ЭРА ГЛАСНОСТИ 1 страница

Публикации 1987 – 1999 годов

ПСИХОЛОГИЯ ШЛАГБАУМА

«Никогда еще слово «гласность» в вашей стране не пользовалось такой популярностью, как сейчас. Все согласны с тем, что гласность необходима, что за нее надо бороться. Но бороться с кем? Каковы аргументы противников гласно­сти, и почему эти аргументы не публикуются в прессе? Ведь гласность как раз и предполагает обнародование разных точек зрения».

Письмо в газету.

Оппоненты и аргументы

В самом деле сегодня у гласно­сти вроде бы нет противников. Во всяком случае готовых изложить свои возражения гласно. А вместе с тем расширение гласности для немалого числа социальных групп связано с потерями, размером ко­торых и определяется их реальное отношение к перестройке. Не отсю­да ли столько охотников, предлага­ющих сбавить темп, очертить пре­делы гласности? Ведь все то хоро­шо, что в меру.

Но можно ли очертить пределы для честности и здоровья? Быть «в меру» порядочным, справедли­вым? Гласность не начало демокра­тии (предполагающее конец), но ее условие. Ее среда обитания. Не благодеяние, которое можно отме­рить и за которое нужно благода­рить. (Этовсе равно что благода­рить самого себя). Нельзя научиться жить в этой среде заочно: гласность воспитывается только гласностью, как культура - культурой, поря­дочность - порядочностью, а ли­чность ученика - личностью учите­ля.

Гласность несовместима с «ин­формацией для узкого круга» - тем искусственно созданным дефи­цитом, где товаром выступает сама информация. Не отсюда ли и приви­легии «посвященных»; вхожу ли я в этот круг, насколько приближен и вообще кому сколько можно знать. Подобная ситуация порожда­ет манипуляторов новостями и лелеятелей удобных слухов, когда ничего впрямую не говорится, но все подразумевается («есть мне­ние»). Утечка информации тут рас­сматривается как ЧП. Даже данные ЦСУ экономистам подчас прихо­дится дешифровать, чтобы извлечь заключенные в них реальные сведе­ния.

Эволюция общественного само­сознания немыслима без полемики, без анализа встречных мнений, в том числе и взглядов тех социаль­ных групп, чьи интересы идут вразрез с перестройкой, другими словами, без понимания существую­щих ныне противоречий не как досадных недоразумений, которых могло бы не быть, а как движущих сил развивающегося общества. Гла­сность - нечто противоположное теории бесконфликтности, о кото­рой принято думать, что она всего лишь исторический прецедент, во всяком случае с тех пор, как была удостоена титула «пресловутая». Но подобно любому развивающемуся явлению теория эта благополучно здравствует, трансформируясь при­менительно к обстоятельствам. А если и отступает, то к ее услугам система испы­танных аргументов.

«Не меня - весь завод обидели»

- первая реакция руководите­ля, прочитавшего в газете неле­стный отзыв о продукции своего предприятия. Более искушенный реагирует энергичнее: не завод обидели, а весь город, область, республику, государство. (Да и во­обще вы на чьей стороне?) Совсем недавно публичная критика на стра­ницах газет была расценена сотруд­никами Ленинской библиотеки как выпад «против всей прогрессивной библиотечной общественности». Так объекты публикаций по своей ини­циативе устанавливают историче­ские масштабы самих себя.

Обиженные от имени государ­ства, науки, социализма не стесня­ются в оценке своих оппонентов — «дилетантов» и «злопыхателей» (к числу «дилетантов» директор упо­мянутой библиотеки отнес и акаде­мика Лихачева). Надо ли удивлять­ся, что защитников Байкала, проте­стовавших против строительства на его берегах целлюлозного комби­ната, тотчас обвинили во всех гре­хах, они оказались «пособниками империализма».

«Не увидели главного...»

Некомпетентность журнали­ста, по мнению критикуемых, - это неспособность отличить отдельные недостатки от типичных успехов. Но кем воспитано такое умение «ви­деть главное», как не теми же журналистами? Упоенные захваты­вающими цифрами (подобно авто­рам книги рекордов Гиннесса), мы в течение долгих лет не уставали напоминать о «неуклонном подъе­ме роста». Цифры соответствовали реальности, но за кадром остава­лись недоумения. Почему прожива­ющая у нас четверть ученых мира не обеспечивает четверти вклада в ми­ровую науку, а при рекордном количестве врачей сохраняется столь же рекордное число больных?

