Через ров.

Петр: Будь милостив к Себе, Господи! да не будет этого с Тобою!

Иисус: Отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн, потому что думаешь не о том, что Божье, но что человеческое (Mф. XVI, 22, 23).

Когда человеку приходится из-за религиозных убеждений подвергать себя гонениям, то ревнители его житейского благoпoлyчия называют обыкновенно стойкость в его убеждениях или просто бессмысленной или пагубной, т.е. выводящей его из нормальных в ненормальные условия жизни. Совершенно правильно уподобляя при этом духовный рост религиозного человека восхождению на гору, эти ревнители предостерегают его однако против такой высоты, на которой будто бы жить уже невозможно. "Не лучше ли, — писал мне один из таких людей, — остановиться там, где воздух еще приспособлен для наших легких!"

Но как решить, во 1-х, осмысленно или бессмысленно поступает человек, руководимый религиозными побуждениями, и, во 2-х, где граница между приспособленным и неприспособленным воздухом для нашего дыхания, а главное, существует ли еще такая граница по отношению к воздуху в переносном смысле, т.е. к животворящему нас духу Божию?

На вопрос о границе между приспособленным и неприспособленным воздухом для нашего дыхания я отвечу, что такая граница существует только относительно физического воздуха. Для воздуха же впереносном смысле, т.е. для того Духа Божия, которым мы живы более чем, физическим воздухом, нет и не может быть никакой границы, никаких пределов, потому что духовному совершенствованию нет конца; и чем выше человек восходить на этом поприще, тем ему все легче и легче становится дышать, т.е. он обретает все большее и большее духовное благо. Даже самая смерть не может положить предела истинному благу тогда, когда человек приведен к ней высшим проявлением духовной жизни — любовью (Ев. Иоанна XV, и3).

Правда, есть люди, которые на известных духовных высотах испытывают некоторое подобие того, что ощущает человек. при вдыхании чрезмерно сгущенного, именно сгущенного, а не разреженного, горного воздуха. Но подобное явление возможно все же не от того, что Дух Божий не приспособлен к нам, а как раз наоборот, от того, что мы еще не достаточно приспособили себя к восприятию его.

И вот от того, насколько приспособил себя человек к восприятию Духа Божиего, зависит для него решение и первого вопроса о том, осмысленно или бессмысленно он поступает, когда бывает руководим религиозными побуждениями.

Но для того, чтобы решить вопрос об осмысленности, разумности человеческих поступков, надо сначала ответить на вопрос о том, по каким признакам узнается неприспособленность, т.е. недостаточная духовная зрелость человека к проявлению известной высоты духа. Только после этого мы узнаем, как приспособлять себя к возможности жизни на все больших и больших духовных высотах, а в связи с этим научимся судить и о разумности или неразумности человеческих поступков.

Человек неприспособлен к известной духовной высоте, а по выражению Христа "неблагонадежен для Царствия Божия" тогда, когда он оглядывается назад, т.е. когда вспоминает и сожалеет о тех низинах жизни, которые он только что покинул. А такие сожаления, такие оглядывания происходят тогда, когда человек искусственно, по своей прихоти, по своему чисто рассудочному решению поставил себя в новые условия жизни. И вот для того, чтобы мог человек твердо, без колебания держаться в этих новых условиях, важно, чтобы он очутился в них не произвольно, а по необходимости, по причине полной нравственной невозможности оставаться в старых условиях.

Так что на вопрос о том, как приспособлять себя к возможности жизни на всё больших и больших духовных высотах, ответь будет состоять в том, что человек делается достойным высших, лучших форм жизни только тогда, когда он окончательно вырастает из низших, делается совершенно непригодным для них.

"Нет ничего ужаснее того, когда человек начинает сожалеть о том добром, которое он совершил", — говорит один мудрец. А такое сожаление о сделанном добре как раз и возможно после того, как оно совершено человеком не по нравственной необходимости, т.е. не по невозможности продолжать прежнюю жизнь, безнравственность и порочность которой он признал и почувствовал всем своим существом, а по одному лишь рассудочному решению или, еще того хуже, из желания быть безупречным и последовательным в глазах окружающих людей.

Вот тогда-то такие люди и сами приходят и других приводят к тому убеждению, что на известных нравственных высотах Дух Божий совершенно так же не приспособлен к жизни человека, как воздух на высоких горах, тогда-то и начинает торжествовать вовсей своей силе та пошлость жизни, по уверениям которой только и есть свету, что в ее окошке, — в окошке обители, выстроенной еще предками нашими на смрадных и мрачных низинах жизни.

Если же вы попробуете защищать обратное мнение, а именно, что не воздух не приспособлен к людям, а люди к воздуху, что существует преобладающее большинство людей, совершенно еще неблагонадежных для Царствия Божия, то вас-то как раз и признают таким неблагонадежным человеком и одни из любви, а другие из злобы потащут вас к себе в низину.

Но, может быть, и в самом деле жизнь возможна только там, где воздух еще с незапамятных времен считается приспособленным к нашим легким?

Но почему же тогда Христос называл мертвыми людей, которые жили как раз такою же жизнью, какою живем мы? Почему же он не переставал повторять людям, во всем нам подобным, что они должны воскреснуть, услышав глас Сына Божия?

Думаю и верю — потому, что это воскресение, это рождение от духа как раз в том и состоит, чтобы переходить от смерти к жизни, — из одной, уже известной нам обители, в другую, еще неизвестную, — именно в такую, в которой к великому нашему благу нам не придется уже дышать тем воздухом, тем спертым духом, к которому мы так привыкли в этой обители.

