении с теми событиями, что происходили затем в окрестностях дома и в Биллингтонском лесу. Казалось бы, эпизодические и не связанные между собой, все они на самом деле были неотъемлемыми частями одного целого, безотносительно времени и места действия. Уже изначально было ясно, что все это не к добру. Я сразу же обнаружил у своего кузена признаки начинающейся шизофрении или того, что мне тогда казалось шизофренией, но позднее я стал бояться, что это нечто куда более страшное.

Эти странности в поведении Амброза очень затруднили мои собственные исследования, так как с одной стороны это было приняло формы дружеского сотрудничества, а с другой – тайной и настороженной враждебности. Человек, написавший мне столь неистовое письмо, молившее о разрешении проблем, в которых увяз, несомненно нуждался в помощи. Но человек, встретивший меня в Аркхэме в ответ на мое телеграфное сообщение о прибытии, был холодным, осторожным и очень скрытным; к своим нуждам он относился пренебрежительно и с самого начала явно желал, чтобы срок моего пребывания ограничился двумя неделями, не более, а по возможности – и еще меньше. Он был учтив и даже приветлив, но были в нем странная скрытность и некая отчужденность, которые так не вязались с полученными мною торопливыми каракулями.

– Когда пришла твоя телеграмма, я понял, что ты не получил мое второе письмо, – сказал он мне при встрече на станции в Аркхэме.

– Да, я его не получал.

Он пожал плечами и заметил только, что написал второе письмо, в котором успокаивал меня относительно предыдущего. После этого вступления он выразил желание самостоятельно без моей помощи разрешить свои трудности, добавив все же, что был счастлив, что я приехал.

Меня не покидало ощущение, что все сказанное им лишь отчасти является правдой. Он явно верил в то, что говорил мне, но я-то сомневался в его искренности. Я выразил удовлетворение тем, что груз проблем, вынудивших его написать мне, кажется, больше не давит на него. Это, казалось, его успокоило, он стал более собранным и даже сделал несколько замечаний касательно местности вокруг Эйлсбери Пайк. Я не предполагал, что он уже так долго находится в Массачусетсе, чтобы успеть близко познакомиться с настоящим и прошлым этого района. Район, кстати, весьма необычен. Он значительно древнее многих других обжитых районов Новой Англии. Аркхэм с его старинными двускатными крышами и портальными парадными домов, его более поздними, но не менее привлекательными строениями в георгианском и античном стиле, протянувшимися вдоль сумрачных и тенистых улиц, представляет собой настоящую Мекку для ученых, интересующихся архитектурой. Здесь же встречаются такие заброшенные местности, как Данвич, отмеченный печатью упадка и вырождения. А чуть дальше расположен злополучный портовый город Иннсмут, откуда проистекает множество глухих и официально пресекаемых слухов об убийствах, загадочных исчезновениях людей, таинственных древних культах и преступлениях, о которых лучше вообще не упоминать.

Наконец мы добрались до дома. Он нисколько не изменился с того времени, когда я видел его в последний раз – что-то около двух десятков лет тому назад. Действительно, он здорово сохранился – он выглядел так всегда, сколько я себя помню. Опустошительное время, похоже, не коснулось этого дома, в отличие от сотен других домов, которым досталось гораздо больше в борьбе с годами и запустением. Амброз только обновил цвет фасада и обстановку внутри, не допуская излишних переделок. Храня достоинство прошлого века, дом красовался своими четырьмя высокими квадратными колоннами, встроенными в наружную стену, и квадратной центральной дверью, окруженной тем, что можно было назвать не иначе как своего рода архитектурным совершенством. Внутренняя обстановка дома полностью соответствовала его внешности – личные вкусы Амброза не допустили серьезных нововведений.

Я повсюду находил свидетельства того, что мой друг занят генеалогическими изысканиями; в кабинете были разложены пожелтевшие бумаги и старинные тома, которые он брал для работы с полок, заставленных книгами.

Как только мы вошли в кабинет, я отметил еще один из тех странных фактов, что позднее появились в избытке. Амброз бросил непроизвольный взгляд, в котором читалось опасение и ожидание, на окно в свинцовом переплете, сооруженное высоко в стене. Когда он отвел глаза, я увидел в них совсем другие чувства – облегчение и разочарование. В этом было нечто жуткое. Я ничего не сказал, однако рассудил, что через какое-то время к Амброзу вернется то состояние, в котором он был, когда писал мне.