Говорят, что американскому бога­чу Полю Гетти вместе с утренним кофе приносили специально для него напечатанный номер газеты, где публиковались одни лишь при­ятные новости. Наше государство богаче Гетти. Мы позволяли себе «приятные новости» утром, днем и вечером. Сегодня положение изменилось, но поворот в обще­ственном умонастроении не застал врасплох ликователей-хроникеров. Чувство глубокого удовлетворения тотчас сменилось чувством здоро­вой неудовлетворенности, а реестр достижений - перечнем недостатков. Ликователи превратились в катастрофистов.

Конечно, кричать «Пожар!» при виде пожара намного полезнее, чем пытаться не выносить огня из избы. Но если один кричит «Пожар» и второй, и третий... изба все равно сгорит, потому что кому-то надо и воду носить. Одно дело - реги­стрировать на страницах газет недо­статки, а другое - исследовать, од­но дело - критика следствий, а другое - причин.

«Не драматизируйте ситуацию...»

«Не травмируйте публику», «не сгущайте краски». В самом деле, говорят вам, к чему эти плахи, пожары, печальные детективы, ис­чезновения, покаяния? Зачем по­двергать сомнению, легко ли быть молодым?

15 лет печать не публиковала данных о возрастающей детской смертности и убывающей продол­жительности жизни. Но чем меньше мы знали, что жизнь короче, тем короче она становилась, ибо как же можно предупредить угрозу, о ко­торой и сам не подозреваешь?

Знакомая логика: недостатки не­типичны, типичны достоинства. Но чем нетипичное негативные темы для газетных полос и экрана, тем типичнее они в жизни. Чтобы справиться с социальным недугом, необходимо прежде поставить ему диагноз. А как это сделать, если начальную стадию всякой болезни считать недостойной общественного внимания на том основании, что она еще нетипична?

Счастье, что в своем азарте мы не успели добраться до сводок пого­ды. «К чему драматизировать ситу­ацию?— уговаривали бы редакторы ошеломленных синоптиков.— Не травмируйте публику. Такие моро­зы для нас нетипичны».

«Подумайте о последствиях...»

- любимый довод охранителя общественных интересов (пресле­дующего собственный интерес). Действительно, всю ли правду мо­жно рассказывать и все ли ее достойны? Представьте себе, напри­мер, что скажут на Западе? Но однако же, когда мы заговорили открыто о наших бедах, авторитет страны только укрепился.

«Читатель вас не поймет. А если поймет, то неправильно».

В самом деле, чем больше газеты будут писать о том, что отече­ственные телевизоры самовозгора­ются, тем меньше станут их поку­пать. Чем чаще упоминать, что на севере скверно с жильем, тем меньше найдется энтузиастов туда поехать - а это подрыв экономики. В соответствии с подобной логикой выпускать бракованную продук­цию - хорошо, а обманутые на­дежды людей и государственные средства, выброшенные на ветер, едва ли не расцвет экономики.

Сторонники «информации для узкого круга» боятся не того, что читатель поймет «неправильно», а как раз того, что поймет, как надо.

К тому же и читатель бывает разный.

«И без ваших статей грязи в жизни достаточно. Такие репортажи ниче­го, кроме горечи, не приносят. Зачем говорить больному, что у него злокачественная опухоль?» Но чтобы судить о наличии опухоли и тем более о ее характере, необходим всесторонний консили­ум, а не уверения лишь безусловных сторонников хирургического вмешательства. К сожалению, именно в результате такого вмешательства мелиораторы отсекли залив Кара-Богаз-Гол от Каспия, ссылаясь на «обмеление» моря, и чуть было не осуществили переброску северных рек, что имело бы необратимые экологические последствия.

Никакое лечение не должно быть мучительнее болезни, а тем более опаснее для здоровья.

Когда затронуты интересы обще­ства, только вместе с ним мы вправе принять решение о судьбе того или иного эксперимента. Лишь коллек­тивный разум исключает возмож­ность выдавать свое мнение за «научное», за «народное» или за «мнение свыше».

«Невозможно стало работать...

«Вы нагнетаете ненужный ажи­отаж. Разжигаете страсти. Злоу­потребляете гласностью,— после выступлений по телевидению Е. Ильина, В. Шаталова, И. Волкова, С. Лысенковой негодуют инспекто­ры из Минпроса,— даже дети за­являют, что учить их надо иначе».

