Репетиция Апокалипсиса 9 страница

- А так?! – Джалиб снова взмахнул рукой, и взору профессора открылся тот же берег, только вместо Елены там была, вероятно, еще сотня обнаженных женщин, накрыты столы с яствами, и все это на фоне бархатного заката.

- Банально, но завлекательно, - признал Михаил Давыдович. – Но хотелось бы и ее… сюда.

- Она в доме, это я гарантирую, - твердо пообещал Джалиб. – Но ждет она Макара. Сделайте так, чтобы ей некого было ждать.

- Отрубить его умную башку лопатой? – сам себя спросил Михаил Давыдович. – Но ждать она его не перестанет…

- У вас будет целая вечность, чтобы уверить ее хоть в чем. Тем более, вы друг Макара. Расскажете ей, как он копал могилы… Про могильную землю под его ногтями… Знаете ли, она весьма брезглива…

- Ход понятен, - Михаил Давыдович раздумывал, покусывая губы. – Но он, Макарушка-то, этакий прыткий. Я его лопату в руки только возьму, а он подскочит, и в морду мне. А?

- Ну, если вы еще полчаса будете раздумывать, то он всяко подскочит, знаете ли.

Джалиб сделал вид, что профессор его разочаровывает и становится ему неинтересен. Он картинно вздохнул, так что воздух вокруг стал сероводородом, и собрался, было, уходить. Как бы на всякий случай, ко всему сказанному добавил:

- Вы, Михаил Давыдович, должны понимать, что я могу сделать подобное предложение и другим людям.

- Понять не могу, чем он вам так мешает?

- Да он вам мешает! – не выдержал Джалиб. - Мешает достичь гармонии, к которой вы стремитесь всю жизнь! Он же вас остановил! А нам он – тьфу! – Джалиб плюнул, и сгусток слюны взорвался под его ногами, оставив небольшую воронку. - Просто по правилам игры, вы его обезглавливаете, часть его силы переходит вам. И вы сможете кое-что для нас сделать.

- Еще что-то? – насторожился Михаил Давыдович.

- Да почти ничего. Сдвинуть несколько крестов над могилами.

- Портал! – как и Макар догадался профессор.

- Портал-мортал, - вдруг с восточным акцентом заговорил Джалиб, - какая разница? Вам предлагается кусочек рая для отдельно взятого человека. Фирма гарантирует. Все, что вы так любите здесь, будет там в избытке. Там ваши лекции слушать будут, разинув рты. Аудиторию обеспечим. Но вы, похоже, просто трусите.

- Не сметь! – взвился Михаил Давыдович, которому в его нынешнем состоянии было абсолютно все равно, кто перед ним. – Вы мне своим метампсихозом голову не морочьте! Я стоял на баррикадах демократии, я, боролся против любого иерархического тоталитаризма!..

- Знаю-знаю, - радостно подхватил Джалиб, - это вашу шевелюру можно увидеть у броневика, с которого выступал Ельцин, вы держали в руках оружие пролетариата булыжник, но теперь осталось взять в эти руки другое оружие – лопату.

- Да, - крякнул профессор и решительно направился к лачуге Макара.

- Слова не мальчика, но мужа, - похвалил вслед Джалиб.

Шагая по аллее, Михаил Давыдович еще не знал, сможет ли он убить Макара, который доставлял ему некоторое интеллектуальное удовольствие во время дискуссий, но подавлял его своим превосходством, порой грубым и физическим. Скорее, профессор пока что убеждал себя в том, что способен на этот поступок. И, собственно, череда последних событий к этому располагала. Никто его не хватится. Вон, почти весь город исчез. Хоронить далеко ходить не надо. Все под боком.

Так, убеждая себя, Михаил Давыдович, подошел к дверям лачуги, на минуту остановился, еще раз взвешивая все за и против, но так ничего и не решив, открыл дверь. Открыл, и сразу сник, увидев на пороге Таню с мальчиком, которого она держала за руку. Явление любимой его нисколько не удивило, он и ожидал чего-то подобного, ждал, как ему показалось в этот момент, с того самого дня, когда она выбежала из дома. И сразу понял, рядом с ней его неродившийся сын.