Этот момент наступил быстрее, чем я ожидал.

Мы провели вечер за ничего не значащей беседой. Вскоре я заметил, что Амброз очень устал и прилагает некоторые усилия, чтобы не заснуть. Я выручил его, сославшись на собственную усталость, и отправился в свою комнату, которую он наскоро показал мне по прибытии. Однако мне совсем не хотелось спать, поэтому я не лег, а некоторое время просидел над книгой. Только после того как захваченная с собою книга почти перестала интересовать меня, я погасил лампу. И тут я понял, что мне будет чрезвычайно непросто привыкнуть к такому освещению, при котором вынужден был жить мой несчастный кузен. Вероятно, с час или более того я вглядывался в темноту, которая была вовсе не кромешной по той причине, что тускло сиявшая луна слегка озаряла комнату.

Я успел наполовину раздеться, когда вдруг услышал крик. Мы с кузеном были в доме одни, и я знал, что он более никого не ожидает. Значит, кричал он сам или же какой-то незваный пришелец. Без колебаний покинув комнату, я побежал в зал и увидел облаченную в белое фигуру, спускавшуюся по лестнице.

В этот момент опять раздался крик – отчетливый, бессмысленный и громкий:

– Иэ! Шуб-Ниггурат. Иэ! Ньярлатхотеп!

Это был мой кузен Амброз; несомненно, он бродил во сне. Я схватил его осторожно, но крепко, намереваясь отвести в постель, но он принялся сопротивляться с неожиданной энергией. Отпустив его, я последовал за ним, но, когда увидал, что он собирается выйти из дома в ночь, снова вцепился в него и попытался вернуть. Он опять воспротивился, причем с такой силой, что я удивился почему он не проснулся во время этой схватки. Наконец, почти совсем обессилев, я все же заставил его подчиниться и повел назад – вверх по лестнице в его комнату, где он довольно послушно лег в постель. Мне было немного забавно и тревожно. Опасаясь, что он может встать снова, я еще некоторое время посидел у его постели, установленной в центре комнаты, которую некогда занимал наш прапрадед Элайджа. Сидя напротив окна, я время от времени глядел в него, с любопытством наблюдая за свечением, через неравные интервалы возникавшим над лесом. Казалось, оно исходило из конической крыши старой каменной башни, стоявшей в пределах видимости по эту сторону дома. Я предположил, что это происходит благодаря свойствам некоторых камней отражать лунный свет.

В конце концов, я покинул комнату моего кузена и вернулся к себе. Но уснуть мне все не удавалось. Это небольшое приключение с Амброзом взбудоражило меня. Я оставил двери в обе комнаты приоткрытыми, приготовившись, таким образом, к любым его дальнейшим вылазкам. Но он больше не вставал. Вместо этого послышалось бормотание, в котором я ничего не понял. Чтобы разобрать его слова, я вылез из кровати и в лунном свете, не зажигая лампы, двинулся на ощупь по коридору. Большая часть того, что он говорил, была лишена всякого смысла, но там звучали и отдельные четкие фразы – четкие, конечно, только в той степени, в какой они были похожи на фразы. Их было немного, всего семь предложений, каждое из которых звучало примерно раз в пять минут, наполненных бормотанием, метаньями и мычаньем, пока мой кузен ворочался с боку на бок. Я разобрал их, насколько мог, а позднее, когда лучше понял сказанное, внес поправки. Вот что бормотал мой кузен Амброз:

«Чтобы угодить Йог-Сототу, подожди, пока Солнце будет в пятом доме, а Сатурн – в третьем, а затем сотвори пентаграмму из огня, трижды сказав девятый стих. Стих этот повторяй на каждом распятии в конце Дня Всех Святых, и тогда это создание будет ждать во Внешнем Пространстве за воротами, у которых Йог-Сотот состоит стражем».

«Он владеет знанием; ему ведомо, где проходили к нам Властители Древности и в каком месте они прорвутся вновь».

«Прошлое, настоящее, будущее – все едино в нем».

«Обвиняемый Биллингтон отрицал, что он является причиной этих звуков, вследствие чего последовали сразу великое хихиканье и смех, которые, к счастью для него, только ему и были слышны».

«Ах, ах! – запах! Запах! Ай! Ай! Ньярлатхотеп!»

