БИЛЛИНГТОНСКИЙ ЛЕС 1 страница

З А Т А И В Ш И Й С Я У П О Р О Г А

Часть 1.

БИЛЛИНГТОНСКИЙ ЛЕС

К северу от Аркхэма встают мрачные, дикие, сильно заросшие лесом холмы. Почти по границе лесной полосы к морю течет Мискатоник. Путники в этих местах редко отваживаются бродить по едва заметным тропинкам, ведущим в чащу и далее через холмы, хотя за ними вновь открывается ровная местность. Пройдясь по ней, опустошающее время оставило после себя заброшенные дома, в своей отчаянной нищете так похожие друг на друга. Глядя на здешние земли, трудно поверить в их былое плодородие. Если с вершины Эйлсбери-Пайк, у подножия которой начинается Ривер-Стрит, какой-нибудь путник посмотрит на север и северо-запад, поверх двускатных крыш городка, и дальше – на странный уединенный поселок Данвич, что за Приютом Дина, то ему может показаться, что он видит новые зеленые посадки. На самом же деле это старые деревья, до сих пор почему-то не похороненные временем, а, напротив, покрытые свежей листвой.

Жители Аркхэма почти поголовно забыли старину, забыли темные и смутные легенды, которые лишь самые древние старухи бормотали по вечерам у каминов и которые напоминали о времени, когда вовсю процветало колдовство. Разумеется, ничего толкового из этих незамысловатых историй узнать было нельзя, именно в них лес назывался «Биллингтонским лесом», а холмы – «холмами мистера Биллингтона». О громадном доме, возвышавшемся в глубине леса на прелестном пригорке, говорили: «тот, что около башни и каменного кольца». Кривые стволы старых деревьев отпугивали любопытных, и даже самые рьяные любители древних обычаев и легенд боялись приближаться к дому Биллингтона.

Лес наводил ужас. Случайный прохожий торопился прочь, снедаемый странными, необъяснимыми предчувствиями. Разгулявшееся воображение и напряженные нервы заставляли его пожалеть о покинутом родном очаге. Это происходило с любым, откуда бы он ни пришел – из Аркхэма, Бостона или из самого захудалого поселка штата Массачусетс.

«Старого Биллингтона» помнили только старики Аркхэма, да и тех давно не было на свете. Звали его Элайджа Биллингтон. Он обосновался здесь как сельский эсквайр в начале девятнадцатого века, поселившись в доме, где до него жили его дед и прадед. Но в преклонном возрасте он удалился из родового поместья в Англию – в сельскую местность к югу от Лондона. И с тех пор о нем ничего не было слышно. Между тем земельные налоги исправно выплачивались одной вполне реальной адвокатской фирмой в Мидл-Темпле и это придавало достоверность легенде о Старом Биллингтоне. Шли десятилетия. Возможно, хозяин вместе со своими адвокатами и собирался когда-нибудь вернуться в родные пенаты, но проходили десятилетия, сын Элайджи, Лебен, достиг совершеннолетия, суммы налогов на покинутое поместье продолжали вовремя поступать в один из нью-йоркских банков, а владение, по-прежнему носившее фамилию Биллингтона, продолжало пустовать. Где-то на повороте к двадцатому столетию до Аркхэма дошли слухи о том, что последний из Биллингтонов, сын вышеупомянутого Лебена, не оставил наследника и теперь род продолжает его дочь, которую знали не по имени, но как «миссис Деворт». Впрочем, слухи эти не взволновали обитателей Аркхэма и вскоре были забыты. Да и разве могла какая-то миссис Деворт, которую никто в глаза не видел, затмить долгую память о Старом Биллингтоне?

