История Церкви 9 страница

в) С другой стороны, всегда были богословы, не испытывавшие столь большой потребности в научном осмыслении веры, но, напротив, чрезвычайно приверженные традиции: в них жило прежде всего стремление просто сохранить предание в том виде, в каком оно было получено. Люди подобного толка играли важную роль в истории Церкви как хранители сокровищ Откровения. Так, Римская Церковь со времен Каллиста заботилась больше о том, чтобы сохранить абсолютный монотеизм, с одной стороны, и безусловность божества и человечества Иисуса — с другой, чем о том, чтобы найти формулировки, способные объяснить их соотношение (ср. §§ 26, 27). Когда же в этом направлении допускались преувеличения, когда не только подчеркивалась уникальность религиозного Откровения, но и вообще ставилась под сомнение способность разума как-то анализировать Откровение, тогда возникала другая опасность — фидеизм (см. § 25).

2. Обе эти крайности неприемлемы для Церкви. Рационализм означает в конечном счете отказ от Откровения; принять его было бы равносильно самоубийству. С другой стороны, фидеизм нес в себе недопустимую узость; впрочем, в истории Церкви он, как правило, оборачивался худшим видом рационализма. Церковь осталась и здесь верной своему внутреннему универсализму (система середины). Поэтому она признавала богословие. Тот факт, что развитие догматов в конечном итоге всегда шло в одном направлении, тем более поражает (и даже свидетельствует о божественном руководстве), что лучшие и праведнейшие из вождей Церкви отнюдь не всегда защищали именно те положения, которые в конце концов восторжествовали, или хотя бы осознавали вполне их значение. Например, великий Дионисий Александрийский († ок. 264 г.), ученик и последователь Оригена, не был убежден в принципиальной важности борьбы с еретиками и поэтому склонялся в данном вопросе к примиренчеству. Киприан в некоторых отношениях расходился с Римом. Взгляды Августина на благодать, свободу воли и предопределение нельзя полностью свести к одному знаменателю. Фома Аквинский и его школа были противниками учения о непорочном зачатии Девы Марии. Таким образом, говоря о «consensus patrum» (согласованности учения Отцов Церкви), которое действительно часто бывает трудно, если не невозможно, установить, нельзя забывать о многообразии отдельных личностей и школ, в том числе об их взаимных расхождениях.

Отсюда можно прийти к выводу о позитивном — в определенном смысле — значении заблуждений в истории.

3. Особенно серьезно проблема богословия заявила о себе со вступлением христианства в мир эллинистического образования. Первым, но еще не классическим периодом его развития стал II век. Он предлагает нам как католическое разрешение этой проблемы, так и всевозможные отклонения от него. В последующие века первыми в битве за догматы веры были греки, подготавливавшие, утверждавшие и распространявшие решения соборов. Все без исключения соборы древней Церкви проводились на греческой земле и при участии преимущественно греческих епископов и богословов. Позднее это греческое наследие перешло к Риму. После VII Вселенского собора (787 г.) православная Восточная Церковь больше не сформулировала ни одного нового догмата. К этому следует добавить, что она в своей замкнутой обособленности, собственно, и не нуждалась в таком формулирова нии. В позднейшей Греческой православной Церкви место богословия до некоторой степени заняла литургия, которая не только определяла по большей части религиозную жизнь, но сообщала вероучение в литургической форме, т. е. через молитву и славословие.

4. Апологеты стремились дать полноценное христианское решение проблемы⁴⁸. Разработанные ими основы были завершены только в той культурной среде, в которой сильнее всего отразилось и сохранилось греческое образование, — в Александрии. Здесь, в городе Филона с его знаменитыми школами, наиболее отчетливо ощущалась потребность установить единство между унаследованной интеллектуальной образованностью и христианским религиозным Откровением. Целые группы членов Церкви требовали религиозного наставления, которое соответствовало бы требованиям высшего образования. Поэтому именно в Александрии, епископ которой в первые века после разрушения Иерусалима занимал второе место среди патриархов Церкви, возникает первая «высшая школа» религии, первая катехизаторская школа. Первым известным нам учителем в ней был Пантен († ок. 200 г.).