- Таня, - сказал он, и больше сказать ему было нечего.

А Таня молчала и внимательно на него смотрела. Теперь, когда в чреве ее не было ребенка, она была также прекрасна, как в дни их первых встреч. Даже еще прекраснее. Женственнее. Свежее. И профессору захотелось заплакать. Злой человек в нем вдруг скукожился, упал куда-то на самое дно сознания и не мог подняться. Пронизывающий и светлый, без тени упрека взгляд Татьяны заставил все недоброе, и, собственно, гордыню Михаила Давыдовича в буквальном смысле забиться в угол. Он бы и разрыдался, но даже этого не мог, потому что только иссушающее душу опустошение росло в нем, выходило за пределы тела и капельками пота выступало на лбу.

Именно такую капельку Таня смахнула с его чела, поправила взмокшую непослушную прядь, и он буквально почувствовал ее прикосновение, которое заставило содрогнуться всем телом. Он просто не смел податься навстречу, и потому обессилено упал на колени, схватив ее руку. Михаил Давыдович зажмурился и приложился к ней лбом и руками, не в силах смотреть в глаза мальчику, которые оказались на уровне его взора.

- Профессор с утра на коленях? У тебя что – дни поменялись? – услышал он бесцеремонный голос Макара.

Михаил Давыдович открыл глаза и увидел, что Тани и мальчика больше нет. Он с нескрываемым раздражением посмотрел на могильщика и равнодушно сказал:

- Циник ты – Макар.

- А ты белый, пушистый и летаешь, - также равнодушно ответил Макар, направляясь в туалет.

- Я чуть не убил тебя!

- Да ну, тут тебе слабо, привет Джалибу, - догадался Макар.

Профессору почему-то захотелось, чтобы Макару стало также больно, как и ему. Не со зла даже, а чтоб он понял его состояние. И это у него получилось.

- А твоя женщина неземной красоты. Таких не бывает. Просто быть не может. Это, наверное, фантазия твоя…

Макар остановился. Он не поворачивался. Глубоко вздохнул, так что профессор видел, как при этом поднялись и опустились его плечи.

- Молодец… Умеешь… - оценил попытку профессора могильщик.

- Не все тебе меня цеплять.

- Согласен, - беззлобно отозвался Макар, - но она, Миша, была. Ей-богу, была. Эта африканская свинья тебе ее показала?

- Да.

- Небось, кусочек рая предлагал?

- Н-ну… да…

- Не покупайся, Миша. Что ты мне не рассказал? О чем утаил? – он так и стоял спиной, и профессор не видел, что его собеседник тихо плачет.

- Я не рассказал тебе про Таню. Я этой девушке на колокольне рассказал. А тебе нет.

- Хорошая? – попросту спросил Макар.

- Очень, - также попросту ответил Михаил Давыдович.

- Ты это, Миш, постарайся удержаться в этом состоянии…

- В каком?

- В состоянии любви. Это больно, но, как ни удивительно, это помогает… оставаться на стороне света. Пословица на ум просится.

- Какая?

- Что имеем не храним, потерявши – плачем.

- У меня должен был родиться сын. Я его только что полюбил. Ты прав, это так больно…

- Да поплачь ты, наконец, - отрезал Макар и двинулся дальше.