А если дети правы? Еще недавно работать было действительно не­возможно. Но кому? Давсе тем же Ильину, Шаталову, Щетинину, Лы­сенковой, Волкову. Педагогов-нова­торов объявляли инакомыслящими, снимали с работы, отлучали от школы. Теперь с ними познакоми­лась вся страна. Десять тысяч писем получил Шаталов после телевизи­онной встречи в Останкино. Ситуа­ция сдвинулась с мертвой точки.

Невозможно стало работать? Но давайте договаривать до конца. Невозможно стало работать пло­хо - вот чем напуганы имитаторы дела. Обеспокоенные небывалой популярностью педагогических те­левстреч и дискуссионных клубов «Учительской газеты», они проваливают при выборах на съезд учителей как раз тех, кто наиболее достоин этого звания. Период растерянно­сти, когда иные местные власти вырубали электричество во время трансляции по телевидению крити­ческих репортажей, похоже, уходит в прошлое. Призывы к гласности воспринимаются ими сегодня как сигнал для смены оружия. Оказыва­ется, инакомыслящих можно пе­рекричать или забаллотировать «от имени большинства» (достаточно подготовить сценарий голосования).

Сторонники реформ раскололись на верящих и неверящих. Позиция вторых удобнее: она не только позволяет смотреть на первых, как на романтиков, но и, так сказать, обеспечивает тылы. Если первые победят, мы за них болели, если нет, то никто не может нас упрекнуть в наивности. Но в отличие от спортивных зрелищ на стадионе преобладание болельщиков над участниками лишь увеличивает риск поражения их команды.

Конечно, недостаточно только сильно верить в торжество спра­ведливости, чтобы это произошло. Но вполне достаточно ни во что не верить, чтобы ничего не происходи­ло. Так что, выбирая варианты своей позиции, мы выбираем варианты своей судьбы.

Гласность — не только возмож­ность высказывать правду, но и обя­занность эту правду отстаивать. Это школа взросления - социального и гражданского. Осознание того, что вместе мы умнее, чем каждый порознь. Ибо если знание - сила, то общественное знание - сила об­щественная.

«Московские новости», 1987, 7 июня

УДУШЕНИЕ В ПРОКАТЕ

В этих заметках речь пойдет о бе­дах нашего телевизионного кинематографа, в первую очередь проблемно--публицистического - направления, заявленного двадцать лет назад картиной С.Зеликина «Шинов и другие». За всю историю документального телекино, пожа­луй, не было ленты, вызвавшей более бур­ную полемику среди критиков. Среди зри­телей полемики не было — этого фильма они никогда не увидели.

Молодой герой картины вынужден уво­литься «по собственному желанию»из-законфликта с директором. Подозревал ли режиссер, выводя на экран антипода-чи­новника с его циркулярным мышлением, что в ближайшие годы эта фигура станет типической, определяя духовную атмосферу периода, который впоследствии назовут застойным?

Судьба картины повторила судьбу ге­роя. Награжденная сразу двумя призами на Всесоюзном фестивале телефильмов, эта лента ни разу не была показана по Центральному телевидению.

Так одновременно с рождением жанра родилось отношение к жанру.

Среди талантливых и остропроблемных картин, отлученных от всесоюзной аудитории и в лучшем случае допущенных для «местного» показа, - «Мое я» Р.Каремяэ (1969). «Тюлени» М.Соосаара (1974), «70 вопросов» О. Гвасалия (1980) и другие фильмы, названия которых мало что говорят читателю, А между тем герои первого - рыбаки, готовые спорить с любыми штормами и малодушно спасо­вавшие при перевыборах нелюбимого председателя колхоза, второй - тревож­ная картина-предупреждение о гибели тюленей в Балтийском море, третий по­священ кричащему неблагополучию в со­временной школе.

В 1987 году часть из этих картин впер­вые оказалась на Всесоюзном фестивале телефильмов - во внеконкурсной «ретроспективе» в Минске. Впервые. ибо до недавнего времени соискателей отбирали ке­лейно, не считаясь с мнением общественности и прессой. Зато с какой завидной легкостью проникали на эти смотры па­радные фильмы-тосты и фильмы-здрави­цы, вроде «Главной улицы. России», де­сять серий которой рисовали «картину созидательного труда советских людей на преобразованных древних и вечно новых волжских берегах». Такими монументаль­ными эпопеями телевидение вносило свой вклад в стихию всеобщего ликования.

