Репетиция Апокалипсиса 5 страница

- Открывай, это я, твой демон-хранитель, - послышался из-за двери знакомый голос Макара.

- Макар, а это точно ты? – усомнился профессор, но заметил, что голоса в комнате стихли.

- Нет, не точно. Но у тебя есть единственный шанс не остаться один на один со своими страхами. Они уже пришли к тебе? – язвительно спросил Макар.

Последняя фраза подействовала на профессора отрезвляюще, он открыл дверь левой рукой, правой продолжая держать молоток над головой. Макар увидев такую картину, с порога взял его ладонью за подбородок и саркастически произнес:

- Бедный Йорик!

- Я слышал голоса… - начал рассказывать Михаил Давыдович.

- А я видел, - обрубил его Макар.

- Но ты-то у нас… Ты-то… Ты же почти святоша! – недоумевал профессор.

- Почем тебе знать, какие меня грехи душат? – сузил глаза Макар, бесцеремонно оттолкнул Михаила Давыдовича в сторону и шагнул в квартиру. – Выпить есть?

- Ты же знаешь, я в добрые дни с утра не пью…

- А кто тебе сказал, что сегодня добрый день?

- Н-ну… - не нашелся что ответить профессор.

- Впрочем, я тут в ближайшем гастрономе прихватил, - Макар достал из-за пазухи бутылку коньяка. – Надо по-быстрому хлопнуть, а потом идти к храму.

- Гастроном работает?

- Нет, но витрину уже кто-то разбил. Мародеры.

- И ты в этом участвовал?

- Я взял себе пол-литра общенародной собственности. Уверяю тебя, никто не хватится. Милиция не приедет.

- Что происходит, Макар?

- То, чего мы так долго ждали.

- Социалистическая революция, - вспомнил Ленина Михаил Давыдович.

- Да ты, батенька, совсем умом тронулся, - оценил состояние друга Макар. - Конец Света происходит.

- Да, я вот и смотрю, света нет, - профессор пощелкал выключателем на стенке.

- Так, - угрюмо вздохнул гость, - давай-ка рюмки, а то ты так и будешь бредить… Завтра с тобой будет бессмысленно о чем-то говорить…

- Меня, между прочим, хотели доставить к Хаббарду! – спохватился вдруг Михаил Давыдович.

- К Хаббарду Люциферовичу? – иронично уточнил Макар. – Ты это, не те книжки в детстве читал. Читал бы, что ли, Фрэнсиса Коллинза…

- Я только Уилки помню. «Женщина в белом», «Лунный камень».

- Уилки все помнят, кто с букварем знаком. А я тебе про Фрэнсиса толкую, который геном человека расшифровал.

- А-а… геном… И чего он?

- Он написал книгу «Доказательство Бога». Для таких, как ты, идиотов, - Макар разлил по рюмкам и протянул одну Михаилу Давыдовичу.

- Ты все время меня оскорбляешь! – попытался обидеться профессор.

- Ты, в свои критические дни, чего только не делаешь, я же тебя не попрекаю, - невозмутимо ответил Макар и выпил. – Давай, - кивнул он на рюмку, - делай, кто-то ведь звонил в колокол. Явно не Хемингуэй.

- Кто знает, - задумчиво отер губы Михаил Давыдович после выпитого, - значит, и к тебе приходили?

- Приходили. Да собирайся ты!

- Это, правда, что Конец Света?

- Я так думаю, сегодня в полночь…

- Я спал, как убитый…

- Тем лучше.

- И кто звонил в колокол?

- Я понимаю так, тот, кто хочет спасти этот мир. Меня, во всяком случае, правильнее сказать, мою душу, этот дилетант-звонарь спас.

- Дилетант?

- Ну да… Я так и не понял: набат или благовест.

- Это имеет значение?

