ЭРА ГЛАСНОСТИ 2 страница

«От меня ничего не зависит» - та­ково наше традиционное мировос­приятие. Все зависит от барина. От ца­ря. От генсека. От государства, кото­рое нем обязано.

Наше общество выходит из состоя­ния инфантильности. Мы не должны ничего клянчить, мы гордые люди, мы построим государство свободных лич­ностей. Примерно так говорил офталь­молог С.Федоров в программе «Баз ретуши». Но наиболее убедительным аргументом его выступления был он сам. Ничего нет прекраснее на экране, чем зрелище свободного человека.

«Литературная газета», 1992, 4 марта

ГРОЗИТ ЛИ ТЕЛЕВИДЕНИЮ НЕЗАВИСИМОСТЬ?

Наше телевидение уникально. Более независимо­го телевидения в мире нет.

Впервые освободившись от тирании партийной идеологии, оно все еще сохраняет традици­онную независимость от собст­венных телезрителей (ведомст­венные социологи до недавнего времени работали в соответст­вии с указанием: «Нам нужны такие данные, которые нам нужны»). С другой стороны, оно столь же независимо и от об­щества (гражданское общество лишь формируется, и процесс этот в свою очередь обусловлен состоянием телевидения). Ины­ми словами, никаких механиз­мов, позволяющих зрителям или обществу оказывать воздействие на содержание передач в но­менклатурной структуре совет­ского телевидения, не преду­смотрено.

А другой структуры у нас нет.

Первый радикальный поворот в этом отношении - реоргани­зация социологического центра «Останкино». С этого месяца центр еженедельно предостав­ляет компании замеры аудито­рии каждого часа и дня недели, ее состава и зрительских пред­почтений. Появилась возмож­ность оценивать передачу не только по тому, что думают ее авторы. «Нас смотрят все», «Без наших передач ваш эфир ниче­го не стоит», - декларируют на планерках создатели телеруб­рик, забывая, что без эфира ни­чего не стоят и сами рубрики. Но коль скоро при формирова­нии программы торжествует свобода хватательного рефлек­са, а интересы производителей оказываются едва ли не реша­ющим доводом, то интересы зрителей, как и общества, ста­новятся исчезающе малой вели­чиной.

Между тем и то, и другое как раз предстоит сформулиро­вать в программной политике государственного вещания.

Почти год назад Российское телевидение заявило о себе как о телевидении оппозиционном по отношению к партийно-номенкла­турному, а оппозиция, как изве­стно, успешно заменяет пози­цию, пока есть кому оппониро­вать. С крахом ЦТ оппозицион­ность утратила всякий смысл. Обнаружилось, что «Российское» телевидение - это такой же миф, каким еще недавно было телевидение «всесоюзное».

Первый канал не так уж от­личается от второго. Чем же объяснить отсутствие сформулированной вещательной концеп­ции? Нежеланием преждевре­менных действий до заключения соглашения между странами СНГ? Такое опасение не кажется дальновидным. Несущие конструкции обеих «союзных» программ должны опираться на объективные социальные факторы. По отношению к межгосударственному останкинскому телеканалу этих факторов - два.

Информация и культура.

Если по своей природе куль­тура призвана примирять народы (в отличие от полукультуры), то информация способна не только сообщать, но и разобщать. Особенно в условиях политической поляризации, когда каждая из сторон стремится представить события таким образом, чтобы подчеркнуть свою правоту и не­правоту противника. Телевизи­онные репортажи сплошь и ря­дом накаляют и без того возбужденную атмосферу, а сооб­щения о национальных конфлик­тах приводят к новым конфлик­там.

Наивно думать, что аудитория нуждается в такой «независи­мой» информации. Телезрители ждут информации объективной. Это тем более важно, когда речь идет о событиях в наибо­лее взрывоопасных точках (Ка­рабах, Дубоссары), где любое неосторожное замечание спо­собно драматизировать ситуа­цию.

Между тем объективное осве­щение фактов - задача для отечественных тележурналистов наименее достижимая. Слишком долго наше вещание утвержда­ло свой особый тип теленовостей - информацию, независи­мую от фактов. Зато всецело зависимую от идеологии. Отсю­да и само выражение — СМИП (средства массовой информации и пропаганды). Сторонников по­добной интерпретации не сму­щала убежденность аудитории в том, что пропаганда врет, даже когда говорит правду. Вирус СМИПа у нас в крови. (Наибо­лее яркий пример неистово­го пропагандиста - Александр Невзоров, для которого улики всегда значили больше, чем факты. Репортер-документа­лист в нем давно уже уступил место постановщику-режиссеру).