Говорят, что во время Французской революции один граждан пре- поднес Конвенту парижский квартал, вылепленный им за несколько лет из воска. Конвент признал виртуозность мастера и вынес решение заключить его на полгода в тюрьму за то, что тот отдавался столь бесполезному рукоделию, когда отечество было в опасности. Вспоминая этот случай, Герцен замечает, что Конвент был несправедлив - от человека, всю жизнь отдающего восковым моделям, для революции проку мало.

Документалисты, творившие на экране восковую действительность, знали: этим фильмам обеспечена зеленая улица. Не в пример их коллегам, снимавшим жизнь такою, «как она есть»,

«В него никто не стрелял, никто не наезжал на него колесами. Но сейчас он умрет... Умрет от белой горячки». Так страшно начинался фильм-крик об алкогольной чуме («Добровольное безумие» Л.Лиходе- ева). Он был не только не допущен к показу, но и вообще уничтожен. Оберегая нас от излишних душевных волнений, решили не доводить до экрана и «Цену эксперимента» А.Радова (о судьбе Щекинского эксперимента).

Вообразите невероятное - группазаговорщиков задается целью обезвредить наше родное проблемное телекино. Каким образом они постараются действовать? Не допускать совпадения тематических планов с социальными противоречиями реальной жизни. /Жизнь сама по себе, планы - сами.../. Свести на нет контакты создателей телевизионных лент с редакциями ЦТ, чьи заказы они могли бы осуществлять («ничейный» фильм не заметить проще). Устранить зависимость между
теми, кто делает фильмы, и теми, кто их должен показывать...

Думаю, что если бы зловещие планы осуществились, то никто бы этого не заметил. Ведь ничего бы не изменилось в документальном телекино. Вот уже двадцать лет телепублицисты здесь, по сути, действуют, как подпольщики.

Но, может быть, эти горькие сожаления сегодня - лишь эпизод истории?

Несомненные сдвиги есть.

Был показан — спустя 14 /!/ лет - «Один час с Леонидом Леоновым», где писатель, обращаясь к нашей гражданской совести, говорил о национальной старине,«за последние годы подвергшейся почти сейсмическому опустошению». Тогдашнее руководство Гостелерадио потребовало убрать из картины этот публицистический монолог, чтобы не «драматизировать ситуацию» и не «травмировать публику». Писатель отказался - и картина легла на полку. Сегодня мы знаем, чем заплатилиза этинеуслышанные призывы к народной памяти.

Больше трех лет добиралось (и все-таки добралось) до телезрителя «Дерево жизни» Ю.Черниченко, а его же «Русская пшеница» одолела это расстояние почти за год. Был показан еще ряд проблемных фильмов. Однако куда большее их количество всесоюзной аудитории неизвестно до сих пор. В их числе и многие ленты из минской «ретроспективы», начиная, с. того же «Шинова».

Может быть, эти картины ужа устарели? Увы! Проблемные картины стареют лишь по мере изживания затронутых ими противоречий. А последнее происходит не раньше, чем противоречия предаются гласности. Загнанные вовнутрь, они делают эти фильмы даже более необходимыми, чем вчера, вызывая на горькие размышления. Вот почему обсуждение таких работ на экране сегодня не менее важно, чем факт показа. К слову, подобные рубрики-обсуждения («Фильм ставит проблему», «Фильм с комментариями») давно уже существуют на многих студиях и не открыты до сих пор, похоже, лишь работниками ЦТ.

Так что же быстрее - снять фильм или показать его?

Поговорим о ситуациях последних лет. Почти полтора года ждал встречи со зрителем «Фундамент» ленинградского режиссера А. Каневского - о хронической неразберихе в жилищном строительстве. Картина попала в эфир лишь после вмешательства одной из центральных газет, рассказавшей, как фильм о волоките увяз в волоките.

Но ради чего публицисты снимают фильмы? Чтобы что-то изменить в окружающем мире, помочь тому, кто нуждается в этой помощи. Как делает это свердловчанин Г.Негашев в своей ленте об уральском хирурге-новаторе, попасть к которому мечтают тысячи пациентов («За
белой дверью»). Это ради них режиссер просит слова на совещании медиков: что же мешает внедрению новых хирургических методов? От их имени он ведет свое киноследствие. Немилосердные в своей
откровенности кадры фильма способны тронуть сердце любого неравнодушного человека. Но не тех, от кого зависит прокатная участь ленты. Вот уже год, как она блуждает по лабиринтам редакций ЦТ в поисках того, кто взял бы ответственность за ее показ.