- Для тебя – нет! – Макар начал терять терпение. – Давыдыч, ты бы штаны-то одел! Рубаху какую-нибудь. Некогда мне тебе все объяснять, я же тебе не по одному разу уже втолковывал, ветхозаветный ты мой!

- Ты же знаешь, Макар, я многое забываю. Завтра могу и не вспомнить, - примирительно сказал профессор.

- Не хрен было добро со злом смешивать, - ухмыльнулся Макар.

- Щас… Минуту… Если я одену джинсы?

- Да хоть юбку шотландскую! – взорвался-таки Макар и налил еще по одной рюмке. – Вчера ты готов был вообще без штанов ходить, ради проявления свободы.

- Ну, не напоминай, - взмолился Михаил Давыдович.

- Без меня где нужно напомнят.

- Фрэнсис Коллинз, говоришь? – вспомнил вдруг профессор, застегивая молнию на ширинке. – А где можно взять эту книгу? Он что – с научной точки зрения писал?

- Раньше надо было читать. Пошли. А! Рюмки возьми. И шоколадка вон лежит.

Пантелей из-за «врожденной» рассеянности несколько раз включал электрический чайник, пока не понял, что электричества нет, хотя до этого имел дело с темным туалетом и ванной, но там все списал на одновременно перегоревшие лампочки. В двухэтажном особняке, который благодаря успешной карьере удалось выстроить отцу, Пантелей за пару лет так до конца и не разобрался со множеством тумблеров, включателей, сенсоров и прочей техникой, призванной обеспечить жильцам максимальный комфорт. В каждой комнате валялись дистанционные пульты, усеянные кнопками. С их помощью можно было открывать и закрывать жалюзи, приглушать свет, если он ярок, и наоборот, включать и выключать всю бытовую технику, выводить картинки с камер внешнего наблюдения на плазменные панели телевизоров, вызывать домработницу и кухарку… и много еще чего, чем Пантелей почти никогда не пользовался. Но в это утро все оказалось грудой микросхем и пластмассы. К родителям Пантелей не поднялся, отец обычно уходил раньше, а мать могла спать до обеда. Она давно уже не работала.

Во дворе пришлось столкнуться с еще одной проблемой. Уже сидя в заведенном «X-trail», Пантелей безуспешно пытался открыть с пульта ворота. С трудом понял, как быть с механизмом, который обеспечивал их открытие без электричества. Выехав из двора, остановил машину. Думая о своих пациентах, он совершенно не видел и не чувствовал странности этого утра. Он и остановился за воротами потому, что обычно ему приходилось ждать значительной паузы в потоке автомобилей, прежде чем он сможет вывернуть на трассу. Сегодня она была пуста. Почти… Если не считать стоявших поодаль с включенными фарами машин.

Пантелей заглушил двигатель и вышел на улицу. Утренний воздух показался ему сладковатым. В книгах он наталкивался на фразу «воздух был неподвижен», или «недвижен», но представлял себе это несколько по-другому. Нынешний воздух в буквальном смысле висел. Или, можно сказать, был нарисован – как на картине. Он был осязаем, но осязаем именно какой-то своей искусственностью. Чахлые придорожные ели и осины в таком эфире вообще превратились в бутафорию. Изумрудность травы отдавала сталью. Сладость, наполнявшая воздух, уж очень напоминала кладбищенскую. Главное, что вдруг стало совершенно непонятным: - время года. И было ни жарко, ни холодно – было никак. Никакая погода никакого времени года…

- Пациенты! – стукнул себя по лбу Пантелей и снова прыгнул за руль.