Особенно долго о нем помнили в некоторых старинных семьях, в которых поддерживали свою исключительность кровными узами, протянутыми через поколения. Понятно, что под тяжестью стольких лет может кануть в небытие даже самая загадочная история. А ведь в одной из них повествовалось о том, что в сумерках, а равно и по ночам, от лесистых холмов, где некогда жил Биллингтон, доносились какие-то странные звуки. Можно не сомневаться, что хозяин поместья был бы окончательно забыт, если бы не эти звуки – если бы ничего не происходило в запретном лесу, среди буйной растительности. Если бы из самого сердца аркхэмской чащи, со стороны окруженного болотами дома, весенними ночами не доносились такой писк и кваканье лягушек, что они были слышны на сотню миль от Аркхэма, а летом не поднимался бы над этим местом почти неестественное сияние, мерцающие отблески которого ложились на низко нависшие ночные облака. Возможно, оно исходило от несметного числа светлячков, расплодившихся здесь наряду с разной другой живностью. Странные звуки прекратились с отъездом Элайджи Биллингтона. Остался лишь писк лягушек да жар от светляков, но теперь по ночам, даже вместе с хором козодоев, шуму стало значительно меньше.

И вот однажды в марте 1921 года до Аркхэма дошла новость о том, что после стольких лет запустения большой старый дом вновь оживет. Новость эта вызвала всеобщее любопытство. В местной газете появилось краткое сообщение о том, что мистер Амброз Деворт ищет помощников для реставрации дома Биллингтона и что предложения он принимает лично в своем номере отеля «Мискатоник», который на самом деле был студенческой гостиницей, выстроенной в виде каре на земле, принадлежащей Мискатоникскому университету. http://beth.ru/

Загадочный мистер Амброз Деворт оказался невысоким мужчиной среднего роста, с ястребиным профилем, до красноты рыжими волосами, сквозь которые просвечивала плешь, острым взглядом и плотно сжатыми губами. Чрезвычайно корректный, отличающийся своеобразным суховатым юмором, он произвел благоприятное впечатление на нанятых им рабочих.

Очень скоро в Аркхэме стало известно, что Амброз Деворт действительно является прямым потомком Элайджи Биллингтона, завершившим странствия трех поколений семьи и вознамерившийся вернуться к собственному родовому гнезду. Ему было около пятидесяти лет. Своего единственного сына Деворт потерял на войне. Он вернулся в Америку, чтобы провести здесь остаток своих дней. В Массачусетс он прибыл две недели тому назад для осмотра своих будущих владений, и увиденное вполне удовлетворило его. Он твердо решил возродить старый дом во всей его былой славе. Правда, вскоре Деворт понял, что ему придется распрощаться с некоторыми своими желаниями. Например, ему не удалось провести электрическое освещение – для этого пришлось бы преодолеть огромные технические трудности, так как ближайшая линия электропередачи пролегала в нескольких милях от леса. Зато уж остальные пункты своего плана Деворт не собирался отменять даже под угрозой полного разорения. Всю весну работы шли полным ходом. Дом был тщательно отремонтирован, и к нему проложили дорогу, продолжив ее по желанию хозяина вглубь леса. Летом мистер Амброз Деворт распрощался с гостиничным номером и официально вступил во владение имением, а нанятые им люди, получив свои честно заработанные деньги, отправились восвояси, преисполненные восхищенного удивления перед домом Старого Биллингтона. В самом деле, там было чем восхищаться: прекрасная старая лестница с впечатляющей резьбой, кабинет высотой в два этажа с глядящим на запад окном из разноцветных стекол, никем не тронутая за все эти годы библиотека, множество прочих мелочей, которые мистер Деворт называл громадными ценностями в беседе с любым, кто разделял его симпатию к старым вещам.