На ночь больница замерла. Сестры-добровольцы заснули на постах. Никто не торопился домой, ибо торопиться было не к кому. Некоторые сходили домой, и, застав там пустоту, вернулись. Пантелей сбросил халат в ординаторской терапевтического отделения, сел на диван и долго бессмысленно смотрел на свои руки. Словно в них был ответ на какие-то вопросы. Потом его внимание привлекла нитка, торчавшая из шва джемпера. Почему-то она показалась ему до боли знакомой, как какая-то деталь родного дома. Именно в этот момент он понял, что дома его тоже никто не ждет. От этого стало особенно грустно. Подумалось сначала о Сашке, потом о Вале. К храму на зов колокола она не пришла. Может, просто не пришла, а может, и нет ее в городе. Нет, на зов колокола она бы пришла, потому что знала бы: Пантелей рано или поздно будет там. Значит, Вали здесь нет. Вообще, получается, нет…

Вспомнил, как последний раз она ушла со свидания обиженная. Весь вечер она была какая-то сияющая, необычная, жалась к Пантелею, а когда он предложил увезти ее домой, вдруг сникла, без слов села в машину и молчала всю дорогу. Уже у подъезда Пантелей (он даже сейчас чувствовал, как глупо при этом выглядел) спросил у нее:

- Валя, я чем-то тебя обидел?

- Ну, с точки зрения этики, ничем, - грустно улыбнулась Валя. – Так что – не переживай. Я же знаю, как ты переживаешь, когда тебе кажется, что ты кого-нибудь обидел. Спать ведь не будешь. Поэтому не заморачивайся, ладно?

- Ладно, - неуверенно ответил Пантелей.

- Ладно, - передразнила она его, - когда ты у меня взрослым мужиком станешь? Все как мальчик. Причем воспитанный такой. Езжай домой.

Пантелей понимал, что она от него хочет. Но даже подумать боялся об этом. А тут вдруг выпалил:

- Валя, а ты выйдешь за меня замуж?

Валя на секунду оторопела, но потом быстро догадалась:

- Это ты сейчас для того, чтобы меня не обижать? Господи, какой ты у меня все же ребенок!

- Так выйдешь? – все так же по-мальчишески настаивал Пантелей.

- Выйду, когда повзрослеешь. Я же из-за тебя таким двум мачо отказала. Ты даже не представляешь…

- Хорошие?

- Да ну их. Ты лучше. Ты настолько лучше, что вот даже не знаю, что с тобой делать. – Она нежно погладила его ладонью по щеке, и он заметил, что она вот-вот может расплакаться.

- Валя, это ты лучше, ты меня терпишь, - тихо сказал Пантелей, – меня все терпят. Родители, друзья, коллеги… Я же понимаю, что терпят…

- Скажи, - она приложила указательный палец к его губам, останавливая его незаслуженное покаяние, - ты во мне вообще женщину видишь?

Валя смотрела Пантелею в глаза, а он окончательно смутился.

- Вижу, конечно… Вижу. Даже больше, чем другие. Я все тело твое вижу, будто ты без одежды…

- Это как? – теперь уже смутилась Валя и даже как-то вся сжалась.

- Просто. Я всех так вижу.

- Голыми?

- Обнаженными, - поправил Пантелей, - как Бог создал.

- Ты что, человек-рентген?

- Да нет, наверное. Чтобы внутри видеть, напрягаться надо. И там нечетко все. А тут – просто так. И я вижу, какая ты прекрасная.

- Да ладно, - улыбнулась Валя, - обычная я. Покруче есть. В интернете, небось, видел.

- Да я специально не смотрю. Правда. – Пантелей опять почувствовал необходимость оправдываться. – Но знаешь, я должен тебе сказать. Я когда еще в детстве в первый раз в храм зашел. Просто так. Случайно. Посмотреть – что там. Я был так поражен… Спаситель на меня смотрел… Богородица… И люди сосредоточенно молились. Знаешь, я тогда думал, что все, кто стоят в храме, святые. Я думал, - он смущенно улыбнулся, - что они даже не едят и в туалет не ходят. Думал, они совсем другие…

- А ты их там тоже голыми… обнаженными видел?

- Нет, я тогда еще не видел так. Это потом открылось. Шел в на занятия, и вижу, что как-то все не так. Потом уже понял.

- Как же ты живешь с этим?

- Да я много еще с чем живу.

- Ты кому-нибудь еще об этом рассказывал?

- Нет, ты первая.

- И не рассказывай никому. Люди тебя бояться будут.