С этой точки зрения «репор­таж с двумя лицами», когда одно и то же событие представ­ляют журналисты противоборст­вующих сторон, - уже некий шаг вперед. Еще более достоверна картина происходящего в изложении документалистов неангажированных и к конфликту заведомо непричастных.

В атмосфере возрастающей конфронтации, когда пограничные инциденты то и дело перера­стают в войну, вероятно, стоит подумать о создании междуна­родного корпуса тележурнали­стов по типу «голубых касок» ООН. Появление подобных ре­портеров доверия потребует, ра­зумеется, известных валютных средств, но в конечною счете их содержание обойдется намного дешевле, чем попытки мирового сообщества приостановить во­енные действия, развязать которые куда проще, чем прекратить.

Теленовости «Останкино» пре­образуются на глазах. Осозна­ние того, что факты и мнения - не одно и то же и не могут по­даваться в одной тарелке, при­вело к рождению «Итогов», где центральными фигурами оказы­ваются эксперты. Главное условие здесь - корректность в от­боре самих аналитиков (в том числе зарубежных), исследующих на экране причины проис­ходящего.

Информационный блок как си­стема различных уровней освое­ния фактов позволяет ответить не только на вопросы «что про­исходит?» и «почему?», но и «что ждет нас завтра?». Когда в фокусе международного вни­мания оказываются конфликт­ные ситуации, чреватые самы­ми неожиданными последствия­ми, телевидение, более чем лю­бое иное средство коммуника­ции, вправе выступить в роли своего рода согласительной ко­миссии. Прогностический каби­нет (телерубрика «Если...») мог бы анализировать варианты воз­можного хода событий («Если будет предпринят такой-то шаг, то...»), подготовляя обществен­ное мнение к наиболее опти­мальным и бескровным решени­ям. Специальная служба слеже­ния позволила бы оценивать правосудность высказанных предположений, укрепляя авто­ритет наиболее дальновидных экспертов.

Информация, анализ, прог­ноз - такая триединая струк­тура способна свести до минимума опасность тенденциозно­сти и субъективизма, подчерк­нув стабилизирующую функ­цию телевидения - амортизи­ровать и гасить постоянно воз­никающие негативные социаль­ные импульсы.

Академик Д. Лихачев, воз­главляющий Российский между­народный фонд культуры, недавно с горечью говорил о том, что если в наши дни и пред­принимаются попытки совместно разработать программу экономическую и военную, то о про­грамме по защите культурных ценностей нет и речи. Между тем такие акции, как, скажем, Пушкинский юбилей, интерна­циональны, ибо великие произве­дения и их авторы принадлежат не странам, а человечеству, не­зависимо от национальной при­надлежности.

Можно ли сохранить ту духов­ную целостность, которая скла­дывалась в границах распадаю­щегося у нас на глазах Союза? Опираясь на коммуникативную роль искусства, телевидение спо­собно выступать такого рода консолидатором, приобщающим аудиторию к лучшим (в том чи­сле и классическим, поскольку классика - генофонд культуры) произведениям народов СНГ. Тем самым оно становится эталоном художественного вкуса, к кото­рому сопричастен зритель («Скажи мне, что ты смотришь, и я скажу тебе, кто ты»). Само уча­стие в подобных программах рав­нозначно наивысшему общест­венному признанию.

Овладение культурным про­странством, преодолевающим на­циональные отчуждения, означа­ет окончательный разрыв с иде­ологией изоляционизма - «ост­ровным» положением по отноше­нию к международной эфирной практике, в которое наше теле­видение загнало само себя. Я имею в виду не эпизодические контакты (неделя американско­го, японского, английского теле­видения), а постоянные програм­мы, хорошо известные телезри­телям многих стран. К сожале­нию, в это международное телепространство мы входим с чер­ного входа — на уровне «Санта-Барбары» и «Богатые тоже пла­чут». Обе программы популярны у наших зрителей, которым не приходится выбирать. Откуда им знать о существовании, напри­мер, американских «Корней», ан­глийской «Бруксайд» или австра­лийских «Соседей»? А ведь по­добные сериалы, чьи герои пер­сонифицируют образы самых обычных людей с их драмами и заботами, по мнению критиков, наиболее адекватный способ са­мовыражения современного об­щества.