5. Два человека, второй и третий руководители этой школы, лучше всего дают нам почувствовать царивший в школе дух и получить представление о вопросах, ставившихся здесь и решавшихся, — Климент Александрийский († ок. 215 г.) и Ориген († 253/254 г.).

а) Климент, ученик Пантена, руководил школой лишь короткое время (приблизительно с 200 г.). Уже в 202/203 г. он бежал от гонений Септимия Севера в Малую Азию. С его всеобъемлющей античной ученостью, в святом воодушевлении он постиг полноту христианской истины и возвещал ее часто в стихотворной форме. Климент первый ясно увидел (ср. Иустин, § 14, 4) внутреннее родство всего истинного в мире, увидел, что и язычество, по крайней мере в какой-то своей части, тоже развивалось по направлению ко Христу. Он стоял за правоверный гнозис в существенных вопросах и избежал опасности умалить значение Откровения в пользу философии. Был ли он пресвитером, неизвестно.

б) Вслед за Климентом пришел величайший ученый Восточной Церкви Ориген. Он родился, по-видимому, в Александрии в 185 г., где епископ Деметрий сделал его, восемнадцатилетнего юношу, не имевшего церковного сана, преемником Климента по руководству катехизаторской школой. Наряду со своей собственной педагогичес кой деятельностью он слушал лекции знаменитого неоплатоника Аммония Сакка. Когда нападки язычников и черни на христиан привели к закрытию школы, Ориген направился в Иерусалим и Кесарию. Там проповедовал он, еще не посвященный в сан, с согласия (а может быть по желанию) местных епископов. Позднее он был и в Риме при папе Зефирине, а затем при антипапе Ипполите.

По пути в Грецию в 230 г. Ориген, несмотря на самооскопление, совершенное более чем за 25 лет до этого в результате ложного понимания Мф 19, 12, был посвящен сочувствовавшими ему епископами в пресвитеры для Кесарии Палестинской. Однако на его родине епископ, чьего согласия на посвящение не было испрошено, отлучил его (несмотря на заступничество нескольких епископов) от пресвитерско го служения и от Церкви — недальновидная жестокая мера, которую, однако, утвердил папа. Так, Ориген в 231 г. снова отправился в Кесарию, где открыл собственную катехизаторскую школу, среди учеников которой был Григорий Чудотворец.

Ученость Оригена, как и его усердие, превышали все, что мы можем себе представить. Его невероятной работоспособности соответствовала такая же литературная плодовитость. Он не только истолковал с различных точек зрения почти все Священное Писание, но был первым, кто трудился над представлением филологически точного текста священных книг (=Ветхого Завета), еврейский текст которого (еврейским шрифтом и с греческой транскрипцией) и четыре существовавших тогда греческих перевода он разместил в шесть параллельных колонок (=HEXAPLA). Ориген был также первым, кто разработал всеобъемлющую догматику в виде своего рода справочника по христианским доктринам (PERI ARCHON = De principiis). Его наследие хранилось в библиотеке в Кесарии и было там использовано Евсевием для его церковной истории.

в) Если его предшественник Климент был слишком сосредоточен на всеобщем Откровении (исходя из идеи родства естественного человека с Богом), то Ориген решительно перенес центр исследования и создал новую, самостоятельную христианскую «философию». Не во всех пунктах своего обширного учения ему удалось вполне правильно установить связь между христианской верой и греческой философией. Иногда греко-философский элемент слишком выступал на первый план в ущерб христианско-религиозному. Особенно это проявляется в его учении о вечности мира, о душах как о падших духах и в его мнении о том, что в конце времен все, даже проклятые, вновь возвратятся к Богу (апокатастасис). Такие представления позже были осуждены на различных соборах.