Примерно столько же ожидает зрителя и картина А. Габриловича «Без оркестра» - об отчаянном положении, подростков во многих детских домах. «Еще не было показа картины на телеэкране, как с нами начали борьбу те, против кого она 6ыла направлена. - рас­сказывает режиссер. - Был злостно окле­ветан один из главных героев фильма. Его сняли с работы, исключили из партии, отдали под суд». Вместо того чтобы по­казать картину как «киносвидетельство по делу», ее срочно изъяли из программы Минского фестиваля на том основании, что «герой под следствием». Это. впро­чем, нисколько не помешало телевидению выпустить передачу с «разоблачением» педагога-новатора. Лишь после того, как дело было прекращено, у картины появи­лись шансы выйти в эфир.

Ситуация характерна не только для фильмов проблемно-публицистических. Восемь месяцев потребовалось «Шофер­ской балладе» (приз жюри последнего фестиваля), прежде чем ее увидели зри­тели. Правда, слово «увидели» здесь зву­чит скорее метафорически. Лента была показана по второй программе в 8.15 ут­ра. Премьера «Нашего века» А. Пелешяна /запомните фамилию этого выдающегося художника-документалиста/ состоялась с опозданием на пять лет.

«Самым сильным средством борьбы с хроникально-докумен- тальными фильмами было их неопубликование, удушение в прокате», - писал Дзига Вертов в 1938 году. Он говорил о непробиваемой «стене аппарата (не съемочного, а бюрократиче­ского)». Но какова гарантия, что сегодня, спустя полвека, зритель сможет увидеть в эфире талантливую картину, которая ему адресована? Гарантии этой нет. Как много слов нами сказано о преемствен­ности позиции великого реформатора и ничего - о преемственности его оппози­ции..

Чем же объяснить это ненормальное положение? Отсутствием программной политики в отношении документального фильма, до которого, что называется, не доходят руки? Но если можно посочувст-вовать телеработникам, у которых физи­чески не хватает видеоаппаратных, чтобы смонтировать уже записанный материал, то здесь-то речь идет о законченных фильмах. Их сроки сдачи заранее обус­ловлены. К тому же эти ленты «приуро­чены» к сегодняшней социально-хозяйст­венной ситуации и рассчитаны на немед­ленную общественную реакцию. Отчего же каждая из таких работ сваливается на телесотрудников, ответственных за показ, словно снег на голову нерадивого дворника?

«Сегодня центр тяжести телепублицистики смещается к живому эфиру, - зву­чит нередко в ответ. - И зрители пишут о «12-м этаже», о «Прожекторе пере­стройки». Это верно. Но зрители пи­шут о том, что видят. Поместите эти руб­рики в условия, созданные для проблем­ного телефильма, поставьте их на 8.15 утра, предварите анонимным анонсом «документальная передача», а то и вовсе отложите просмотр до более удобного случая...

«Вы ломитесь в открытые двери, сгу­щаете краски, - уверяют те, кто держит ключи от эфира. - За два месяца мы показываем больше документальных лент, чем все кинотеатры за год. Хорошим фильмам из-за этого приходится дожи­даться очереди. К тому же их мало...» Да, талантливых фильмов действительно меньше, чем нам хотелось бы. Как и та­лантливых книг, симфоний, спектаклей и передач. Всего лучшего меньше, чем про­сто среднего. Но тем большую ответст­венность несут составители телепрограмм. От кого же, как не от них, зависит, уви­дят ли зрители это лучшее и не только в туманной и почетной ретроспективе.

На прошлогодней дискуссии кинодоку­менталистов в Дубултах ее участники предлагали создать общественный совет при Союзе кинематографистов и Госте­лерадио из людей авторитетных и компе­тентных, способных отличить талантливую картину от заурядной. Такой совет реко­мендовал бы для всесоюзных телепремьер работы, демонстрация которых могла бы стать общественно-художественным собы­тием.

Это было бы реальным участием теле­видения в начавшейся реорганизации кинодела в стране. Ведь если обсуждение неотложных проблем постоянно откла­дывать до более удобного случая, то та­кого случая может и не представиться.