Жанр - конвертируемая цен­ность. Зарубежные программы - семейные хроники, школьные, медицинские и судебные сериа­лы, разнообразие новостийных рубрик и способов контакта с аудиторией - интересны и как модели вещания, расширяющие наши представления о возможно­стях экранного постижения жиз­ни. Добровольная самоизоляция от мировой телепрактики приве­ла к провинциализму и жанрово­му убожеству, отличающему - за редкими исключениями - отечественную теледраматургию и режиссуру, не говоря уже об удручающем уровне развлекате­льных передач.

Интеграция в мировое вещание предполагает двусторонний характер отношений с другими странами. Останкинская компа­ния может выступить соучреди­телем международных проектов (типа «Взаимное доверие»), ор­ганизуя интернациональные те­атральные телефестивали, интел­лектуальные ристалища и теле­визионные референдумы, даю­щие возможность всемирной аудитории избирать человека го­да, событие года, поступок го­да.

На какие же деньги может существовать этот международ­ный телеканал?

На те же самые, на которые содержится государственное ве­щание во всем демократическом мире, - абонентную плату, взи­маемую со зрителей. Финансо­вый кризис нашего едва ли не самого нищего в мире госбюджетного телевидения - проблема, созданная своими собствен­ными руками (отмена абонент­ной платы в 1962 году). Неуди­вительно, что для многих спа­сительным идеалом представля­ется коммерческое вещание.

Между тем опасность без­удержной коммерциализации дав­но уже перестала быть достоя­нием деградирующего Запада и мишенью нашей торжествующей контрпропаганды. Достаточно взглянуть на ситуацию в отече­ственных кинотеатрах, видеоза­лах и на кабельном телевидении, зарабатывающем деньги пират­ским прокатом зарубежных бое­виков.

В условиях рынка с неизбеж­ным падением тиража газет роль телевидения все более возрас­тает. Так что если массовые коммуникации называют четвер­той властью, то телевидение мо­жно смело считать первой вла­стью четвертой власти. Но на­сколько представляет эта власть интересы общества?

«Известия», 1992, 29 апреля

КОНЕЦ СВЕТА В КОНЦЕ ТУННЕЛЯ

- Вам не кажется, что существо, десятки лет обитавшее в вонючей клетке соцэоопарка, было больше похоже на че­ловека, чем мы сейчас? - примерно такой вопрос был за­дан в передаче «Без ретуши» правозащитнику С. Ковалеву. - Если наделить демократическими свободами стадо обезьян, —продолжал участник пресс-конференции, — они не станут вести себя человечнее. Разрушение клетки — еще не гаран­тия превращения обезьяны в человека. Вы не разочарованы, наблюдая за тем, что получается из нашей свободы?

- Свобода нам дана таким, какие мы есть, - ответил С. Ковалев. - Отобрать ее снова? Но тогда мы опять будем жить в той же клетке.

Телевидение эры гласности вынесло на поверх­ность все, что было в нас луч­шего и что было худшего. На­чиная с орущей «лестницы» на «12 этаже» до прямых транс­ляций со съездов, временами напоминавших все ту же лест­ницу. Ни один парламент в та­кой мере, как наш, не обязан телевидению своим триумфом и своей последующей дискре­дитацией. Неудивительно, что народные депутаты решили вос­становить свой авторитет опять же при помощи телевидения. Но это все равно, как требо­вать от зеркала, чтобы наше отражение было более герои­ческим, чем мы сами.

Часто пишут, что президент, вернувшийся из Фороса, не сра­зу сообразил, что попал в дру­гую страну. Но разве все мы не в подобном же положении? Многие из нас чувствуют себя пассажирами после кораблекру­шения, хотя знали, что корабль дырявый и рано или поздно пойдет ко дну. Исторической бурей нас выбросило на неве­домый материк в незнакомую среду обитания.

Внезапно мы обнаружили, что устали от всех разновидностей бушующих «лестниц» — на улицах, на съездах и в теле­студиях. Устали от фанатизма скандирующей толпы, населяю­щей окружающий мир врагами, которых постоянно следует обезвреживать. Если это и на­зывать усталостью от политики, то от политики митинговой, когда общественное мнение превращается в битву мнений и каждый готов испытывать вдох­новение в роли советолога или плакатоносца. За несколько лет мы прошли расстояние от телефонного права до мегафон-ного. Но оказалось, что мега­фон добавляет к нашим дово­дам не доказательности, а только громкости. А чаще и вовсе не требует доводов.