Несомненно, однако, что Ориген никогда не хотел создавать учения, противного церковному религиозному сознанию. Он был, безусловно, достойной уважения, истинно христианской личностью, к которой церковная общественность Александрии отнеслась с постыдной и однобокой подозрительностью. Это привело позднее к незаслужен ной дискредитации литературной деятельности великого человека, так что неизмеримое богатство его мысли, к сожалению, не стало настолько плодотворным для Церкви, насколько это было бы желательно. Ориген умер семидесяти лет от последствий пыток, которые принял за веру во время гонения Деция. За свое «мученичество» он получил примирительное письмо от епископа родного города, бывшего своего ученика Дионисия.

г) Пример Оригена убедительно показывает, что в то время была еще сравнительно мало разработана единая теоретическая основа христианского провозвестия. Очевидно, что разные епископы по-разному оценивали его правоверие; но отнюдь не очевидно, что суждение его противников во всем заслуживает безусловного предпочтения. Несомненно, что для всей ойкумены он был одним из великих первопроход цев в деле осмысления христианства. Своим учением он содействовал распространению Царства Божия, успешно противодействовал открытым ересям и в области веры и в теоретической сфере, равно как и помогал многим Церквям разрешить трудные вопросы христианско го учения. Его пламенная любовь ко Христу и Церкви не подвергает ся сомнению.

Своей ученостью Ориген содействовал также авторитету христианства в обществе. Юлия Маммея, мать императора Александра Севера, пригласила его в Антиохию и слушала его лекции. Можно сказать, что его школу посещал весь образованный мир.

Ориген продемонстрировал соединение учености и веры, учености и святости жизни, богословия и церковного религиозного сознания.

Вероятно, при нем впервые в истории христианства начинается истинно научное движение: стремление объективно понять мысль противника. «Он учился у всех, с кем боролся, все его противники были его учителями» (Harnack).

6. В III в. возникла вторая христианская богословская школа — в Антиохии, славившейся, как и Александрия, хорошими языческими учебными заведениями. Особое значение это имело для развития церковной жизни и богословия. По своему научно-методическому направлению она была противоположна александрийской и в определенной степени составила ей конкуренцию, что поддерживалось и усугублялось церковным соперничеством александрийского и антиохийского патриархов.

В Александрии при толковании Священного Писания предпочитался аллегорическо-мистический метод; антиохийская школа придерживалась более трезвого метода и работала больше в историко-крити ческом и грамматико-логическом направлении. Ее основателем был антиохийский пресвитер Лукиан ⁴⁹ (погиб как мученик в 311/312г.), учитель Ария, с 60-х годов преподававший в Антиохии (см. § 26). Самый блестящий период для школы начался при Диодоре Тарсийском († до 394 г.). Влияние этой школы распространилось также на Эдесскую школу, знаменитейшим учителем которой стал впоследствии Ефрем Сирин († 373 г.), оказавший большое влияние на богословие.

II. Проблема лжеучений

1. Основное убеждение всего христианского предания состоит в том, что право и долг определять истину веры принадлежит только «Церкви». Уклонение от общецерковной истины есть лжеучение, ересь.

а) Есть ереси, касающиеся прежде всего религиозной или религиозно-нравственной жизни (например, монтанизм, § 17), хотя и они тоже (в силу необходимости) содержат отклонения в вероучительной области.

Здесь же, в целях связности изложения, мы займемся теми видами ересей, которые непосредственно связаны с вероучением, а отсюда — с богословием как попыткой «понять» содержание Откровения средствами естественного разума.

б) Господь предсказал, что в Царстве Божием вместе с пшеницей до последнего дня жатвы будут расти и плевелы, и, по слову ап. Павла, должны наступить и разделения (ереси) (1 Кор. 11, 19). Действитель но, вся история Божией Церкви пронизана постоянно обнаруживае мыми и осуждаемыми Церковью лжеучениями — ересями.

в) Чтобы понять церковную историю и, исходя из нее, дать научную оценку Церкви и ее учения, совершенно необходимо уяснить себе природу и механизм возникновения ереси. Речь идет о центральной проблеме единства или неединства Церкви, выраженной в форме богословских формулировок. Без уяснения этого вопроса изложение истории Церкви грозит распасться на различные противоречивые свидетельства, высказывания и представления об учении Иисуса. Церковная история сведется к истории различных форм христианства. Это было бы прямой угрозой самому понятию о единственности христианской истины и тем самым идее Церкви и ее реальному существованию. Поэтому здесь необходимо высказать некоторые соображения.