- Ты на меня не обижаешься? – с надеждой спросил Пантелей.

- Тот, кто на тебя обидится, либо злыдень, либо дурак. И ты на таких внимания не обращай. И как тебя время не перемололо, не переломало? Точно, таких, как ты, Бог защищает. Мне-то, дуре, что делать?

- Ты не дура, Валя, не говори так о себе. Ты мне дай немного времени. Мне понять надо, зачем я здесь. Может, я должен жить как все, а может, не должен. Понять надо, - снова повторил Пантелей.

- Надо, - согласилась Валя, но он почувствовал, что внутренне она с этим не согласна. – Ладно, езжай домой, маленький. – Поцеловала в щечку, как ребенка и нырнула в подъезд.

А Пантелей стоял еще несколько минут, с горечью осознавая, что обидел человека, который его любит, и, возможно, любит больше, чем все остальные и вместе взятые.

Такой же стыд он испытывал в день, когда совершил первую и последнюю кражу в своей жизни. Тогда ему было лет тринадцать, может, четырнадцать. Он вытащил из кошелька матери приличную сумму. Особенно было стыдно за то, что покусился на кошелек матери, а не отца, потому что знал, отец будет грозен в расправе, а скрыть кражу все равно не удастся. Нет, самому ему денег было не надо, родители давали все, что хотелось. Он даже в магазине игрушек в детстве боялся на что-то обратить внимание, потому что ему ни в чем не отказывали, даже опережали его желания. А он задавал глупые, с точки зрения отца, вопросы типа: «А это дорого?», «А такие игрушки есть у других детей?», «А мне не будут завидовать?»…

В тот день Сашка Сажаев пожаловался ему, что проиграл в карты, а карточный долг… далее следовало длинное и банальное разъяснение о том, как свят карточный долг. Никакого «дела» у Сашки, чтобы раздобыть деньги, не подворачивалось, поэтому ему грозили все кары, включая небесные. Он не просил Пантелея ни о чем, просто делился с другом. Потом («все равно не поймешь») махнул рукой, и двинулся «сшибать» деньги. И тогда Пантелей, почти не раздумывая, залез в кошелек матери. Достал оттуда необходимую сумму, вызвонил Саженя и заставил вернуться его во двор. Молча отдал ему деньги, а тот - молча их принял. Только крепко пожал руку и вдруг пообещал Пантелею больше в карты не играть. И, насколько Пантелей мог знать, Сашка за игральный стол после этого не садился. Во всяком случае, при Пантелее. Зато мама, обнаружив пропажу, сразу позвала Пантелея на разговор. Она не ругала его за то, что он вообще взял деньги, она спрашивала лишь: почему без спроса, разве ему кто-то отказал, да и для чего тебе такая сумма? При этом она так горько и безнадежно заплакала, что Пантелей тоже разрыдался, умолял его простить и уверял, что деньги нужны для доброго дела. Держался он до вечера. Когда отец вернулся с работы, мать ни словом, ни жестом не показала, что в доме что-то произошло. И от этого Пантелею было еще хуже. Утром он сам подошел к матери и еще раз попросил прощения.

- Ну хорошо, - погладила она его по голове, - я не верю, что эти деньги нужны были тебе на какую-нибудь гадость. В прошлый раз ты унес свою копилку на приют для животных. А сейчас что?

- Пообещай, что никому не скажешь?

- Я уже, как ты заметил, - кивнула на отцовский плащ в прихожей, - никому не сказала.

- Мам, эти деньги нужны были другу, его за них могли бы убить. Карточный долг, - он произнес последнюю фразу так, словно сам был завзятым игроком. – Но он больше не будет играть.

Мать в этот момент смотрела на него, как на инопланетянина.

- Он вернет, когда-нибудь… - неуверенно сказал Пантелей.

- Да ладно, - вдруг легко и спокойно сказала мама, и Пантелей понял, что прощен. Прощен мамой, но сам себя он простить не мог. До сих пор.