Для многих, однако, это мегафонное поведение остается единственно возможным спо­собом самовыражения.

«Чего вам не хватает лично. чтобы сказать, что я счастлив?» — спрашивает Александр Ра­дов в своем репортаже-анкете «Зал ожидания». «Не хватает, чтобы эти мерзавцы, которые терзают и мучают мою страну. перестали гулять на свободе и заскрипел сук над их головой», - мечтает о счастье Александр Проханов. «Не хватает народа - поднимать некого», — со­жалеет Валерия Новодворская.

Депутат Николай Павлов на «Диалоге в прямом эфире», срываясь на крик, заявляет о «вызывающей и беспрецедент­ной дискриминации» в отноше­ния к оппозиции, которой пред­оставили «в три раза меньше времени, чем представителям правительства». Я не поленил­ся — прохронометрировал пе­редачу. Оказалось, что больше всего эфирного времени заняла имен­но оппозиция, а из всех участ­ников дольше всех говорил сам Павлов.

«Какой вопрос вы хотели бы задать телепублицисту В. Поз­неру?» На экране корреспон­дент обращается к Д. Василье­ву. Лидер «Памяти» отвечает, что все участники передачи В. Познера (он его называет Повзнер) — специально подоб­ранные статисты, что от веду­щего не услышишь ни слова правды, а его выступления на­носят «колоссальный идеоло­гический вред». В дальнейшем выясняется, что причина такой оценки — нелестные упомина­ния о «Памяти», в которой сам «Повзнер» ни разу не побывал - не помог в восстановлении храма или в уборке хлеба на поле. Размышляя о комическом эффекте своих картин, режис­сер-документалист С.Зеликин однажды заметил, что он ни­когда не «убивает» своих ге­роев — они сами кончают на экране «самоубийством». Вид­но, что Д. Васильев — как раз из таких героев.

В наши дни не ругать правительство — все равно, что при­знаться в своей нелюбви к на­роду. Но то, что естественно в очереди за хлебом, который не привезли, звучит диковато в устах журналиста. И дело не в критике власти (последнее входит в обязанность публици­стики), но в уровне этой кри­тики, не говоря уже о ее кор­ректности. которую требует этика профессионализма.

Телевидение - замечательный инструмент со­циального мифотворчества. За десятки лет оно воспитало не­мало зрителей, которые ценят в нем именно это качество (верните нам наше прошлое, наши «Голубые огоньки», на­ши благополучные теленово­сти). Сегодня на смену преж­ним мифам приходят новые. Убежденность в том. что с па-дением власти КПСС народ стал свободным — один из по­добных мифов. Но освободить, как ни покажется это парадок­сальным, можно только народ свободный, который попал в зависимость. Народ, не знаю­щий свободы, никто не в силах освободить. Его надо сначала вырастить.

Решением сверху можно от­менить крепостное право, но не крепостное сознание, кото­рое приходится каждому выдав­ливать из себя. По капле. Кто измерил, сколько капель раб­ства в любом из нас? Сколько ведер? Так кого же освободи­ла гласность? Скорее, тех, кто внутренне уже был свободен.

Однако трибуна в равной ме­ре дана и тем, кто еще далек от свободы. Кому она противо­показана. Именно гласность ошеломила нас масштабами крепостного сознания, кото­рым пронизано наше общество. В том числе и в среде отечест­венных интеллигентов. Поло­жение не меняется от того, что они называют себя «духовная оппозиция». Когда эта оппози­ция выходит на площадь, воз­никают пикеты возле «Остан­кино».

Нечто подобное происходит и с телевидением. Недостаточ­но избавить его от номенклатур­ного руководства, чтобы оно сразу стало свободным и неза­висимым. Демократическое телевидение тоже надо сначала вырастить.