Прежде чем он повернул ключ зажигания, услышал первый удар колокола. «Событие, что ли, какое? Или я праздник просмотрел?», но раздумывать об этом было некогда. Он непривычно (для себя самого) быстро и уверенно помчался по пустынным улицам, объезжая стоявшие как попало автомобили. Наверное, следовало бы подумать о применении нейтронной бомбы, или прислушаться к неожиданно оглушающему шелесту шин собственного автомобиля, но Пантелей не обращал на это никакого внимания и в который раз прогонял в уме утренний обход. У Нины Петровны УЗИ, у Алисы Антоновны надо посмотреть анализ по Земницкому…

В больницу вбежал со стороны приемного отделения, и опять же – не удивился, не увидев на посту охранника. Проскочил, было, мимо поста первичного осмотра, но вдруг замер, поняв, что его догнал чей-то стон. Вернулся и оторопел: в абсолютно пустом кабинете, скрючившись на кушетке, плакал мальчик лет пяти.

- Малыш, а где все?

Но в ответ мальчик только разрыдался так, что ответить уже не мог. Пантелей подбежал к телефону, потом к селектору – все молчало. Суетливо перебрал записи и бумаги приемного отделения, на глаза попался анализ крови Сережи Есенина пяти лет.

- Тебя Сережей зовут?

Услышав свое имя, мальчик едва кивнул, продолжая прижимать колени к подбородку и плакать. Пантелей робко погладил его по вьющимся соломенным завиткам:

- Есенин, фамилия, как у поэта…

- Я знаю, меня в честь него назвали, - наконец, малыш смог говорить.

- Животик болит?

- Да.

- А где все?

- Сначала все были, а потом исчезли.

- Как исчезли?

- Просто. Я испугался очень, и свет погас, а мне больно очень.

- Тебе надо операцию делать, а то перитонит будет, - сообщил Пантелей, но, скорее всего, самому себе.

- Операцию? – испугался Сережа.

- Ну да, ты же мужчина, должен понимать. Если ее не сделать… - Пантелей опять растерялся, подыскивая слова.

- Я умру, - опередил его Сережа, и ярко-голубые глаза мальчика снова наполнились слезами. – И мама исчезла, - всхлипывая, сказал он, отчего было не понятно, что его больше тяготит: возможность смерти или потеря мамы.

- Нет, не умрешь. Сейчас я тебя покачу вот на той каталке в операционную…

- А вы доктор?

- Ага.

- Детский?

- Человеческий, - нашелся Пантелей, вспомнив старушек в своем отделении.

- А вы сможете?

- Еще как!

- А вы меня усыпите?

- Можно и не усыплять, если ты не будешь бояться…

- Я не знаю.

В операционной было пусто и гулко.

- Есть кто?

«О-о-о», покатились нолики эха по кафельным стенам. Пантелей ринулся к стеклянным шкафам с медикаментами и, открыв первый, беспомощно развел руками. Нужны были сестры, анестезиолог, нужен был хоть кто-то, и, опасаясь напугать мальчика, он шепотом взмолился:

- Господи, ну пошли мне кого-нибудь!

А когда повернулся к каталке, то увидел, как над мальчиком склонился невесть откуда взявшийся старик в ослепительно белом халате.

- Щас, Сереженька, мы тебя с дядей Пантелиймоном перенесем, и животик твой быстро вылечим. Вот, держи, образок. Это Богородица, она поможет. А большую иконку мы вот туда поставим…

- Вы кто? – не удивился Пантелей всему, кроме прозвучавшего по-гречески собственного имени.

- Хирург, здесь нужен хирург. Дело несложное, но надо торопиться. Будете ассистировать.

- Нам бы лапароскопию…

- Зачем, итак все видно.

- Думаете гангренозный?

- Вижу… - старик повернулся лицом к Пантелею.

Благородные, удивительно правильные черты лица, окаймленные сединой. Лицо старика показалось Пантелею до щемящей боли знакомым, но память молчала. Особенно поразили внимательные… но слепые глаза. То, что они слепые, Пантелей понял сразу.

- Вы… простите…

- То, что нужно, я вижу, - опередил-успокоил старик. – Вам же нужна была помощь? Давайте поторопимся…

- Больше врачей в больнице нет? – сам себя озадачил Пантелей.