«То не мертво, что вечность охраняет, смерть вместе с вечностью порою умирает».

«В своем доме в Р'лайхе – в своем огромном доме в Р'лайхе – он лежит не мертвый, но во сне...»

Эта несусветная чушь сменилась полной тишиной, в которой вскоре послышалось ритмичное дыхание моего кузена, и я понял, что он наконец глубоко заснул.

Итак, мои первые несколько часов в доме Биллингтона были наполнены различными противоречивыми впечатлениями.

Я с трудом записал то, что разобрал, и отправился спать, оставив на всякий случай двери наших комнат открытыми. Проснулся в испуге от торопливого хлопка двери, и обнаружил, что кузен стоит около моей постели. Рука его была протянута, будто он собирался разбудить меня.

– Амброз, – воскликнул я, – что это значит?

Его била дрожь, а голос его срывался:

– Ты слышишь? – спросил он, потрясенный.

– Слышу – что?

– Слушай!

Я повиновался.

– Что ты слышишь?

– Ветер играет в деревьях.

Он горько рассмеялся.

– Ветер бормочет Их голосами, а земля бредит Их снами. Ветер, как же! И ничего больше?

– Только ветер, – твердо ответил я. – Тебе ночью снились кошмары, Амброз?

– Нет, нет! – ответил он надтреснутым голосом. – Не ночью, а в самом начале. А потом все прекратилось, вернее – что-то прекратило – и я был счастлив.

Я-то знал, что именно положило конец его кошмарам, но, конечно, ничего не сказал.

Он сел на постель, мягко положив руку мне на плечо.

– Стивен, я рад, что ты здесь. Но если иногда я буду говорить тебе отнюдь не радостные вещи, не верь. Мне кажется, бывают моменты, когда я сам не свой.

– Ты слишком много работал.

– Возможно.

Он поднял голову, и теперь, в смутном лунном свете, я увидел, как вытянулось его лицо; он снова слушал.

– Нет, нет, – сказал он. – Это не ветер в деревьях, и даже не ветер среди звезд, это нечто гораздо более далекое – нечто извне, Стивен. Неужели ты не слышишь?

– Я ничего не слышу, – ответил я мягко. – И, возможно, если ты заснешь, то тоже ничего не услышишь.

– Не во сне дело, – сказал он загадочным шепотом, словно боясь, что кто-то может нас услыхать. – Во сне бывает еще хуже.

Я выбрался из постели, подошел к окну и открыл его.

– Подойди и послушай, – сказал я.

Он подошел ко мне и облокотился о подоконник.

– Ветер в деревьях. И больше ничего.

Он вздохнул.

– Я расскажу тебе обо всем завтра, если смогу.

– Расскажешь, когда захочешь. Но почему не сейчас, когда тебе этого хочется?

– Сейчас?

Он в явном замешательстве оглянулся.

– Сейчас? – повторил он хрипло.

И продолжил:

– Что делал Элайджа в башне? О чем он молил камни? Как он призывал к холмам? Я не знаю, как. И кто затаился за порогом, и что есть порог?

В завершение этого странного потока вдруг хлынувших вопросов он испытующе глянул мне в глаза и, мотая головой, добавил:

– И ты не знаешь. Никто не знает. Но что-то здесь происходит. И, говорю как перед Господом, я боюсь, что принес это что-то в наш мир при помощи моего разума, сам о том не зная.

Затем он резко повернулся и с коротким: «Спокойной ночи, Стивен» скрылся в своей комнате, плотно прикрыв дверь. Я постоял еще несколько мгновений у открытого окна. Действительно ли это был ветер, или чей-то голос доносился из леса? Эксцентричная выходка моего кузена потрясла меня, заставила почти усомниться в собственных ощущениях. И вдруг, стоя там, под свежим ветром, дующим из окна, я почувствовал, как на меня накатывают волны черного зла, рвущегося из глубины этого плененного лесом дома, зла такого насыщенного и всепроникающего, что оно поднимало с самого дна души дикое отчаяние и отвращение.