С некоторого времени я с опасением включаю «Красный квадрат», где двое ведущих (вообще-то, один из них ком­ментатор, хотя каждый вы­ступает в обеих функциях) то и дело перебивают своих го­стей. в том числе зарубежных, чьи изображения возникают на мониторе в студии. Едва экс­перт из Киева или Кишинева ус­певает произнести несколько фраз, как его отключают, ли­шая возможности высказать да­же в конце передачи, что он думает об услышанном. Очевидно, что участников пригла­шают сюда не ради их аргу­ментов, а ради коротких реп­лик, чтобы показать, насколь­ко эти реплики справедливы. когда совпадают с мнением комментатора, и насколько не убедительны, если не совпадают. Стремительно сменяющие друг друга гости (возможности ви-деомонтажа) напоминают жи­вую очередь в парикмахерской, где то и дело звучит: «Кто следующий»? Разница в том, что тут приходится усту­пать свое место, едва лишь те­бе намылили голову. «Чрезвы­чайная двойка» действует столь решительно, словно вознаме­рилась доказать, что любая дис­куссия — не борьба мнений, а борьба самомнений.

Не уступает этой программе и «Оппозиция» на втором кана­ле, где ведущий всякий раз начинает с уведомления о праве гостей на их точку зрения, а затем поминутно их обрывает, комментируя каждый довод, от­чего разговор превращается в препирательства.

«Создателям передач не следует считать свои взгляды и интересы, а также взгляды и интересы лю­дей своего круга представи­тельными для всей страны, - рекомендует этический кодекс для сотрудников Би-би-си. - Хорошая журналистика помо­гает зрителям всех убеждений сформировать свое собствен­ное мнение».

Попробуйте приложить эти сло­ва к «Красному квадрату», или к «Оппозиции», где неуважение к собеседникам, едва ли не став­шее нормой, по существу означает неуважение к телезрителю.

«Перестроечное» вещание началось с космических телемостов - со встречи «рядовых граждан на высшем уровне», ког­да с изумлением мы обнаружили, что американцы — такие же, как и мы. Спустя пять лет по­добные открытия приходится со­вершать и в отношении жителей наших вчерашних республик.

«Воз­можно ли в нашей политической ситуации единое телевизионное пространство?» — спрашивает Владимир Цветов в своей известинской статье, иронизируя над утопическим стремлением рус­ской интеллигенции ко всеобще­му благу, подавляющему у них интерес к истине. В чем же ис­тина?

Талантливый тележурналист рисует страшную картину меж­государственного вещания, где многочисленные партии и дви­жения, прорываясь к экрану, провоцируют толпы пикетчиков («Долой «телъ-авидеиие», «бакувидение», «душанбевидение»), после чего оскорбленные прези­денты отказываются финансиро­вать провалившуюся затею. По­чему же в цивилизованных странах, где количество партий и других политических групп ку­да больше, чем у нас, ничего подобного не происходит? Не потому ли, что ТВ в этих стра­нах не знает того правового и морального беспредела, какой существует в нашей.

По какой модели будет дей­ствовать межгосударственное вещание? Кто-то сказал, что при виде пропасти нас охватывают два рода чувств. У одних возникает стремление броситься вниз, что­бы поскорее со всем покончить. У других — желание перекинуть пост. К сожалению, ипохондри­ков — людей, которым лучше, когда им хуже, — на экране встречаешь чаще, чем убежден­ных, что наши судьбы зависят от нас самих. Чел больше на экране философов безысходности, тем безысходнее само общество. Призрак коммунизма бродил по Европе, пока не встретил тех, кто ему пове­рил. Обретение верующих — лучший способ материализации призраков. Катастрофисты упи­ваются предчувствием конца све­та в конце туннеля.

Но буду­щее — за строителями мостов.

«Известия», 1992, 2 октября

КОНЕЦ ЭПОХИ МИТИНГОВОГО ТЕЛЕВИДЕНИЯ

Недавно на передаче «По­литбюро» Л. Кравченко вспоминал, как при нем рождались «Взгляд», «До и после полуночи» и другие про­граммы, «совершившие взрыв в общественном мнении». Правда, бывший руководитель Гостелера­дио не упомянул о своих после­дующих акциях, когда закрывал популярные рубрики и отлучал от эфира ведущих. Дело, разу­меется, не в «кравченковской, «ненашевской» или «лапинской»[13] вещательной политике, а в самой системе номенклатурно-партийного руководства, завершившейся оккупацией «Останкино» частями ОМОН 19 августа прошлого го­да.