- Нет, - отрезал старик. – Готовьте инструменты. Вы-то ведь все видите…

- Не все… - Пантелей вдруг оторопел от внезапного прозрения – памятник, виденный им в Красноярске возле больницы: - Вы похожи на архиепископа Луку Войно-Ясенецкого. Только без митры… сейчас.

- Похож? Ну и хорошо. Давайте начнем, помолясь. Сережа, умеешь молиться?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Когда Олег спустился с колокольни, на площади перед храмом уже стояли несколько десятков человек. Аня сидела на мраморном крыльце с отсутствующим взглядом. Люди почти не разговаривали между собой, обменивались короткими фразами о ситуации в том или ином районе, делали предположения, но когда на крыльце появился Олег, замолчали, как по команде. Никонов быстро сообразил, что никакого алгоритма «высшего выбора» по оставшимся или хотя бы пришедшим к храму вывести нельзя. Кроме, разве что, полного отсутствия детей младше семи лет. Публика была, как говорится, разношерстная. Радовало одно - люди уже, видимо, пережили свои истерики и ночные блуждания, ни одного агрессивного взора Никонов пока не заметил. Ничего, кроме ожидания.

- Значит, это все-таки война? – спросил явный интеллигент в первом ряду, кивая на оружие.

- Никто не знает, - ответил Олег, - думаю, нет.

- Тогда зачем вам оружие? – прищурился интеллигент.

- Я солдат, у меня должно быть оружие, - спокойно ответил Никонов, - другое дело – понадобиться оно мне или нет.

- Для чего в колокол-то звонил? – спросила миловидная старушка, к которой прижималась молодая девушка.

- А разве на Руси не так принято?

- Так вы знаете, что произошло?

- Что нам делать?

- Сколько нам осталось жить?

- Где наши близкие?

Вопросы посыпались один за другим, и площадь заполнилась гулким ропотом, который становился угрожающим, словно Никонов был виноват во всем, что произошло.

- Тихо, граждане! – крикнул Никонов, и люди послушно замолчали.

Человек с оружием был похож если не на руководителя, то хотя бы на вожака.

- Нам нужно запустить системы жизнеобеспечения, какие возможно. Нам нужно обеспечить порядок. И главное: нам нужно понять – что мы должны делать. Главное: что бы ни случилось дальше, мы должны жить и, если придется, то и умереть людьми. – Никонов сжал цевье автомата, будто это был самый важный аргумент, но никто не возражал. – Надо понять, что происходит. Может, это эхо той войны, которая, казалось, была в стороне от нас, может… Может, найдется среди нас кто-то, у кого хотя бы есть какие-то предположения. Наверное, все, не сговариваясь, подумали сегодня про Конец Света…

- Это не Конец Света, - перебил его стоявший чуть поодаль крупный мужчина в камуфляже и берцах. Вместо оружия на плече у него была совковая лопата. Да и длинные волосы до плеч, небритое испитое лицо говорили о том, что он не имеет отношения к военным, хотя сначала факту камуфляжа Никонов обрадовался. Да и силушки у этого алкаша, похоже, не отнимать.

Рядом с ним топтался с ноги на ногу встревоженный круглолицый и краснолицый бородач. Он буквально отшатнулся от своего товарища, и возмущенно спросил:

- Как так? Макар? Ты же мне всю дорогу доказывал, что это Конец Света!

- Это не совсем Конец Света. Я бы употребил здесь слово «почти»…

- Вы что, специалист по этому вопросу? – подозрительно прищурился Никонов.

- Не похож? – с вызовом ответил Макар.

- Слышь, мужик, кончай пургу гнать, вояка порядок хочет навести, а ты нам тут опиум для народа толкаешь! – это крикнул парень, сидевший на капоте своего джипа. – Надо все поделить. И баб тоже. Надо посчитать их. И мужиков посчитать, которые еще чего-то могут. Которые не могут, пусть улицы подметают. Будет порядок, - он едко хохотнул, слегка задрав голову, обнажив испещренное татуировками горло.