В городе еще некоторое время посудачили обо всем этом, а затем опять обратились к легендарной памяти о Старом Биллингтоне, который, как все отметили, не был похож внешне на своего неожиданно объявившегося потомка. Припоминали истории о звуках, которые связывали с именем Старого Биллингтона, и разные другие легенды, полные зловещего смысла, однако, толком никто ничего сказать не мог, кроме разве того, что все эти истории идут из Данвича, где обитают в разной степени разоренные Уотли, Бишопы и другие старинные семейства. Дело в том, что и Уотли, и Бишопы жили в Массачусетсе очень давно: их предки поселились там задолго до Старого Биллингтона – того, кто построил пресловутый «большой дом с круглым окном», как его называли. Предполагалось также, что пересказываемые ими истории дошли к ним через многие поколения, а, следовательно, близки к истине, пусть и не вполне точны. А потому интерес к Биллингтонскому лесу и к самому мистеру Деворту не ослабевал.

Амброз Деворт, однако, пребывал в счастливом неведении относительно измышлений и слухов, порождаемых его внезапным приездом. Он жил в своем уединении и наслаждался одиночеством, в котором обретал самого себя. Он задался целью досконально ознакомиться со своей собственностью, но, по правде говоря, не знал, с чего начать.

От своей матери он знал только, что семья имеет «некоторую недвижимость» в Массачусетсе, что недвижимость лучше не продавать, а сохранить за семьей навсегда, и даже если что-нибудь и случится с ним и его сыном, она должна отойти к его бостонскому кузену Стивену Бейтсу, которого он никогда не видел. Кроме того, ему были оставлены запутанные инструкции, которые, очевидно, исходили от Элайджи Биллингтона, покинувшего свои владения и уехавшего в Англию. На эти директивы Амброз Деворт мог вообще не обращать внимания хотя бы потому, что еще не настолько был знаком со своей собственностью, чтобы следовать им.

Его просили, например, «не прерывать течение воды у острова», «не беспокоить башню», «не умолять камни», «не открывать дверь, ведущую в незнакомое время и место», а также «не трогать окно с целью изменить его», и, однажды прочитав их, он уже не мог выкинуть их из головы. Они звучали у него в мозгу навязчивой мелодией и подспудно побуждали к неуклонным, хотя и беспорядочным поискам в доме, в лесу, среди холмов и болот. И вот так он открыл, что в его владении находится не только дом, но очень старая каменная башня на одном из островков, некогда омываемом бурным потоком, рвущимся через холмы к Мискатонику, а теперь весь год, кроме весенних месяцев, возвышавшемуся посреди пересохшего русла.

Деворт обнаружил ее августовским вечером и сразу же понял, что это та самая башня, о которой говорилось в инструкциях предка. И потому новый хозяин особенно тщательно обследовал цилиндрическую постройку из камня с конической крышей футов двенадцати в диаметре и высотой около двадцати футов. Судя по всему, первоначально башня была без крыши, и лишь позже сверху пустили каменную кладку. Деворт, не боясь перегрузить себя архитектурными познаниями, углубился в изучение конструкции – благо это занятие не требовало высокой квалификации – и вскоре убедился, что камни здесь очень старые, гораздо древнее тех, из которых сложен дом. С помощью увеличительного стекла, которым он пользовался в библиотеке при чтении старых текстов, Деворт тщательно исследовал каменную кладку, ее необычный геометрический рисунок, схожий с рисунками, нацарапанными на камнях, слагающих свод и фундамент башни – необыкновенно толстый, уходящий глубоко в землю. Последнее Деворт объяснил для себя тем, что со времени Элайджи Биллингтона уровень земли поднялся.

Но строил ли башню Элайджа? Может быть, частично, в более поздний период. Чьи же руки ее возвели? Эта проблема заинтересовала Деворта, он надеялся найти какое-нибудь упоминание о башне в бумагах из библиотеки предка. Поэтому, закончив обследование, он вернулся домой. Впрочем, нет, перед тем он еще некоторое время постоял около башни, разглядывая ее. И только сейчас увидел, что она начинается каменным кольцом, поразительно напоминающим друидические постройки Стоунхенджа.