Казалось бы, после провала путча телевидению предстояло пережить эпоху Возрождения. Но этого не произошло. Вернув­шийся из подполья «Взгляд» ут­ратил контакт с общественным умонастроением и тихо сошел с экрана. «До и после полуночи» оказались в кризисе, а многие вчерашние фавориты существуют сегодня как свет угасшей звез­ды. Прямые трансляции со съез­дов, репортажи с бушующих ми­тингов и ожесточенные сражения в телестудиях потеряли прежнюю притягательность. Документали­стов, способных оседлать штор­мовые волны общественных воз­мущений, волны, от которых у зрителей захватывало дыхание, новая реальность застигла врас­плох - как туземцев, родивших­ся у водопада, оглушает непривычная тишина. Приобретенные в баталиях навыки гражданской непримиримости ныне оборачи­ваются нетерпимостью, а поли­тизация, разбудившая общество, становится синонимом конфрон­тации.

На этом фоне резко обозначи­лось то, что раньше ускользало от наших взглядов, - дилетан­тизм отечественной тележурна­листики.

Классическая ошибка начинающего интервьюера - стрем­ление задавать по нескольку вопросов одновременно. Собеседник теряется - он не зна­ет, на какой вопрос отвечать вначале, а после ответа не помнит об остальных, так что их все равно приходится повторять. Подобного рода казусы мы наблюдаем на наших экра­нах едва ли не ежедневно.

Не больше компетентности иной раз обнаруживается и в обращении с микрофоном.

Интервьюируя Леонида Филатова («В поисках жанра»), ведущая после каждого вопроса переда­ст микрофон собеседнику, ко­торый берет его, чтобы, ответив, вернуть обратно. Зато сле­дующий собеседник (Эльдар Ря­занов) завладевает микрофоном безоговорочно, время от време­ни поворачивая его в сторону партнерши по диалогу, чтобы та смогла задать свой вопрос. Так кто же из них ведущий? Между тем микрофон для жур­налиста - орудие производст­ва, и, отдавая его собеседнику (режиссеру, летчику или доярке), он демонстрирует свой непрофессионализм.

Не меньше неприятностей до­ставляет и присутствие теле­камер. Ведущий и его собесед­ники сидят в линеечку к нам лицом (эта мизансцена «кур на насесте» почему-то пользуется особой благосклонностью ре­жиссеров). Участники передачи разговаривают друг с другом, не поворачивая голов. В жизни подобная ситуация невообрази­ма, но, как видно, для режис­сера экран - не жизнь.

Ведущий «Диалога в прямом эфире» обращается к депутату В. Аксючицу, который, выслу­шав вопрос, откровенно разво­рачивается к камере и начина­ет отвечать телезрителю, ока­зываясь тем самым спиной к ведущему. Вряд ли гость по­нимает, что подобная учтивость ценой бестактности не распо­ложит аудиторию в его поль­зу. Значит, либо журналист не объяснил гостю заранее, как следует вести себя при живом общении, либо не поправляет его сознательно, чем опять-та­ки нарушает профессиональную этику.

«Нет на телевидении ничего ужаснее, чем тщательно срепе­тированная импровизация, чем заученная «живая» речь», чем вымученная неестественная ес­тественность», - писал В. Сап­пак 30 лет назад. Но когда мы видим, как дрессированные дети - ведущие «Там-там-новостей» - старательно произносят зара­нее написанный для них текст, изображая непосредственность на экране, начинает казаться, что либо строки Саппака напи­саны лишь вчера, либо наше ТВ на десятилетия задержалось в своем развитии, не в силах рас­статься с эстетикой декламаций в стиле пионерских линеек.

Самоценность факта все чаще уступает место режиссерским конструкциям. «Репортер № 1» А.Невзоров превратился в по­становщика политических клипов ужасов. Такое же стремление к творчеству в духе Хичкока, по­хоже, охватило и А. Политков­ского. В модифицированном «По­литбюро» он пугает нас апокалиптическими картинами из жизни сталкеров, спасающихся от смерти цивилизации в подзе­мельях Москвы. Таинственная комната с бесконечно длинным столом и окошмаренные оптикой катакомбы, где обитают полчи­ща крыс-мутантов, - все это мо­гло бы вселить в нас ужас, если бы не напоминало о детских страшилках («в темной-темной комнате стоит длинный-длинный стол, на этом длинном-длинном столе стоит черный-черный гроб»).