Из тревожащих совесть воспоминаний Пантелея вывела Даша. Наверное, она стояла уже несколько минут, привалившись плечом к косяку дверного проема, и не решалась потревожить доктора. Он увидел ее сначала как смутное, расплывающееся очертание, и даже испугался, что кто-то из печальных видений посетил его, ведь многие жаловались на подобные наваждения в этот день. Но потом рассмотрел Дашу.

- Извините, - поняла девушка, что Пантелей вернулся на землю, - я боялась, что помешаю. Сережа уснул, бабушка от усталости легла на свободную койку в палате с пенсионерками. А я… не знаю, что делать. Домой идти, или тоже здесь остаться. Одной, честно говоря, страшно. Побродила по кабинетам – жуть. Пустота. Гулкая такая. Жизнь, там где она есть, как будто в комочек сжалась.

- Поэтично вы говорите…

- Да ну! Обычно. Сленг надоедает, как перловка. Ненавижу перловку, а бабушка ее в пост готовит. Без масла, представляете?

- Нет. Я как-то на пищевую составляющую в посты не ориентируюсь. Ем, что дают. Мне некогда. А вы?..

- Меня Дашей зовут, я уже говорила, и можно на ты.

- И меня можно на ты. Я Пантелей.

- Знаю. Мы уже, по-моему, раза три за сегодняшний день знакомились. Там, - Даша мотнула головой в полумрак коридора, - этот бандит просил вас зайти. Скучно ему, видите ли. Телевизор не работает. Я книг ему принесла. А он, похоже, по слогам читает. Брр… Страшный человек какой-то. С таким превосходством на всех смотрит, как будто имеет право убить всякого.

- Да нет, он хороший.

- Ну да!

- Я понимаю, что в это не верится. Во всяком случае, он просто не знает, что может быть хорошим. Добрым даже. В душе, я так полагаю, есть разные коридоры, разные двери. А он шел все время в одну сторону, и никогда не знал, что есть другая. Совесть ему, конечно, подсказывала, она каждому подсказывает, но он специально глушил ее. Специально заставлял молчать и даже упражнялся в этом, как спортсмен.

- Зачем?

- Чтобы соответствовать тому миру, в котором вынужден был жить.

- Кто его заставлял жить в таком мире?

- Мы.

- Мы? Я никого не заставляла.

- Конечно, если посмотреть с внешней стороны, никто никого не заставляет. А если вспомнить сколько раз каждый из нас прошел мимо чужой беды, отвернулся, не оказал помощь, просто не сказал доброго слова, когда это было нужно, не заступился, не сказал правды, потому что предпочел молчать, да мало ли еще чего!.. Несделанное добро позволяет занимать это место злу. Понимаете?

- Не совсем…

- Закон сохранения энергии. Фундаментальный закон.

- Помню.

- В духовном мире все также. Не родилось добро, на его месте рождается зло. Тут же занимает пространство. Вакуум – это наше внешнее видение. А в действительности вакуума нет.

- Несделанное добро позволяет занимать это место злу, - задумчиво повторила Даша, потом вдруг тут же нашла противоречие: - А если перед человеком дилемма – надо сделать два добрых дела одновременно и оба не терпят отлагательств?

- Знаете, Даша, вы…

- Ты… - поправила в который раз Даша.

- Бог каждому дает крест по силам.

- Бабушка сто раз говорила.

- Правильно говорила.

- Ну тогда другое: иду я, скажем, в храм на службу, а в это же время я могла бы помогать сирым и убогим? Что Богу важнее – обряд или дело?

- Думаю, дело, - сам озадачился Пантелей, - но и дело можно делать с молитвой. Вот сегодня, архиепископ Лука…

- Так он здесь точно был?

- Также, как вы… как ты.

- Круто. Значит, чудеса все-таки бывают. Бабушка требовала от меня, чтоб я никогда на них не ориентировалась, не ждала чудес. Но ведь жить так скучно. Вот только не надо, - опередила Даша мысль молодого доктора, - про ежедневное чудо солнечного восхода, про чудо любви и рождения детей. Читала, знаю. Всю эту лирику я вам могу сама озвучить.