Это было не фантазией, но осязаемой реальностью, поскольку свежий воздух, втекавший в открытое окно, отчетливо контрастировал с облаком зла, ужаса и мерзости, растекающимся по комнате. Я чувствовал, как зло струится из стен, словно невидимый туман. Я бросился от окна в зал – там было то же самое; спустился по лестнице в темноту, но ничего не изменилось – везде, во всем этом старом доме гнездилось враждебное и ужасное зло, и именно оно, без сомнения, так действовало на моего кузена. Мне потребовались огромные усилия, чтобы отбросить охватившее меня чувство угнетения и отчаяния, пришлось напрячь всю свою волю, чтобы оттолкнуть всепроникающий ужас, исходивший от стен; это была борьба против чего-то невидимого и могущественного.

Вернувшись в свою комнату, я понял, что не решусь спать, чтобы во сне не стать добычей коварных флюидов, заражающих все окружающее, и уже заразивших этот старинный дом и его нового обитателя, моего кузена Амброза. Поэтому я не спал, а лишь дремал. Прошло примерно полчаса – и ощущение гнездящегося зла, ужаса и отвращения ослабло, а затем исчезло, так же внезапно, как и появилось. Но к тому времени я успел достаточно отдохнуть и уже не старался уснуть. Я встал, оделся и спустился вниз. Амброза там еще не было и у меня появилась возможность просмотреть некоторые бумаги в кабинете.

Это были в основном выписки из газет, касающиеся любопытных случаев – в частности, некоторые материалы об Элайдже, заметки поры юности Америки, в которых повествовалось о жизни человека, называвшегося Ричардом Биллингхемом или Боллингхеном и обозначенного в записях моего кузена как «Р. Биллингтон»; здесь же лежали вырезки из свежей газеты с сообщениями об исчезновении двух человек в окрестностях Данвича, о чем я читал в бостонской прессе перед приездом в Аркхэм. У меня не было времени пересмотреть все бумаги – послышались шаги Амброза.

– Я вижу, ты уже встал, Стивен. Я приготовлю кофе и тосты. Тут где-то должна быть свежая газета из Аркхэма. Ты знаешь, я редко выезжаю в город, и, с другой стороны, просто не могу столько платить разносчику газет лишь из-за того, что он не желает тащиться на велосипеде в дом...

Он резко замолчал.

– Договаривай, Амброз! – потребовал я.

– В дом с такой репутацией.

– О да.

– Ты знал об этом?

– Кое-что слышал.

Одно мгновение он стоял, глядя на меня и как бы решая терзавшую его дилемму: у него было нечто, о чем он очень хотел рассказать мне, но боялся или по необъяснимым причинам не находил в себе решимости изложить все. Потом он повернулся и покинул кабинет.

Куда больше, чем свежая газета (двухнедельной давности) и другие бумаги, в настоящий момент меня интересовало его отношение к окну со свинцовым переплетом. По каким-то причинам мой кузен боялся окна и одновременно получал от него удовольствие. Амброз словно бы раздваивался: один человек в нем страшился окна, а другой – радовался.

Я рассматривал окно под разными углами. Конечно, рисунок был совершенно уникальным: радиально расходящиеся концентрические кольца с фрагментами разноцветных стекол затененных пастельных тонов, кроме нескольких прозрачных в центральном круге. Подобных окон, насколько я знаю, нет ни в знаменитых европейских соборах, ни в американских готических церквях. Окно поражало необычайно гармоничной окраской стекол. Их цвета, казалось, перетекали из одного в другой: различные оттенки голубого, желтого, зеленого и лилового были очень яркими во внешних частях колец и очень темными, почти черными ближе к центру. Цвет как бы линял, прояснялся к внешнему краю, и цвета так славно переливались, что стоило вглядеться, как создавалась иллюзия, будто они движутся – одновременно разбегаются и струятся.

Но не это, очевидно, смущало моего кузена. Амброз, как и я, наверняка смог сам разобраться в световых эффектах стекол и свинцовых колец. Подобные феномены поддаются научному объяснению. Но, продолжая всматриваться в это прелюбопытное окно, я постепенно начинал видеть нечто такое, что вряд ли под силу обычному рациональному толкованию. Это было некое изображение – какой-то образ или портрет, – который появлялся в окне неожиданно, без всякого предупреждения – он словно бы вырастал в окне.

Я сразу же понял, что это не может быть хитростью освещения, поскольку обращенное на запад окно в этот час находилось в тени. Вскарабкавшись на книжный шкаф, я довольно быстро удостоверился в том, что возле окна нет ничего, что могло бы отражать свет. Я решил проверить окно при более благоприятных условиях, когда оно будет освещено луной или солнцем.