2. Ересь, соответственно своему греческому названию, — это односторонний отбор. Если ортодоксальное богословие, ведомое Церковью, (а) прежде всего подчеркивает признанные догматы веры и соответственно целокупное правило веры, всегда пребывает в готовности воспринять всю полноту Откровения и все данные собственно знания соизмеряет с вероисповедным сознанием (оно есть сначала «слышание» и «исповедание» веры, а уже потом оно ее истолковывает); (б) оно упорно стремится равно учитывать все религиозные истины. В лжеучениях этот пункт изменяется двойственным образом: (а) стремление истолковать, т. е. собственно человеческое суждение, опережает объективную, возвещенную Церковью веру и заповедь слушания; при этом (часто неосознанно) сначала спрашивают, чтоv возможно, затем только прислушиваются к Откровению: субъективистская установка вместо объективной; (б) из общего богооткровенного целого делается отбор: вместо католического синтеза — еретическая односторонность. Сущность лжеучения — субъективизм и односторонность. (Конечно, отбор, а тем самым искажение, не всегда бывает следствием рассудочности. Часто ложные течения возникают из унаследованных или заимствованных религиозных и нравственных представлений. Таковы, например, отчасти религиозные лжеучения I и II вв. [иудаизм, иудаизированный гнозис, милленаризм], и именно отсюда исходила опасность для чистоты христианства у германцев [ср. § 34].)

Многовековая история лжеучений подтверждает сказанное самым поучитель ным образом. Вновь и вновь, вплоть до настоящего времени, субъективное философское искание «сущности христианства» приводило к еретической односторон ности, и это всегда происходило там, где не было достаточно живо сознание того, что сущность заключена не в той или другой части провозвестия, но и в той, и в другой, в Так-же-как-и, в полноте; также это происходило там, где недостаточно живо было понимание того, что только живой организм Церкви в состоянии сохранить и выразить во всей чистоте совершенную полноту жизни. Таким образом, на всем протяжении истории Церковь и в этом вопросе выступала как система середины, синтеза, оберегающая все богатство Откровения.

3. а) Синтез, разумеется, свидетельствует и о разделении и контрасте, поэтому абстрактное научное доказательство внутренней гармонии различных элементов учения часто затруднительно; но как ни трудно объединить противоположные полюса, это не дает права отрицать существование одного из них. Разделение и противоположность не суть противоречие, они принадлежат полноте, объединяясь в плодотворной гармонии. Фактически, чтобы оспорить еретиков, им доказывали, что они верят не так, как Предание, как церковная общность, что они возвещают нечто новое, что они стоят особняком.

С другой стороны, человек не смеет исключать созданный Богом разум из своего служения Богу. И поэтому повторим, что осуждение ереси не означает осуждения критики, а значит, и научного богословия. Полнота и критика — необходимые условия верного изложения истории Церкви. На Тридентском соборе правомочность критики признается, в числе прочего, и через предостережение: нельзя считать мысль заведомо ложной только потому, что так сказал Лютер.

Поэтому просто и безоговорочно отождествлять (как это часто делается) любое лжеучение со злобой (особенно с гордыней) было бы слишком поверхностно. Односторонности ереси основываются иногда даже на особо ревностном личном поиске истинного спасения. Большей частью они связаны также с прежде усвоенными философскими или богословскими понятиями. Таким образом возникшие ереси пронизывают историю Церкви в такой полноте, что невозможно удовлетво рительно объяснить их историческую функцию, если и здесь не обратиться к понятию felix culpa. В феномене ереси как раз и открывают ся нам границы человеческого познания. Многократно это подчеркивали Августин и Иероним: «Никто не может выстроить ереси, если он не вооружен горячим рвением и природными дарованиями. Таким был Валентин, также и Маркион, о чьей огромной учености рассказывают источники» (Иероним). (Об отношении Августина к донатизму см. § 29.)