- Не вам, а тебе, - поправил в свою очередь Пантелей.

- А я как сказала?

- Да я, в сущности, не против чуда. Даже наоборот. Особенно если светлое… доброе…

- Я уже сегодня насмотрелась, - вспомнила утро Даша, - и Сережа вот… да и у вас тут, чудеса глупости.

- В смысле?

- Дверь открываю, а там кирпичная стена. Только в России так могут построить.

- Где это?

- Да на первом этаже.

- Не помню такой, - задумался Пантелей.

- Ну, может, заложили что. Кабинет какой расширили, другую пробили… Это уж я так. Как вспомню, что в очередях здесь сидела да еще с температурой, так хочется что-нибудь плохое о больнице и врачах сказать, о медсестрах, которые хамят.

- Вам тут часто хамили?

- Ну… - смутилась Даша, - почти никогда. Но говорили-то об этом многие. Почти все.

- Понятно, - вздохнул Пантелей, - очереди… А вы когда-нибудь тридцать пять – сорок больных в день принимали? Выходишь из кабинета после работы: уже полчаса или час как прием закончился, а у дверей еще люди сидят. И смотрят на тебя: кто с надеждой, кто с обидой – очередь до него не дошла…

- Ну да… - как-то сразу согласилась Даша. – И зарплата, наверное, так себе…

- Так… и не себе… - улыбнулся Пантелей.

- Можно я где-нибудь прилягу? Вообще не знаю куда себя деть: мобильники не работают, телевизоры и радио молчат. Девятнадцатый век!..

- Это же хорошо, наконец-то люди увидят друг друга и поговорят о чем-то более важном, чем цены, товары или сериалы. Знаешь, Даша, я последнее время даже не знал, о чем говорить…

- А я только с Темой разговаривала.

- Темой?

- Артем. Мой друг. Он в другом городе учится.

- А-а, - понимающе потянул Пантелей. – Вон тот диван свободен. Я сейчас принесу подушку и одеяло.

- Спасибо.

Пантелей уже собрался, было, идти в кабинет сестры-хозяйки, но Даша остановила его на выходе:

- Я боюсь одна. Вдруг опять…какие-нибудь видения. Они же как живые.

- А они и есть живые, - серьезно ответил Пантелей, - я постараюсь быстро. Тут рядом…

- А электричество не отключат?

- Солярка пока есть… Может, и с городом что-нибудь сделают. Вообще-то, надо экономить. Надо в хозяйственных магазинах взять свечи. Электричество может понадобиться в операционной. Ну, об этом пусть другие думают. У меня - пациенты…

- Хм, - подумала о себе Даша, - а искусствоведы теперь вообще не нужны.

- А фотографы с цифровыми снимками? А интернет-газеты? А музыканты с электроаппаратурой? – добавил Пантелей. – Зато, может, вспомнят о писателях и поэтах. Художниках… А значит, - вдруг сделал он вывод, - искусствоведы понадобятся. Кто их будет профессионально хвалить или ругать?

- Хм, - улыбнулась Даша, - интересно только, как долго все это будет продолжаться? Вдруг мы завтра в новом мире опять проснемся?

- Для того чтобы проснуться, надо заснуть.

- Лишь бы не «День сурка», - вспомнила Даша голливудский фильм.

- В любом случае, подушка и одеяло не помешают. Я принесу.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Труднее всего было понять, какое время суток. Недвижимое небо, вязкая пасмурная хмарь, где 5 часов утра выглядят как 5 часов вечера или, в сущности, как 3 часа дня или даже полдень. Анна проснулась на сидении автомобиля, резко села, и долго не могла понять, где она, как она сюда попала и какое, в конце концов, время суток. На первые два вопроса память нашла ответы, а последний - повис вместе с небом. Обычная утренняя нужда вытолкнула ее на улицу, она засеменила в общественный туалет даже не успев подумать о Никонове. Его она увидела на обратном пути. Он сидел на крыльце храма, обложившись книгами, и внимательно вчитывался то в одну, то в другую, торопливо перелистывал страницы, при этом смешно мусолил указательный палец.