Когда-то воды омывали островок с обеих сторон, но не это было причиной вымывания почвы, которую к тому же сдерживал мощный подлесок. Почву разрушали бесчисленные дожди и ветра, столь свирепые и беспощадные, что заставляли думать о сверхъестественных силах.

Деворт хоть и торопился, но шел долго. Только в сумерках он вернулся домой, проделав большой путь в обход болот, лежащих между башней и взгорком, где возвышалось строение. Он приготовился к трапезе и, пока ел, раздумывал над тем, как лучше приступить к исследованиям. Бумаги в большинстве своем были очень стары, некоторые вообще невозможно прочитать, поскольку они рассыпались прямо на глазах. К счастью, однако, часть документов, выполненных на пергаменте, можно было брать в руки, не боясь уничтожить. Деворт нашел и небольшую тетрадь в кожаном переплете, надписанную детской рукой: «Лебен Б.» – очевидно, рукой сына Элайджи, покинувшего эти земли ради сельской жизни в Англии более ста лет тому назад. После раздумий Деворт решил начать с дневника.

Свет керосиновой лампы и отблески от камина – он разжег его из-за ночной прохлады – создавали необходимый уют, и Деворт вскоре потерялся в прошлом, встающем перед ним из детских каракуль на желтых страницах. Лебен, прадед Деворта, был, очевидно, рано развившимся ребенком. К началу дневника ему было девять лет, к концу – уже одиннадцать. Он цепко схватывал детали, и его дневниковая хроника не ограничивалась домашними событиями.

Быстро выяснилось, что у мальчика не было матери, а единственным его товарищем был индеец, слуга Элайджи Биллингтона. Его имя писалось по-разному – Квамус либо Квамис – очевидно, мальчик сам толком не знал. По возрасту индеец, вероятно, был ближе к Элайдже, чем к мальчику. Дневник начинался с описания распорядка дня Лебена, и, единожды упомянув об этом, мальчик больше не возвращался к той же теме. Он посвящал свои описания тем нескольким вечерним часам, которые высвобождались после учебы, когда можно было бродить по дому или – в сопровождении индейца – уходить в лес, правда, не слишком далеко.

Индеец, судя по всему, был весьма молчалив, сдержан и позволял себе болтать, лишь когда повторял Лебену легенды своего племени. Одаренный воображением мальчик находил приятным это общение, независимо от настроений своего спутника, и иногда заносил в дневник что-нибудь из рассказов индейца, который, кстати, как следовало из дальнейших записей, исполнял какую-то работу для Элайджи «после того, как накрывали к ужину».

В середине дневника встречались пропуски, несколько страниц было вырвано, так что целый период отсутствовал. Сразу же за этим следовала запись от семнадцатого марта (без указания года), прочитанная Девортом с особенным интересом, так как отсутствие предыдущих страниц еще более подчеркивало значительность описанного.

«Сегодня сразу после занятий мы вышли в снегопад, и Квамис пошел вдоль болот, оставив меня ждать его на поваленном дереве, которое мне не нравится, и я решил пойти за Квамисом. Итак, я пошел по следам, которые он оставил на свежевыпавшем снегу, и вскоре настиг его как раз там, куда отец запретил нам ходить, на берегу ручья, отделяющего то место, где возвышается башня. Он стоял на коленях и громко говорил на своем языке, которого я не понимаю, так как мало еще его изучал. Мне послышались слова вроде «Нарлато» или «Нарлотеп». Я уже хотел окликнуть его, как он вдруг заметил меня и, мгновенно вскочив на ноги, подошел ко мне, взял за руку и увел от этого места. По дороге я стал расспрашивать, что он делал – молился или еще что, и почему он не молится в часовнях, построенных белыми миссионерами для их племени? Он ничего не ответил, лишь попросил меня не рассказывать отцу о том, где мы были, чтобы его, Квамиса, не наказали за посещение того места без разрешения хозяина. Впрочем, эта пустошь среди холмов меня совсем не привлекала, и мне было все равно, что Квамис бывает там против воли отца».