б) Равно подавляет, как и проливает свет на сложность богословской ситуации тот факт, что научные усилия по созданию учения Церкви (будь то защита или позитивное изложение) во все времена содержали тот или иной процент не вполне чистого учения.

Это особенно бросается в глаза для раннего периода христианства до Константина и до первого собора. Здесь нет, например, богослова, который так или иначе не представлял бы себе Христа по природе своей подчиненным Отцу (Иустин, Ипполит, Новациан, Тертуллиан). Даже сама идея Бога часто бывала выражена неясно — так сильно было влияние стоических (как и платонических) идей (Иустин). Были также приверженцы хилиазма и ложных представлений о Святом Духе (Ипполит) или о еретическом крещении.

Но Церковь тогда отнюдь не поддалась соблазну просто изгнать этих авторов; некоторых из них она даже почитает как святых. Этому соответствует тот факт, что и представители неортодоксальных учений или антипап, такие, например, как Ипполит и Новациан, стойко переносили преследования и изгнание за Христа. Это помогает объяснить феномен «ереси» с необходимой духовной широтой. Церковь здесь позволяла, так сказать, расти плевелам, пока не придет время полного объяснения, а тем самым и приговора; она не ускоряла ход событий до тех пор, пока не было сомнения в благочестивом рвении и истинной твердости в вере. Тем самым она подчеркивала — не только на словах, но и на деле — различие между верой и формулой веры и соответственно между верой и богословским формулировани ем или теорией веры. Многие уже тогда почувствовали эту проблему и часто оговаривали, как иногда Тертуллиан, что их рассуждения следует понимать в духе общецерковной веры.

4. Столь важными вопросами, однако, не исчерпывается богословская проблема данной области истории. Основой для решительной оценки разногласий может быть, скорее, следующее: согласно воле Единого Господа, возможны только одна Церковь и одно учение. Расколы, согласно Его словам об одном пастыре и одном стаде и соответст венно Его первосвященнической молитве (Ин 17, 21 слл.: ut omnes unum sint [Да будут все едино]), — решительное противоречие Его воле. Следовательно, в условиях фактического разделения мысль об одном учении и одной Церкви оставалась живой, по меньшей мере теоретически, вплоть до Нового времени. В общем плане, действительно, до XI в. существовала лишь одна католическая Церковь. Проблема постоянного разделения существует со времени раскола Восточной и Западной Церквей в 1054 г. (§ 45), а проблема вероисповед ного раскола — с XVI в.

Главным здесь является вопрос непрерывности апостольского преемства, допускающий также и научную оценку. То, что до XI в. ответ должен быть однозначно в пользу католической Церкви⁵⁰, признавалось даже реформаторами. То, что единство в древности и средние века часто обеспечивалось и благодаря активному вмешательству христианской государственной власти, является законным поводом для возражения только для современной спиритуалистической позиции, но не находит обоснования в Евангелии.

5. Но и до XI в. имелись факты, которые настолько ограничивали единство Церкви в его эмпирическом проявлении, что мы должны еще раз внимательно рассмотреть их. Помимо уже упомянутых неясностей учения католических учителей доникейского времени и более поздних периодов, нельзя недооценивать силу и продолжительность схизм, а также значение еретических учений схизматических церквей.

Для древнейшего периода, т. е. вплоть до конца апостольского времени, развитие представляется ясным: несмотря на расхождения в учении и определенную склонность к созданию группировок (Я Павлов, а я Аполлосов, 1 Кор. 3, 4), не только преобладало сознание единства всех общин в одной Церкви — христиане непосредственно жили этим единством. Это единство было поставлено под вопрос лишь тогда, когда отдельные общины, принадлежавшие более крупным церковным округам, и их епископы благодаря каким-либо духовным, интеллектуальным или даже политическим или экономическим преимуществам полагали возможным претендовать на особое положение и особые права. Отдельный епископ был в сознании собственном и своей паствы прежде всего епископом данной Церкви и противопос тавлялся остальным Церквям. Естественно, отсюда возникали и группировки. Мы можем наблюдать их во время тринитарных и христологических споров и на посвященных им соборах, где силы разделялись в соответствии с различием в учении. Развилась настоящая конкурентная борьба. Александрия и Антиохия, с их насыщенной духовной и культурной жизнью, были одновременно и средоточием власти. Политический аспект развития наиболее отчетливо виден на примере Константинополя (ср. также различные политические последствия тринитарных и особенно христологических вероучительных споров).