Кузен объявил из кухни, что завтрак готов, и я прервал свои наблюдения, зная, что у меня будет достаточно времени для завершения любого исследования, тем более, что я не собирался возвращаться в Бостон до тех пор, пока не выясню, что же так сильно волнует Амброза.

– Я вижу, ты изрядно порылся в старых легендах об Элайдже Биллингтоне, – сказал я с подчеркнутой прямотой, садясь за стол.

Он кивнул:

– Ты знаешь мое увлечение антиквариатом и генеалогическими изысканиями. Можешь добавить что-нибудь?

– К твоим исследованиям? – Я покачал головой. – Боюсь, что нет. Хотя, может быть, документы мне что-нибудь подскажут. Ты не станешь возражать, если я взгляну на них?

Он колебался. Конечно, ему хотелось возразить, но он не мог отказать мне, зная, что я их уже видел.

– О, ты можешь просмотреть все, что я изучаю, – сказал он беззаботно. – Я многого там не могу разобрать.

Он отхлебнул кофе, задумчиво глядя на меня.

– На самом деле, Стивен, я уже покончил с этим занятием, но так и не понял, что тут к чему. Но у меня есть странное чувство, что загадочные и ужасные события, которые здесь случаются, можно предотвратить, если знать как.

– Какие события?

– Я не знаю.

– Ты говоришь загадками, Амброз.

– Да! – почти выкрикнул он. – Вся эта история – сплошная загадка. Это целый клубок загадок, и я не могу найти в нем ни начала, ни конца. Я думал, что все началось с Элайджи, но больше я так не думаю. И как это закончится, я не знаю.

– Поэтому ты обратился ко мне?

Я был рад видеть перед собой того кузена, который говорил со мной ночью в моей комнате.

Он кивнул.

– Тогда мне лучше узнать все, что ты сделал.

Он забыл о завтраке и начал говорить. Выходило сумбурно, но вскоре я вкратце узнал о том, что случилось после его прибытия. Он не рассказывал ничего о своих подозрениях, не было и простого описания событий. Он то суммировал впечатления, то перечислял обнаруженные им бумаги: дневник Лебена, публикации, рассказывающие о сложных взаимоотношениях Элайджи с жителями Аркхэма сто с лишним лет тому назад; статьи преподобного Уорда Филлипса и так далее. «Все это необходимо прочитать», – говорил он. И с каждым дополнительным фактом, который он сообщал мне, я все сильнее укреплялся в неприятном убеждении, что мой кузен Амброз попал в какую-то ловушку. Я, как мог, старался успокоить его, убеждал съесть завтрак и прекратить занимать все свое время этой загадкой, чтобы не стать жертвой наваждения.

Сразу же после завтрака я решил прочитать все, что Амброзу удалось найти. На это мне потребовалось более часа. Здесь действительно был налицо «клубок загадок», как выразился кузен, но из странных разрозненных фактов, представленных в этих документах, вполне можно было сделать определенные умозаключения.

Первое, от чего нельзя было отмахнуться: Элайджа Биллингтон (а до него – Ричард Биллингтон) занимался неким секретным делом, суть которого не ясна из имеющихся свидетельств. Возможно, он занимался чем-то дурным, но, допуская это, необходимо помнить о суеверии провинциальных свидетелей, о наветах сельских кумушек и о живучести слухов и легенд, чересчур преувеличивающих какое-нибудь тривиальное событие. Из этих слухов было ясно, что Элайджу Биллингтона не любили и даже сильно боялись, хотя толки вокруг «звуков», доносящихся из леса по ночам, не получали подтверждения. В то же время Уорд Филлипс, обозреватель Джон Дравен и, вероятно, третий из тех, кто откликнулся на приглашение Элайджи Биллингтона – разносчик Уэстрипп, не были провинциалами. Наконец, двое из этих джентльменов определенно верили, что то, чем занимается Элайджа, – дурно по самой своей природе.