Записи следующих двух дней были довольно банальными, а после них следовали осторожные упоминания о том, что Элайджа открыл проступок индейца и каким-то образом наказал его. Через неделю появилось еще одно упоминание о «запретном месте». На этот раз мальчик и индеец были застигнуты врасплох внезапным снегопадом и потеряли дорогу. Они бродили от одной тропы к другой, снег густо падал на теплую землю, разогретую поздним мартовским солнцем, его хлопья забивали глаза, и вскоре «мы вышли к месту мне незнакомому. Квамис вдруг завопил и постарался утащить меня оттуда, но я успел заметить, что мы находимся у ручья, текущего из-за каменного острова. И еще я увидел башню, к которой мы на этот раз вышли с дальней стороны. Как мы оказались здесь, я не знаю, ведь мы шли сначала в другую сторону, на восток, собираясь прогуляться до реки Мискатоник, пока вдруг не пошел снег и не запутал нас до такой степени. Спешка и явный страх Квамиса заставили меня вновь спросить, чем вызваны его опасения, но он ответил, как и раньше, что мой отец «не хочет этого», он против того, чтобы я здесь находился, хотя я волен бродить по его земле, где хочу и могу отправиться хоть в Аркхэм; запреты распространяются только на Данвич и Иннсмут, а в последнее время – и на индейский поселок, что на холмах за Данвичем».

С этого момента и далее упоминаний о башне больше не было, но вместо этого появились другие любопытные замечания. Через три дня после того внезапного снегопада мальчик отметил быструю оттепель, которая «избавила землю от снега». И в тот же вечер, как он записал на следующее утро, «я был разбужен странными звуками с холмов, наподобие громких криков. Я вскочил и сначала бросился к восточному окну, но не увидел там ничего, а затем к южному, и там тоже ничего не увидел. После этого, собравшись с духом, я выбежал из комнаты, пересек зал и тихо постучал в дверь отца, но он не ответил, и я, подумав, что он не слышит меня, осмелился открыть дверь и войти в комнату. Я пошел прямо к его кровати и заволновался, не найдя его там. Не было никаких признаков того, что эту ночь он провел здесь. Случайно глянув в западное окно его комнаты, я увидел некое подобие голубого или зеленого света, сияющего над деревьями в долине, чему я очень удивился, ведь именно оттуда, как мне казалось, доносились крики. И я все еще их слышал – пронзительные вопли, но не человеческие голоса и даже не голоса какого-либо известного мне животного. И пока я стоял у приоткрытого окна, пригвожденный страхом и изумлением, мне казалось, что другие, но похожие голоса, долетают с другой стороны – от Данвича или Иннсмута и разносятся эхом в воздухе. Немного погодя, после того как голоса отзвучали и стихли, а свечение в небесах померкло, я вернулся в постель. Но утром, когда зашел Квамис, я спросил его, что за звуки слышались ночью. Он ответил, что мне это снилось, а он не знает, о чем идет речь. И я решил вообще ничего ему не говорить, и не стал рассказывать ему об увиденном. К тому же я понял, что он болезненно относится к моим словам, возможно, боясь моего отца. Квамис просил меня забыть обо всем, но я и сам довольно быстро успокоился, тем более что из его слов я понял, что мой отец дома, и не стал расспрашивать о нем. В результате Квамис явно почувствовал облегчение и уже не казался таким огорченным».