В другом обличии эту же проблему мы видим в борьбе с западными ересями в Северной Африке: вопросы еретического крещения, пелагианство, донатизм, а еще до того — споры о праздновании Пасхи. И тот же вопрос, повернутый другой стороной, возникает как результат утраты связи между отдельными церквями вследствие переселения народов; наиболее ясно это проявилось в последовавшем тогда процессе становления Латинской Церкви во Франкском королевстве, который привел к единству христианский Запад.

6. а) Многие из этих не вполне или совсем не ортодоксальных течений исчезли сравнительно быстро, сколько бы сильные и длительные беспорядки они ни производили в отдельных местностях и к каким бы дурным результатам они ни приводили, как, например, донатизм (см. § 29).

Но кроме них несомненно существует ряд других в высшей степени важных и тревожащих фактов. В древний период наряду с католической «большой» Церковью существовали самостоятельные движения, настолько значимые и продолжительные, что эти особые еретические церкви также являются одним из компонентов общей картины развития христианства. Число последователей Маркиона и Мани было так велико, что можно говорить о мировых религиозных движениях.

Все эти явления стали серьезной проблемой в точном церковно-историческом и богословском смысле там, где речь шла не о более или менее языческих (синкретических) системах, но о еретических церквях, стоявших вне ортодоксии, распростра нявшихся на обширной территории и в течение длительного времени. В этомсмысле производит потрясающее впечатление история несторианства и осуждения его в Эфесе, а именно, в связи с несторианской церковью в Персии. Помимо ее распространения в Северной Африке, сыгравшего важную роль для развития учения Мохаммеда, точнее, вошедших в него христианских элементов, поразительно проникновение ее во все провинции Китая⁵¹; речь идет далее о влиянии на завоевавших Персию арабов и на монголов, которые овладели Персией после арабов в 1258 г. Казалось, будто весь языческий Восток стал несторианской церковью. Это также относится к мощному и продолжительному влиянию монофизитства (см. §27).

б) Если рассмотреть все мелкие раннехристианские ереси и схизмы, известные из книги Деяний Апостолов, из трудов Иринея, Тертуллиана, Оригена и др., то обнаруживается невероятное множество разнообразнейших сект, при этом сходных по форме и обладающих такой жизненной силой (как показывает их распространение), что их следует рассматривать как серьезную угрозу для жизни только что возникшего христианства.

Конечно, эти секты были деформацией христианства. Но приговор Господа (Мф 12, 25)⁵² относился к ним не неограниченно, но лишь до известного предела. Это царство не уничтожилось; оно даже в существе своем полностью не отпало. Мученики, порожденные некоторыми из отделившихся церквей, исповедники веры, а также широкое распространение и длительность отдельных схизм не дают нам права говорить лишь о сухих ветвях, отломившихся от ствола.

в) Тайна этого явления истории Церкви может быть объяснена так: единство христианства обусловлено единством его истины. Но эта истина, однако, не есть одно только вероучение. И осужденные всей восточной и западной ортодоксаль ной Церковью несториане и монофизиты никоим образом не были полностью отторгнуты от христианской истины. Они оставались христианами, исповедовали Иисуса Христа, Господа и Спасителя, Бога и Человека. Насколько глубоко простиралось единство, показывает современное развитие. Там, где монофизиты и несториане остались верны истокам своих первоначальных учений, сегодня различие сводится к чисто вероучительному — собственно, к словесным формулировкам. Единство Церкви бесконечно далеко от того единообразия, «которое только внешне и поверхностно и именно поэтому бессильно» (Пий XII). Но подобное единство, как уже сказано, опять-таки сохраняется только там, где нет никакого реального внутреннего противоречия. Таково было убеждение всех церквей вплоть до неразберихи Нового времени.