«Перед нашим прямым эфиром многие меня спрашивали, о чем я буду говорить с Кравченко? Я честно сказал, что мы ни о чем специально не договаривались», - пояснил ведущий, завершая беседу со своим бывшим руко­водителем. Специально подготов­ленные вопросы и в самом деле способны превратить интервью в псевдоинтервью. Но отсюда ни­как не следует, что заблаговре­менно не стоит позаботиться о вопросах, хотя бы ради уваже­ния к собеседнику. Не приходит же нам в голову, пригласив на обед гостей, встречать их с обескураживающим простоду­шием: «Я, разумеется, заранее не готовился, угощу вас чем бог послал». Ничего хорошего в этих случаях Всевышний не посыла­ет. Профессионализм как раз в том, чтобы предварительно обду­манные вопросы прозвучали как можно более непосредственно, ибо уровень действительно не­подготовленных интервью разли­чим, что называется, невоору­женным глазом.

Так что я не спешил бы, по­добно Урмасу Отту и некоторым его коллегам, охотно признавать­ся, что к встречам со своими героями они заранее не готовят­ся. Не потому ли и звучит так часто в эфире знакомый набор отмычек-вопросов. (Зрители уже привыкли, что не столько Отт появляется на экране со своими вопросами, сколько вопросы со своим Оттом.)

В передаче «Без ретуши» ав­тор-ведущий всякий раз напоми­нает о правилах игры. Каждый журналист получает три минуты, чтобы расспросить гостя, после чего наступает наиболее инте­ресное - интервью в цейтноте. Впрочем, добавляет ведущий, соблюдать эти правила не так уж и обязательно, мы люди сво­бодные, никого ни к чему не при­нуждаем. Хорошенькие условия, где исключения сами становятся правилом. С таким же успехом можно выпустить игроков на футбольное поле, напомнив, что, хотя и нежелательно касаться мяча рукой, в свободной стране условие это в общем не обязательно.

Что ж удивляться, что для многих газетчиков в переда­че главное - не ответы, а их собственные вопросы, сплошь и рядом перерастающие в тира­ды. В результате до «самого ин­тересного» дело, как правило, не входит («Сегодня нам, как всегда, не хватило времени»). Умиляет озадаченность ведущих в подобных случаях, словно время зависело от кого-то, а не от них самих.

«Как наше слово отзовется?» предугадать не дано поэту. Но журналист обязан предвидеть воздействие своих слов. Особенно если они звучат в информационном выпуске - на всю страну. Когда в момент наивысшего кри­зиса в Приднестровье Светлана Сорокина сообщила в «Вестях», что, «по неподтвержденным дан­ным, 14-я армия движется к Ки­шиневу», то, по сути, зловещий слух получил аудиторию государ­ственного канала, а средство массовой информации преврати­лось в средство не менее массо­вой дезинформации. «Непрове­ренные слухи могут привести к катастрофе, - предостерегает этический кодекс «Эн-би-си-ньюс». - Не передавайте в эфир информацию, полученную извне, если она не подтверждена полицией, вашим собственным кор­респондентом на месте события или другим признанным автори­тетным лицом или источником». Что по этому поводу советуют наши кодексы, неизвестно за не­имением таковых.

Перечень такого рода приме­ров может умножить каждый. Я сознательно ссылаюсь на лучшие передачи и на экранную практику лучших ведущих. Что же говорить о других?

Эпоха митингового телевиде­ния кончилась. Живая жизнь, ко­торая захлестывала экран, уже не воспринимается как событие. На смену стихийным трансляци­ям приходит повседневная журна­листика. К сожалению, ее уро­вень удручает. Не оттого ли, что энтузиазм ушел, а профессиона­лизм так и не появился?

«Независимая газета», 1992, 31 октября

ШПРИЦ ВЫСОТОЮ В ТЕЛЕБАШНЮ

Что изменилось на телевидении после рокового августа 1991-го? Или, может быть, лучше спросить: что не изменилось? Ибо то, что не изменилось, к сожалению, гораздо принципиальнее совершившихся изменений. Не изменились наши представления о самих себе. Мы убеждены по-прежнему, что советское телевидение всегда было государственным. Убеждены, что оно остается государственным и сегодня. Убеждены, что все наши беды проистекают из этого обстоятельства.

Защита власти или защита от власти

А между тем ни единого дня наше телевидение государственным не было.

Потому что в демократических странах (а мы считаем себя такой) на государственном телевиде­нии невозможно, например, единоличным указом сверху сместить очередного руководителя. Или пе­редать телевизионный канал от одной компании другой, объявив ее еще более государственной.

Дата добавления: 2015-09-01