Заметив, что никто его не поддержал, более того, многие смотрели на него с осуждением, он сменил улыбку на оскал:

- Че вылупились, олени долбанные? Говорят же вам, жить и умирать надо по-человечески. А господь вам что завещал? Плодитесь и размножайтесь. Самое время восполнять потери. А? Не так?! – Он смотрел на всех едко и презрительно, словно перед ним были жалкие рабы, и никто ему не отвечал. – Кошечка, эй, на крылечке, - позвал он Анну, - тебе в тапочках не холодно? Пойдем ко мне, я тебе каждый пальчик отдельно прогрею. А!? Пойдем?! Или ты будешь у этого солдафона на ать-два все делать? Будешь по команде – лежать, ать-два! Ноги раздвинь – ать-два!..

- Заткнись, - наконец, не выдержал Никонов.

- Сам увянь, - парень спокойно достал из-под мышки пистолет, - ты не думай, что ты один тут крутой… - но договорить он не успел, выстрел из «винтореза» прошил ему руку, пистолет упал на мраморные плиты.

- Сука! Ты чё, гоблин! Я ж тебя!.. – потянулся за оружием левой рукой, но второй выстрел отбросил его под колеса машины и заставил замолчать.

- Всякий, кто будет представлять опасность для общества, будет уничтожен, - с металлом в голосе сказал Олег.

- А я думал, мне работы уже не будет, - хрипло прокомментировал Макар.

- Это вы будете решать, кто представляет опасность для общества? – тихо, но уверенно спросил все тот же интеллигент.

- Сейчас, если вы заметили, решать было некогда. Но я готов ответить за каждый свой поступок. Могу отдать один ствол вам, - Никонов в подтверждение сказанного скинул с плеча «Калашников» и протянул его мужчине.

- Не надо, - отстранился тот, - просто начинать со стрельбы – не самое лучшее, чтобы, как вы сказали - по-человечески…

- Да успокойтесь вы, я его не убил, прострелил руки. Щас придет в себя. Если кому-то хочется оказать первую помощь – пожалуйста. Но мне бы хотелось дослушать вас, - Олег кивнул на Макара. – Выйдите сюда.

- Иди-иди, - подтолкнул товарища Михаил Давыдович, - будешь помощником…- и шепотом добавил, - Пиночета или генерала Франко.

- Давыдыч, ты сегодня добрый, но по-прежнему дурак, - покачал растрепанной головой Макар.

- Я думаю, здесь еще не все, - обвел взглядом толпу Макар, поднявшись на крыльцо. – Надо собрать всех.

- Зачем?

- Что это даст?

- Перепись, что ли?

- Мы же от чипов отказались, так теперь нас так пересчитать хотят?

Макар терпеливо дождался, когда предположения утихнут.

- Нам надо найти праведников, - уверенно сказал он.

- Что?

- Кого?

- Праведников?!

- Откуда?

- В монастырях-то уже не сыскать…

- Раз мы живы, значит, они есть, - Макар еще раз внимательно прошел взглядом по лицам. И почти все опускали глаза: - Есть, но не здесь…

Все, кроме Галины Петровны, которая выдержала его взгляд и спросила сама:

- А ты-то кто будешь?

- Я? – Макар заметно растерялся, но быстро нашелся: - Я наблюдатель. Не праведник, это точно. Я – могильщик. Кладбищенский смотритель.

- А теперь индивидуально мне, и остальным желающим объясни - почему это не совсем Конец Света? – запоздало возмутился Михаил Давыдович.

- Потому что мертвые – не встали.

Макар произнес эту фразу так, что на какое-то время над площадью повисла тишина.