Записи последующих двух недель касались только учебы и впечатлений от прочитанного. Затем опять возникло загадочное упоминание, короткое и четкое: «Звуки приходят с запада со странной настойчивостью, и им отчетливо отвечают крики с востока и северо-востока, со стороны Данвича или безлюдных мест около него». Четыре дня спустя мальчик записал, что когда он лег спать, а потом поднялся посмотреть на молодой месяц, он увидел во дворе своего отца. «Его сопровождал Квамис, и они оба что-то несли, но я не мог разобрать что. Они быстро исчезли за углом дома, направляясь на восток, и я побежал в комнату отца, чтобы понаблюдать за ними дальше, но не увидел их, хотя и слышал голос отца. Они уходили в лес». Позже, ночью, Лебен снова был разбужен «громкими звуками, такими, как раньше, и я лежал, слушая их, и понял, что иногда они похожи на песню, а иногда были просто ужасными воплями, которые лучше бы никогда в жизни не слышать». Затем в дневнике шли довольно однообразные бытовые подробности, и так – почти целый год.

Ближе к концу дневник содержал еще одну довольно загадочную запись.

Целую долгую ночь мальчик слушал «громкие звуки» среди холмов, и ему казалось, что весь мир должен слышать эти голоса, звучавшие в сгустившейся темноте. А утром, «не встретив индейца, я спросил о нем, и мне было сказано, что Квамис «удалился» и не вернется и что мы тоже собираемся уехать до наступления сумерек с минимумом багажа и мне пора собираться. Отец, казалось, был очень раздражен предстоящим отъездом. Он не говорил, куда мы отправляемся, и я предположил, что в Аркхэм, ну, или подальше – в Бостон или Конкорд, но я не спрашивал, а послушно стал собираться. Не зная, что взять с собой, я старался отобрать самые вещи необходимые, например, новые штаны и т. д. Я ломал голову над причиной спешки отца да еще в такой момент – он стремился покинуть дом до полуночи и говорил, что у него есть «дело, которое надо сделать» до того как мы выйдем; тем не менее он нашел время спросить у меня, готов ли я, когда я закончу собираться и т. д.»

Последняя дневниковая запись была всего в нескольких строк: «Отец сказал, что мы едем в Англию. Мы пересечем океан и навестим родственников. Сейчас полдень, и мой отец почти готов». Все завершилось едва ли не вызывающим росчерком пера: «Это дневник Лебена Биллингтона, 11 лет, сына Элайджи и Лавинии Биллингтон».

Деворт закрыл тетрадь, чувствуя замешательство и неутоленное любопытство. За наивными словами мальчика скрывалась непостижимая головоломка. К сожалению, Лебен в своих записях не дал Деворту хоть какое-то подобие отгадки. Но этот скудный отчет, по крайней мере, объяснял тот факт, почему в доме оставили ценные книги и документы: Элайджа и его отпрыск уезжали в такой спешке, что у них не хватило времени на сборы. Впрочем, не было и указаний на то, что Элайджа собирался оставаться в дальних краях, а если и думал об этом – взял с собой очень немногое.

Деворт вновь открыл тетрадь и перелистал ее, перечитывая отрывки из разных мест, и неожиданно наткнулся на загадочную запись, которую поначалу пропустил. Здесь в деталях описывалось посещение мальчиком Аркхэма в компании с индейцем Квамисом. «Меня поразило то, что, где бы мы ни появлялись, к нам обращались с исключительным уважением, даже с некоторым страхом; торговцы были сверхуслужливы, хотя я думаю, торговцы и должны быть такими; и даже Квамис не испытывал никаких притеснений, как это иногда бывает с индейцами на городских улицах. Пару раз я случайно слышал, как старухи что-то шептали друг другу на ухо, и я уловил имя «Биллингтон», произнесенное с таким выражением, что я понял: имя это – недоброе. А может, мне показалось, как сказал Квамис по дороге домой, и я – жертва собственного воображения и собственных страхов».

Итак, выходило, что Старому Биллингтону не симпатизировали, даже боялись его, как и любого другого, кто был с ним хоть как-то связан. Это дополнительное открытие родило у Деворта лихорадочное предчувствие: предмет его поисков был слишком необычен. Здесь скрывалась тайна, здесь существовало что-то глубокое, непроницаемое, что-то не для обыденного взгляда. Вдыхая аромат этой тайны, Деворт был взволнован и возбужден азартом погони.