Каковы же их аргументы в споре с Элайджей? И, кстати, существенная подробность – насколько и чем именно были заинтересованы эти господа? Можно резюмировать вкратце. Вблизи Биллингтонского леса раздавались необъяснимые «звуки», напоминавшие «крики» или «вопли» «каких-то животных». Главный оппонент Биллингтона, Джон Дравен, исчез при обстоятельствах, сопутствующих и другим исчезновениям людей в этой округе; да и тело его нашли в похожих условиях. Стало быть, имели место различные исчезновения людей, и тела пропавших находили через значительное время, то есть смерть наступала незадолго до их обнаружения. Между пропажей людей и появлением трупов проходили недели и месяцы. И никаких объяснений этому не было. Дравен оставил изобличающую записку с предположением, будто Элайджа «подмешал что-то в пищу» троим прибывшим к нему мужчинам; и не только для воздействия на их память, но и чтобы вызвать Дравена назад к себе или, по крайней мере, лишить его способности ослушаться приглашения, когда оно прозвучит. А значит, троица действительно что-то видела. Но с юридической точки зрения это не было доказательством.

В то время все слишком явно свидетельствовало против Элайджи Биллингтона. Однако его горячие заявления и яростный отпор любым обвинениям противников решительно противоречили очевидным фактам. А их было достаточно – поразительных, даже пугающих. Они вызывали тревогу и отвратительные подозрения.

Начать со слов Элайджи Биллингтона, написанных в ответ на рецензию Джона Дравена, посвященную книге преподобного Уорда Филлипса «Магические чудеса в Новоанглийском Ханаане»: «...некоторые вещи лучше оставлять в покое, а не обсуждать публично». Вероятно, Элайджа Биллингтон знал, о чем он писал, как остроумно заметил преподобный Уорд Филлипс. Если это так, то редкие записи в дневнике мальчика Лебена приобретали дополнительное значение. Из дневника следовало, что события в лесу происходили не без содействия Элайджи Биллингтона. И вряд ли это контрабанда, как думал кузен. Глупо соединять контрабанду со «звуками», описанными и в газетах Аркхэма, и в дневнике юного Лебена. Нет, это что-то вовсе невероятное. Возникала пугающая параллель между одной из записей мальчика и кое-чем из моего собственного опыта, приобретенного за последние двадцать четыре часа. Мальчик писал, что обнаружил своего индейского сотоварища Квамиса на камнях произносящего вслух на своем языке слова вроде «Нарлато» или «Нарлотеп». Предыдущей ночью я слышал, как мой кузен в сомнамбулическом состоянии выкрикивал: «Иэ! Ньярлатхотеп!» В том, что это одни и те же слова, я не сомневался.

Следовало бы также обратить внимание на молитвенную позу индейца. Но, впрочем, аборигены готовы поклоняться всему, что им непонятно; это равно справедливо и для американских индейцев, и для африканских негров, которые объектом поклонения могут выбрать даже фонограф, поскольку он совершенно недоступен их пониманию.

Не все было ясно с дневником. Я подозревал, что отсутствующие в нем страницы относились к тому моменту, когда трое исследователей явилось к Элайдже Биллингтону. И если мальчик что-то увидел и описал в дневнике, его отец мог обнаружить эти записи и уничтожить их. Хотя, вероятнее всего, Элайджа уничтожил бы весь дневник целиком. Если он действительно занимался какими-то нечестивыми делами в лесу, то записи его сына могли стать обличительным документом. Ведь довольно много подобных записей встречается и после исчезнувших страниц. Возможно, Элайджа вырвал эти опасные страницы, полагая, что записанное мальчиком ранее не может служить каким-либо доказательством, и вернул ему тетрадь, потребовав больше не писать на подобные темы. Это показалось мне правдоподобным объяснением, напрямую связанным с тем фактом, что дневник оставлен для того, кто его найдет, – наиболее выразительные записи не появились бы в нем, если бы отец вырвал все те страницы, которые ему не нравились.

Однако самые загадочные факты содержались в цитате из таинственного документа, озаглавленного «О дьявольских заклинаниях, сотворенных в Новой Англии демонами в нечеловеческом обличье»: «... некий Ричард Биллингтон, наученный частью Дьявольскими Книгами, а частью богопротивным Кудесником, выходцем из диких индейцев... заложил в лесах великое Каменное Кольцо, Место Дагона, внутри которого творит молитвы дьяволу и совершает магические обряды, противные Священному Писанию... он был подвержен великому страху от некой твари, которую сам же вызвал с небес в ночи. И в нынешнем году в лесах около Камней Ричарда Биллингтона свершилось семь убийств...» Этот пассаж наводил на жуткие мысли по двум невероятным причинам. Миновало почти два столетия. Но ничего не изменилось – так схожи были события времен Элайджи Биллингтона и нынешнего времени. Так же существовало «Каменное Кольцо», и совершались те же таинственные убийства. Мне эти параллели не казались простыми совпадениями, даже если сделать скидку на случайности и чрезвычайно запутанные обстоятельства.