«Литературная газета», 1988, 3 февраля

ПО ОБЕ СТОРОНЫ ВИТРИНЫ

опыты группового общения в конце ледниковой эпохи

В витрине магазина сидят за столиком два челове­ка. Курят, беседуют. Пе­ред ними две чашки, бокалы. По ту сторону стекла собираются удив­ленные пешеходы, об­суждающие происходящее. Кто эти лю­ди среди манекенов? Что они пьют, о чем говорят? («Диалоги дилетантов»).

- Да их надо в три шеи гнать, этих демократов! - негодует тетка с целло­фановым пакетом. - Я вот сорок лет проработала, за мойвой три часа про­стояла, а эти... Махнут коньячку по две­сти рублей и будут тут сидеть улыбать­ся.

Обитатели витрины — социолог Анд­рей Быстрицкий и журналист Алексей Шишов - тем временем ведут разго­вор. О ценах. О людской нетерпимости. 0 нашем умении наживать себе врагов. Но еще и о том, что люди уже пере­стали верить в утопии и не хотят вое­вать друг с другом. «Ты заметил, что люди, которые умеют хорошо работать руками или головой, редко бывают злобными?» Не смену химерам приходит тоска по нормальной жизни, по самым обычным обывательским ценностям.

- Все наладится, - рассуждает по ту сторону пожилая женщина. - Вот уви­дите. Какой-то год придется перетерпеть... Ничего. И это переживем.

Неожиданный телеэксперимент на Новом Арбате - нечто вроде метафо­ры телевидения. Это мы с вами - по обе стороны от экрана. Мы действи­тельно устали. Семь лет ожидания са­мого худшего убедили, что ничего нет хуже такого вот ожидания.

В информационных выпусках сегодня уже не встретишь фигуру диктора, олицетворявшего высшую степень официозной тенден­циозности. Но тяготение к назиданиям неискоренимо. Когда я вижу в кадре ведущего, у которого на лице написа­но, что сейчас он не только расскажет мне о событиях, но и о том, что дума­ет по их поводу, то рука инстинктивно тянется к выключателю. А на память приходит тот инженер, который выно­сил с военного завода детали, чтобы собрать из них дома детскую коляску, и не мог понять, почему всякий раз у него получается пулемет.

Откуда у наших журналистов уверен­ность, что их мнение о фактах важнее фактов? Стремление к самовыражению? Убежденность, что зритель неспособен самостоятельно делать выводы? Даже когда на экране рассуждают мои фа­вориты Ю. Ростов и В. Флярковский, я защищаюсь, включая мысленно титр: «Комментарий ведущего», - и как бы выношу их за рамки выпуска. Ибо со­общать и анализировать - жанры раз­ные.

Безусловное завоевание телевиде­ния - информационная насыщенность новостийных программ. Другое дело - анализ, где всегда было очевидным пре­имущество прессы.

Первый шаг в этом направлении - «Итоги». Независимые эксперты, изла­гающие свои мнения и прогнозы. Еже­недельные социологические замеры. Профессионализм корреспондентов, стремящихся выявить суть события. Ре­портажи Т.Митковой о КГБ и КПСС (обычное решение в этих случаях - «мертвые хватают живых», но журна­листка ставит вопрос иначе: а мертвы ли мертвые?). Февральские выпуски подтвердили, что другой передачи по­добного уровня у нас нет.

И все же главной тенденцией на эк­ране я назвал бы не освоение аналити­ческого пространства в информацион­ном вещании. Главное событие - по­ворот от митинга к диалогу.

В свое время эпиграфом перестроечного вещания стала «лест­ница» на «12-м этаже». Она ора­ла и скандализировала аудиторию, тре­буя слова, с которым не знала, что делать, когда ей его давали. Сейчас уже трудно вспомнить, о чем говорилось на.тех передачах, но «лестница» не забылась, Мы узнавали ее на митингах и во время трансляций съездов, переходивших в парламентскую тусовку. Возникшая как рефлекторное самовыражение, она превратилась в форму существования, на многие годы определившую тональ­ность и стилистику документальных телепрограмм.

Наследие тоталитаризма у нас в кро­ви. Оно обрекает нас на вечно подрост­ковое состояние. Неспособность выс­лушать оппонента вырастает из не­способности прислушаться к собствен­ному сомнению - оппоненту внутри себя, которого легко растворить в тол­пе.

За семь лет мы научились митинго­вать, но не разговаривать. Легко ли телевидение из орудия пропаганды превратить в инструмент общения?