Он нетерпеливо набросился на другие бумаги, но большинство из них оказалось справками по строительным материалам, счетами, а в некоторых случаях – заявками на книги, которые Элайджа Биллингтон закупал в Лондоне, Париже, Праге и Риме. Деворт испытал полное разочарование, когда случайно наткнулся на бумагу, исписанную неразборчивым почерком. Ясно прочитывался только заголовок: «О дьявольских заклинаниях, сотворенных в Новой Англии демонами в нечеловеческом обличье». Этот документ, видимо, был откуда-то скопирован, причем не полностью. С огромным трудом Деворт сумел разобрать один фрагмент. Он читал его медленно, с колебаниями и сомнениями. Наконец, совершенно зачарованный, взял ручку и бумагу и начал старательно снимать копию.

Этот фрагмент относился, очевидно, к середине оригинала: «И, не вдаваясь в долгие рассуждения о столь страшных вещах, я добавлю только общеизвестные слухи о том, что произошло в Нью-Данниче сорок лет тому назад, когда мистер Бредфорд был губернатором: говорят, некий Ричард Биллингтон, наученный частью Дьявольскими Книгами, а частью богопротивным Кудесником, выходцем из диких индейцев, настолько отпал от доброй христианской церкви, что заложил в лесах великое Каменное Кольцо, Место Дагона, внутри которого творит молитвы Дьяволу и свершает магические обряды, противные Священному Писанию. Это было внесено в доклад магистрату, но упомянутый субъект отрицал все богохульные деяния; вскоре же после этого он был подвержен великому страху от некой Твари, которую сам же вызвал с небес в ночи. И в нынешнем году в лесах около Камней Ричарда Биллингтона свершилось семь убийств, и все убитые были покалечены и истерзаны, словно были жертвами пыток. Во время аутодафе Биллингтон исчез у всех на глазах, и ни одного толкового слова о нем после не было слышно. Два месяца спустя ночью слышен был хор дикарей вампанугов, поющих и воющих в лесах; и, очевидно, они разобрали Каменное Кольцо и соорудили много других. Их глава, мужчина Мисквамакус, тот самый богопротивный Кудесник, у которого Биллингтон обучился некоторым чарам, вскоре пришел в город и рассказал мистеру Бредфорду о некоторых странных вещах, а именно: Биллингтон подобен дьяволу, потому что даже лучше того восстанавливается, и он, без сомнения, съеден тем, кого сам призвал с неба. И так как нет способа изгнать это создание, которое он вызвал, то старейшины вампанугов поймали и заключили его в Каменное Кольцо.

Они выкопали яму с три эля глубиной и в два в поперечнике и там заколдовали демона заклинаниями, которые знали; и схоронили его с... (здесь неразборчиво)... вырезав то, что они называют Старшим Знаком. На этом они... (опять несколько неясных слов)... выкопали из ямы. Старый дикарь подтвердил, что это место нельзя уничтожать, дабы демон не вырвался на свободу, а это произойдет только в том случае, если плита со Старшим Знаком покинет свое место. Отвечая на вопросы о том, как выглядит демон, Мисквамакус промолчал о его лице, но описал его глаза, а затем дал странное и подробное описание, сказав, что это нечто маленькое и твердое, наподобие громадной жабы, величиной с сурка, с лицом, из которого растут змеи. «А имя ему Оссадаговай, что означает... (слово заменено на «выражает»)... ребенок Садаговай, в котором живет Дух Ужаса, о нем еретики говорят, что он приходит со звезд и что раньше ему поклонялись в Северных Землях. Вампануги, нансеты и нарангасеты знали, как призывать его с небес, но никогда не делали этого, потому что в нем слишком силен дьявол. Они знали также, как захватить и пленить его, хотя не могли отправить его туда, откуда он явился. Говорилось также, что древние племена ламахов, проживавшие под знаком Большой Медведицы и уничтоженные как богопротивные за их порочность, знали, как пользоваться им любыми способами. Много находилось выскочек среди людей, претендующих на знание об этом и на посвящение в другие секреты космоса, но никто из них не представил никакого правдивого доказательства своей приобщенности к вышеупомянутому знанию. Кое-кто говорил, что Оссадаговай часто возвращается на небо по собственной воле, не будучи никем отправленным. Но он не может появиться без вызова.