§ 16. Лжеучения во II и III веках: монархиане, гнозис, Маркион, манихеи

1. Еще до возникновения точно сформулированных ересей многими распространителями Евангелия проповедовались учения еретическо го толка. Например, преувеличивалась роль ангелов или же Христа называли Ангелом. Или же из-за чрезмерного презрения к материи, точнее к телу, некоторые учили, что Господь имел лишь кажущееся тело (докетизм), или отвергали брак и плотские наслаждения как греховные (так бывало уже в Павловых общинах; 1 Тим 4, 3).

а) Иудаизму монотеизм был известен только в форме веры в единого и единственного Бога. Иисус, полностью пребывая в иудейской традиции монотеистической веры, принес весть об Отце, поставил себя, Мессию, как Его Сына рядом с Ним и возвестил Святого Духа. Овнутренней связи Этих Троих Он дал лишь очень немногие указания: «Я и Отец — одно» (Ин 10, 30), «Отец больше Меня» (Мф 24,36), «когда же придет Он, Дух истины» (Ин 16, 13). И кроме того, он дал повеление крестить, в котором все Трое поставлены рядом как равные (Мф 28, 19). В соответствии с этим провозвестием Иисуса Церковь учила верить в единого Бога Отца, Творца неба и земли, и в Бога Сына и в Бога Святого Духа, в Триединого Бога. Возник вопрос, как может Бог быть единым и в то же время — Отцом, равно как и Сыном; начиная со II в., этот вопрос был в центре всех вероучительных разногласий.

б) Первую попытку объяснения предложили апологеты (особенно важны труды Тертуллиана). Они твердо придерживались полноты божества Сына и ни в чем не отклонялись от православного правила веры. Однако при попытке найти научную формулировку для своего исповедания веры они представляли Сына каким-то образом подчиненным Отцу (субординационизм). Проходящее через все Писание основополагающее представление об Отце как Царе небесном, от Которого исходит Бытие и Чья Отцовская воля является последним мерилом, давало повод для подобных монархианских толкований. Эта вера была безупречной, но ее научная формула — несовершенной.

в) Другие пошли еще дальше, преуменьшая или даже полностью отрицая полноту божества Сына или же рассматривая Его только как форму проявления Отца (модалисты, патрипассиане). Эти лжеучения не получили во II и III вв. особого распространения; по-настоящему опасными они стали лишь с появлением Ария (§ 26).

Разные авторы иногда боролись против очевидной ереси в каком-то определенном вопросе, но при этом в другой области сами придерживались неверного учения. Праксей († ок. 217 г.), выступавший против монтанизма, распространял, со своей стороны, монархианско-патри пассианское учение.

2. а) Величайшей опасностью для молодой христианской Церкви, возможно самой большой из всех, которые встречались ей до тех пор, был гнозис (или гностицизм).

Под этим понятием по существу подразумевается языческое религиозное движение первых веков нашей эры. Христианско-еретичес кий гнозис, который один только имеет отношение к истории Церкви, тоже является частью обширной системы, ядро которой составляет смешение религий (синкретизм).

Синкретизм в своих часто неразличимых и безнадежно запутанных ответвлениях и многообразных разновидностях, в своем смешении духовных образов составлял одну из основных сил духовно-душевной жизни человечества ойкумены со времен похода Александра Великого на Восток, последующего обратного движения с Востока на Запад и затем снова на Восток в связи с расширением Римской империи за счет старых культурных областей Востока (§ 4). В результате многовекового процесса происходило взаимное проникновение не только народных верований, но и философских воззрений: заимствовались образы, имена, изображения, мифы или космологические представления, обряды очищения и прощения. Все это переосмыслялось людьми образованными, у которых скептицизм сочетался с религиозной жаждой, или же просто заимствовалось суеверным народом.

Дата добавления: 2015-11-03