Неудача постигла создателей первого выпуска новой программы «Форум». Ог­ромный павильон, множество мониторов, десятки лиц, одинокий ведущий, поте­рявшийся где-то в центре студии. Для пе­редачи были подготовлены видеосюже­ты (эмоциональные и не очень), вероят­но, как повод для разговора, как это происходит в «Пресс-клубе». Но репортажи сбивали ритм и тонули в студийном га­ме, где каждый чувствовал себя обязан­ным что-то высказать.

Безусловно интересной могла стать по­пытка создать партийно-парламентский клуб лидеров основных российских пар­тий («Да, президент. Нет, президент»). К сожалению, стремление к постановочности и здесь подорвало замысел. Нарисованные галерки с шаржированными зри­телями. Две трибуны, одна для ведущего - обаятельного, но еще не вполне осво­ившегося с новой ролью, другая - для эксперта-политолога, комментарии кото­рого отличались убедительностью и изя­ществом изложения. Записанные заранее фонограммы с выкриками болельщиков. Не испытывали желания участвовать в этом шоу только сами лидеры. Ошеломленные мизансценой, они вели себя зажато и неестественно. К тому же игра обернулась в одни ворота - открытой оппозиции президенту не обнаружилось. «Нелегальные партии не ведут джентльментских дискуссий, - заметил эксперт, — Они выходят на площади».

Еще одной попыткой уйти от площади к цивилизованному обще-нию стал «Консилиум». После довольно невнятного изложения про­позиций главными дуэлянтами - Ви­талием Третьяковым и Александром Прохановым - в полемику вступили их команды. Однако опыт коллективно­го обсуждения и тут остался лишь опы­том. Если представители «Независи­мой газеты» приводили аргументы и даже спорили между собой, то авторов «Дня» отличала категоричность тона, когда логика отступает перед ритори­кой.

Возможно, создатели этих февраль­ских дебютов стремились перестра­ховать себя на случай, если разговор не получится, но невольно делали все возможное, чтобы он и на самом деле не получился. Между прочим, Познеру и Донахью, чьи дискуссии мы видим еженедельно на наших экранах, не нужны ни огромные павильоны, ни де­корации. Им достаточно пространст­ва круглого столика. Ибо гарантией служит компетентность самих участ­ников при наличии разных точек зре­ния на проблему.

Коварная это вещь - культура обще­ния. Присутствие ее незаметно, зато отсутствие замечаешь сразу.

Видимо, небез влияния Фила До­нахью родилась и идея рубрики Влада Листьева «Тема». В последнем выпуске говорили о праве мучительно умирающих людей на безболезненный и быст­рый уход из жизни при помощи меди­цины. Заслуга передачи - не в решении проблемы и даже не в том, что она поставлена. Главное, что возник разго­вор, а не выяснение отношений. Об­суждение, где все выслушаны и никто не оскорблен, - уже само по себе со­бытие редкое.

Наше время — время круше­ния прежних мифов, на смену которым приходят новые. Люди с митинговым мышлением невосприимчивы к аргу­ментам. Им понятны лишь лозунги. Их мир населен вагами, которых посто­янно следует обезвреживать. «Весь мир будет стоять под контролем рус­ского ядерного флота. И русские под­водные лодки будут опоясывать верь земной шар». Знакомые интонации Жи­риновского... И что же в ответ? «Не нам давать оценку его политическим заяв­лениям. Каждый способен это сделать сам». Довольно интересное заявление для программы, которая объявила се­бя информационно-аналитичес- кой. Как будто своей популяр­ностью Жириновский не обязан в пер­вую очередь телевидению, не упускающему случая предоставить ему трибуну. Боясь упрека в удушении гласности, тележурналисты освободи­ли себя от ответственности за послед­ствия своих действий.

В «Пресс-клубе» развернулась дис­куссия вокруг сюжета о депутате, объ­явившем бессрочную голодовку, «Ему нужен врач, а не всесоюзный показ по телевидению, - говорил социолог Анд­рей Игнатьев. - Человек этот либо фа­натик идеи, либо находится в состоя­нии тяжелой истерии. В любом случае политические функции ему доверять опасно - у него же полная потеря контакта с реальностью».

Вероятно, конец ледниковой эпохи казался ужасным для тех, кто приспо­собился к существованию в условиях мерзлоты. /«Наш айсберг тает! Не да­дим поступаться морозами!/»

Дата добавления: 2015-09-01