Вот как много богопротивный колдун Мисквамакус рассказал мистеру Бредфорду, но даже после этого большой курган в лесах около Понда, что на юго-востоке от Нью-Даннича, остался целым и невредимым. Высокий камень за эти двадцать лет исчез, но кургану, с которым связаны такие события, не делалось ничего, и даже трава или кустарник не росли на нем. Серьезные люди сомневались, что злонамеренный Биллингтон съеден тем, кого он призвал с небес, как об этом говорили дикари. Тем не менее один бездельник сообщал, что видел его в различных местах. Кудесник Мисквамакус говорил, что не верит, будто Биллингтон съеден им, как поверили дикари, но согласен, что Биллингтона больше нет на Земле, где хвалят Господа».

К этому любопытному документу прилагалась записка, очевидно, нацарапанная второпях: «Смотри Преп. Уорд Филлипс, Магич. Чуд.». Деворт справедливо предположил, что записка относится к какой-то книге, и без промедления, перенеся лампу к полкам, начал изучать корешки. Там он нашел замечательное разнообразие, но большинство книг были совершенно незнакомы ему. Там стояли: «Ars Magna et Ultima» Лалли, «Clavis Alchimiae» Фладра, «Liber Ivonis» Альбертуса Магнуса, «Cultes des Goules» графа Д'Эрлетта, «De Vermiis Mysteriis» Людвига Принна и много других седых от древности томов по философии, магии, демонологии, кабалистике, математике и др. Деворт обнаружил несколько книг Парацельса и Гермеса Трисмегиста, которыми, судя по некоторым признакам, часто пользовались. Очарованный названиями и решительно настроенный просмотреть все книги одну за другой, Деворт вскоре напал на том, который искал.

Книга называлась «Магические чудеса в Новоанглийском Ханаане», автор – преподобный Уорд Филлипс, представленный на титульном листе как «пастор адвентистской церкви в Аркхэме, в Массачусетс-Бей.» Это было переиздание книги, выпущенной в Бостоне в 1801 году. Держа в руках довольно увесистый том, Деворт подумал, что Уорд Филлипс как и большинство людей в сутане, наверняка не был способен начать проповедь, не развив предварительно свои тезисы. В книге не было видно пометок, а так как время шло к полуночи, Деворт не испытывал особого желания просматривать все страницы, отпечатанные к тому же весьма старомодным шрифтом. Вместо этого он вполне резонно предположил, что, если Элайджа Биллингтон много работал с книгой, в книжном блоке должна остаться память о том. Поэтому Деворт, перенеся лампу на стол, расположил книгу так, чтобы дать ей возможность раскрыться самой, что и произошло, когда он ее слегка встряхнул.

Шрифт имитировал староанглийский готический, довольно непривычный для глаз, но куда более разборчивый, нежели почерк в документе, прочитанном до этого. К тому же нацарапанное вдоль страницы – «Сравнительное пов. Рич. Биллингтона» – прямо указывало на искомый отрывок. Этот небольшой фрагмент не являлся вступлением к чему-либо особенному и не развивал какую-либо мысль. Просто здесь Уорд Филлипс предпринял попытку в короткой проповеди предъявить обвинение «злу, выраженному в демонах, домашних духах и им подобных». Отрывок, однако, производил поразительное впечатление:

Дата добавления: 2015-07-10