- Ты сегодня не звонишь в колокол? – спросила Анна.

- Рано еще. Доброе утро.

- А утро? Ты точно знаешь?

- Именно это и пытаюсь понять.

- Что?

Наконец Никонов удостоил ее взглядом:

- Пытаюсь понять, что с нами происходит.

- Ну и как успехи?

- Точно знаю одно: раньше надо было этим заниматься. Или хотя бы слушать и слышать тех, кто об этом говорил.

Анна подошла ближе, взяла первую книгу, прочитала на обложке: «Пророчества о Конце Света», вторую: «Толкование Апокалипсиса», третью «Православные святые о последних временах»… А в руках у Олега была Библия. Все остальные книги он попеременно водружал поверх нее.

- С интернетом было бы проще, - признался он. – Но вот наступил момент, когда печатное слово перевесило.

- И что ты выяснил? И вообще, сколько сейчас времени? Я без часов?

- О! Вопрос в десятку! Слушай из Апокалипсиса: «И Ангел, которого я видел стоящим на море и на земле, поднял руку свою к небу и клялся Живущим во веки, Который сотворил небо и все, что на нем, землю и все, что на ней, и море и все, что в нем, что времени уже не будет…»

- И что? Что тут можно понять?

- «Времени уже не будет», вдумайся.

- Ну, я и так вижу, что у нас времени не осталось.

- Правильно, это чисто человеческое понятие! – глаза Никонова светились, как у первооткрывателя. – Ты слышишь то, что тебе, как человеку времени не остается… А если посмотреть на это со стороны ангела?

- И как посмотреть? – поморщилась от непонимания Анна, потому что ей в такое вечернее утро думать абсолютно не хотелось.

- Просто! – выкрикнул свою «эврику» Олег. – Времени не будет, как физической величины! Материя, пространство еще для чего-то есть… А времени уже нет.

- Бррр, - оценила открытие Анна. – И что это нам дает?

- Хотя бы понимание того, что времени нет. Даже если звезды двигаются, время это уже не линейная прямая или спираль, как бы мы себе ее не представляли, это какая-то другая субстанция… или ее отсутствие. – Никонов скептически посмотрел на озадаченную Анну и перешел к объяснению на пальцах: - Ты старую фишку физиков про поезд и станцию знаешь?

- Чего? Какую станцию?

- Ну, ты согласна, что по нашим представлениям, мы живем из прошлого в будущее, как бы по прямой линии?

- И что?

- Прямая это или кривая, в сущности, не важно. Теперь представь себе поезд, который подходит к станции. – Никонов изобразил поезд движением правой ладони, а станцию согнутой в локте левой рукой.

- Представила.

- Пассажиры увидят станцию когда?

- Чего когда? Когда поезд пройдет мимо станции, тогда и увидят.

- Правильно. Но фокус в том, что станция была еще до того времени, как пассажиры ее увидели. Улавливаешь?

- Понимаю. – Анна даже заулыбалась, но потом вдруг спросила: - А машинист тогда кто? Он-то станцию раньше всех увидел. Ну, в смысле линии времени, кто машинист?

- Машинист? – на секунду задумался Никонов. – Может, пророк? Вот, Иоанн Богослов, он все станции наперед знал. Описать все не мог. Понятий того времени не хватало. К примеру, железная саранча… Очень похожа на боевые вертолеты.

- Все-все! – отмахнулась Анна, утренняя атака новых знаний ее явно стала раздражать: - Нам-то это что дает? А? И вообще, я без чашки кофе соображать отказываюсь.

- Только не пугайся, - серьезно предупредил Олег. – Твои виденья, мои виденья, видения других людей – это не наваждение, это реальность. Твой одноклассник – он ни с того света явился. Время… ну как тебе сказать… В общем, мне трудно представить своим военным умишком, что оно сейчас может из себя представлять. Точнее, его отсутствие. И в таких обстоятельствах, может Тутанхамон заглянуть на огонек или Иоанн Грозный… Понимаешь?