Я хорошо знаю и чувствую, как трудно перебираться с насиженного местечка на новое даже тогда, когда есть полная возможность обследовать и это новое, и поэтому вполне понимаю смущение сердца человеческого, когда обстоятельства или требования совести заставляют человека перебираться в такую "обитель", которую и обследовать предварительно нельзя. Но таково уж свойство духовной жизни, что человеку не дано знать, "что день грядущий ему готовит". И рождаться от духа, т.е. переходить из одного состояния в другое, человеку приходится не под влиянием влечения к определенному и знакомому, — идеал хотя и влечет, однако не рисует образов будущего, — а под влиянием чувства невозможности сохранить прежнее состояние.

Хорошим прообразом духовного рождения служит плотское рождение ребенка. Ребенок не потому родится, что хочет этого и доподлинно знает, что там, куда он выберется, "дышать будет легче", а потому, что продолжать пребывать в том положении, в котором он спокойно мог находиться в течение девяти месяцев, ему уже никак нельзя.

Таким же прообразом служит и смерть человеческая. Умирают люди не с знанием, а с верой в неуничтожимость жизни духа. А без этой веры всегда будет казаться, что там, за гробом "воздуха не будет и дышать будет нечем".

"Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его", — сказал Исаия (64, 4), и те же слова повторил за ним ап. Павел (I Коринф. II, 9). И я верю в глубокий смысл этих слов.

Когда же находят на меня минуты сомнения и смущения, тогда я вспоминаю следующие, поразительно подходящие к данному случаю слова Христа:

"Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Меня", — в учение мое, — "веруйте. В доме Отца Моего обителей много; а если бы не так (т.е., если бы усомнились люди в возможности "дышать" в следующей обители, в следующем состоянии, вызванном требованием совести), Я сказал бы вам: Я иду приготовить место вам" (Ев. Иоанна XIV, 1,2).

И оно так и есть, и было, и будет, что люди более мощного духа "приготовляют места", — новые формы жизни, — для людей более слабых и таким образом примером своей жизни показывают, что не так уж "страшен"... Бог, а главное, не так "страшна" и мучительна жизнь по-Божьи, какою она кажется людям.

Но случается, что в переходные, поворотные моменты жизни как отдельному человеку, так и целым народам бывает мучительно тяжело, — тяжело именно от стесненности положения, — от невозможности оставаться в прежних условиях и вместе с тем от трудности перейти в новые, — трудности, так часто создаваемой не только общественной жизнью с ее косностью, преследованиями и гонениями, но и семейными и дружескими связями.

И вот, те нравственные усилия, которые вынужден бывает человек делать в этом положении ради того, чтобы, покончив со старыми, перейти в новые условия жизни, эти усилия часто принимаются все теми же ревнителями житейского благополучия за признак не по силам принятого на себя дела. Конечно, бывает с человеком и это, как я уже сказал выше. Но бывает и другое, а именно — полная нравственная невозможность оставаться в старых условиях. А так как трудно и даже совсем невозможно судить о человеке со стороны, — естественно или искусственно он порывает с прежними условиями жизни, — ибо правильно говорит пословица, что чужая душа — потемки, — то лучше воздержаться от решения вопроса, по силам или не по силам ему предстоящий шаг.

А вдруг он приведен к этому шагу не прихотью своею, а невозможностью поступить иначе! Ведь тогда ему приходится делать выбор уже не между новым и старым положениями, а между новым своим положением и гибелью своею. Я говорю о нравственной гибели, — об утрате своего человеческого достоинства. Как же ему не напрягать силы, если он знает, что без этого напряжения его ожидает нравственное унижение!

Не напрягать силы в таком положение — это все равно, что не стараться перепрыгнуть на ту сторону рва человеку, которого вытесняют с этой. Не напрячь силы для прыжка такому человеку значить обречь себя на падение в ров. Либо пан, либо пропал человек в таком положении по русской пословице.

Насколько трудно перескочить через ров, — это все видят; поэтому большинство и не пытаются перескакивать.

Но насколько мучительно оставаться по сю сторону рва для данного человека, — не только мало кто видит, но не считается даже нужным видеть.

Поэтому с чисто родственной предупредительностью и хватают прыгающего за полы в самый момент его прыжка, нисколько не беспокоясь о том, что своею медвежьей услужливостью ввергают человека прямо в ров. А не мешало бы, чтобы люди побольше сознавали, что бывают в жизни человека такие положения, при которых достаточно силы ребенка, чтобы погубить его.

К сожалению, таких людей очень мало. И Бог знает, сколько еще жертв, гибнущих во рву, потребуется для того, чтобы уменьшилось число людей, с отеческой заботливостью ввергающих их туда.

3. Чего недостает?

Во всяком дел жизни очень важно определить, чего не достает, — света или усилий, иначе говоря: надо ли еще копать под корень, — как говорит Л. Толстой, — или пора тащить выкорчевываемый пень. Очень важно это определить, чтобы не было ни излишних, ненужных усилий, когда еще неясно и надо обдумать, ни ненужных, излишних рассуждений или разговоров, когда пора уже действовать.

Определяет же это и потому ответствен в этом каждый за себя, а не за другого.

Поэтому обвинять другого ни в излишних порывах, скачках и колебаниях, ни в излишних разговорах или писаниях не то что не хорошо, а просто невозможно.

Дата добавления: 2015-07-08