Но если это не совпадения – тогда что?

Сохранился перечень инструкций Элайджи Биллингтона, который умолял Амброза Деворта и любого другого наследника «не призывать к холмам». Проводя параллель, приходилось вспомнить о той «Твари, которую он сам же вызвал с небес в ночи». Для совпадения это было слишком невероятно. Ключ есть, однако инструкции Элайджи остались непостижимыми; он подчеркивал, что «суть» этих правил обнаружится в книгах, оставленных в доме, называемом домом Биллингтона, то есть здесь, в этих стенах, возможно, в этом самом кабинете.

Решение проблемы во многом зависело от того, как к ней подойти. Если допустить тот факт, что Элайджа занимается тем, о чем не должен знать никто, кроме индейца Квамиса, можно прийти к заключению, что Биллингтон каким-то образом устранил Джона Дравена. Занятия Элайджи, стало быть, носили незаконный характер. Более того, некоторые обстоятельства этой смерти порождали многочисленные предположения не только об Элайдже, но и о тех методах, какими была обставлена кончина Дравена, похожая на аналогичные убийства в Данвиче. А если предположить, что Элайджа ухитрился устранить Дравена, то логично рассудить, что он приложил руку и к другим убийствам. Почерк тот же.

Но такие рассуждения и предположения требовали от меня, чтобы не зайти в тупик, забыть все, во что я раньше верил, и посмотреть на все по-новому. Ведь если Ричард Биллингтон действительно вызывал ночью некую «Тварь» с небес, то что это было? Никакая такая «тварь» не была известна науке, если только не предположить невероятное: ныне вымершие птеродактили еще существовали два века назад. Но это было бы самым нелепым из объяснений – ведь наука уже описала птеродактиля; и ученым не была известна никакая другая летающая «Тварь». Правда, нигде не указано, что «Тварь» летала. Но тогда как же она прибывала с неба, если не по воздуху? Я затряс головой в замешательстве, а мой кузен, войдя в кабинет, как-то натянуто улыбнулся.

– Это и для тебя чересчур, Стивен?

– Если думать обо всем этом слишком много, то да. Но в инструкциях, составленных Элайджой, указано, что ключ можно найти в книгах на этих полках. Ты проглядывал их?

– В каких книгах, Стивен? Там нет ни одной разгадки...

– Из упрямства я не соглашусь с тобой. Разгадок несколько. Ньярлатхотеп или Нарлатоп, или как ты там его называл... Йог-Сотот или Йогга-Сотеф – как тебе больше нравится величать его. Имена встречаются в дневнике Лебена, в бессвязном перечислении мисс Бишоп, в письмах Джонатана Бишопа – и наверняка встретятся в этих старинных книгах, которые мы просто обязаны прочесть.

Я вновь вернулся к письмам Бишопа, которые Амброз присоединил к своим бумагам. Была еще одна тревожная параллель, о которой я, не желая быть жестоким, не хотел говорить Амброзу, поскольку он и так выглядел нездоровым и опустошенным; но невозможно было умолчать о том, что некто, шпионивший за Джонатаном Бишопом, исчез таким же образом, как и Джон Дравен, рискованно вмешавшийся в дела Элайджи Биллингтона. Более того, нельзя умолчать о том, что люди, о которых писал Джонатан Бишоп, действительно исчезли, как сообщалось в газетах, и это невозможно было оспорить.

– Если даже так, – сказал мой кузен Амброз, когда я снова поднял на него глаза, – то я не знаю, с чего начать. Все эти книги безумно стары, а многие из них трудно читать.

– Неважно. Времени достаточно. Нам некуда торопиться.

Это его ободрило, и он уже начал было склонялся к тому, чтобы продолжить разговор, как вдруг постучали в большую парадную дверь и он встал, чтобы открыть. Я услышал, что кузен кого-то впустил, и поторопился убрать с глаз документы, которые читал. Но он не стал приглашать визитеров (их было двое) в кабинет, а после получасового отсутствия, проводив их, вернулся один.

Дата добавления: 2015-07-10