- Почти. Тогда другой вопрос. А куда делись все, кто были с нами в реальности? К Тутанхамону?

- Это действительно другой вопрос. Может, и у Тутанхамона. Попробуй поискать ответ, - Никонов безнадежно посмотрел на стопы книг. – Да, думаю, и там точного ответа не найти. Он знает, - Олег ткнул пальцем в серое небо.

- С ума сойти, - поежилась Анна.

- Можно. Батюшка говорил, что тут умничать не стоит, надо просто идти по пути Христа. А уж он точно выведет туда, куда надо. Но вот у Исайи, на которого Макар ссылался, я вычитал, - Олег торопливо перелистал страницы Библии, - И услышал я голос Господа, говорящего: кого Мне послать? и кто пойдет для Нас? И я сказал: вот я, пошли меня.
И сказал Он: пойди и скажи этому народу: слухом услышите - и не уразумеете, и очами смотреть будете - и не увидите. Ибо огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их. И сказал я: надолго ли, Господи? Он сказал: доколе не опустеют города, и останутся без жителей, и домы без людей, и доколе земля эта совсем не опустеет. И удалит Господь людей, и великое запустение будет на этой земле. И если еще останется десятая часть на ней и возвратится, и она опять будет разорена; но как от теревинфа и как от дуба, когда они и срублены, остается корень их, так святое семя будет корнем ее.

- Мы, что ли, десятая часть?

- Не знаю. Я же говорю, батюшка учил: иди дорогою Христа – не ошибешься.

- Че ж ты не шел?

- Казалось, время еще будет. А вот на тебе – нет уже времени. Раз – и все.

- А кофе можно пить, когда уже нет времени?

- Пойдем в трапезную, может, найдем там чего. Вот только кипятить воду на чем?

- Скажи, Никонов, ты где всю эту физику изучал?

- Увлекался когда-то.

- И ты правда думаешь, что…

- Да не думаю я ничего, - отрезал вдруг Олег, - вот начитался сейчас, что голод будет, что люди друг друга есть будут, что война страшная… И все ведь это уже началось. Уже идет. И давно начиналось. Матронушка московская в середине прошлого века предупреждала, показывала на молодую монахиню и говорила, что та доживет… А мы, видишь, прогресс, глобализация, толерантность… Так что не думаю я ничего. Неподъемно это для ума неподготовленного.

- Тогда я вообще дура, - улыбнулась Анна.

В полумраке трапезной они нашли не только чай, молотый кофе, сухари и сухофрукты, но и старенькую керосинку, которую Никонов довольно быстро освоил.

- Вот тебе и двадцать первый век, - прокомментировал он, наблюдая за вскипающим в маленькой кастрюльке кофе.

- Позавчера сказали бы – не поверила бы. Так ты будешь бить в колокол?

- Буду. Перед нами – оставшимися, я имею в виду, стоит какая-то общая задача. Может, мы типа лакмусовой бумажки. Бог смотрит на нас, как мы себя поведем.

- Смотрит? – насторожилась Анна, повела глазами по кругу, словно могла встретиться с глазами Бога.

- И раньше смотрел, - с иронией прищурился на нее Никонов, - причем не только снаружи, но и изнутри, в том числе, когда ты из душа к своему Эльчину шла.

- Брр, - передернула плечами Анна, - не издевайся. А еще говоришь – не думаешь. Обо всем ты думаешь. Даже, я бы сказала, много думаешь для военного. Ты зачем кофе и сухари крестишь?

- Знал бы молитву перед принятием пищи, и ее бы прочитал, - ответил Олег, но заметив на лице Анны продолжающийся вопрос, добавил: - Ну, с материалистической точки зрения, это чтобы ничего лишнего и грязного в рот не попало.

Дата добавления: 2015-09-05