- Думаю, сегодня многие уже столкнулись с тем, что сами себе объяснить не могут. У каждого, как у гоголевского Вакулы, свой черт за спиной. Или я не прав? – Макар выдержал победную паузу. – Всю жизнь я собирал признаки и предсказания о Конце Света. Я прочитал несколько толкований Апокалипсиса Иоанна Богослова. Скажу честно, я не знаю, что произошло сегодня ночью, но уверен в другом - что-то очень важное зависит от каждого из нас. Может, сейчас где-то на Земле, в таком же полувымершем городе также стоят друг перед другом последние люди, и пытаются понять Замысел…

- Да это опять религиозная пропаганда! У нас свободная страна! Мы, скорее всего, столкнулись с психотропным оружием!.. – Макара перебил высокий мужчина в дорогом костюме. – Надоело это мракобесие…

И снова загудели то тут, то там:

- Да точно – оружие…

- Инопланетяне…

- Китаезы все-таки напали…

- Мы ж пол-Европы остановили…

- Коллайдер опять запустили…

Олег в это время сходил к джипу, подобрал пистолет, и перевязал раненого им парня с помощью аптечки, которую нашел в машине. Макар терпеливо ждал, когда все выговорятся. Но люди замолчали, когда на крыльцо снова поднялся Никонов.

- Ваша жена умирала от рака, - обратился Макар к своему оппоненту, - а вы, оставив ее одну в больнице, уже предавались любовным утехам с молодой подругой. Священник, который исповедовал вашу супругу перед смертью, упрекнул вас в этом, может, поэтому вам теперь везде мерещится религиозная пропаганда?

- Не твое собачье дело! – сорвался мужчина.

- Дела у меня не собачьи…

- Тебе-то откуда известно?

- Я хоронил твою жену…

- И что, она сама тебе об этом рассказала? Из гроба прошептала?

- Прошептала. Я знаю язык усопших. Но я тебя не упрекать сюда вышел. Не мне тебя судить. Просто - хотя бы задумайся о том, что ты здесь стоишь только потому, что она там молится за тебя…

- Вот только не надо, - мужчину буквально кривило и ломало, - не надо мне тут на совесть давить… Ты, наверное, вообще некрофил!

- В другое время я бы тебя уже зарыл, - сказал сквозь зубы Макар.

- Может, мы все-таки выслушаем его до конца!? – предложил Никонов. – Во всяком случае, у него есть хоть какое-то объяснение…

- Дайте сказать Макару, он, между прочим, любого академика за пояс заткнет, - поддержал Михаил Давыдович. – Он добрый человек, просто вы его не знаете!

- Так, может, он мне дочь вернет? – с издевкой спросила слегка поддатая женщина.

- Это… не по моей части, - вздохнул Макар. – Я только хранитель. Но выпить с вами не откажусь. Вы же этим заливаете боль?

В этот момент к воротам храма подкатил еще один джип. Из него выпрыгнул молодой человек в белом халате, озадаченно посмотрел на всех и крикнул:

- Что вы тут стоите?! Там в больнице беспомощные люди! За ними надо ухаживать, их надо кормить! А я один! Не могу же я каждый раз просить архиепископа Луку помогать!

- Ну вот, - улыбнулся без всякой иронии Макар, - кажется, первый праведник уже нашелся.

«Эник, проснись. Эник, тебе надо идти. Иди к храму, Эник», голос Натальи был где-то совсем рядом. Ласково шептал на ухо. И Эньлаю хотелось дотянуться до него. Провести подушечками пальцев по любимой чуть вздернутой верхней Наташиной губе, по носику-курносику… А еще должны прибежать дети. Они всегда прибегают утром, чтобы забраться к родителям под одеяло. Ваня и Вася залезают каждый со своего края, а Люлюська просто прыгает сверху и начинает тискать то мать, то отца. Эньлай потянулся к Наталье, рука сорвалась с кухонного стола, и он всем телом соскользнул на пол. Пробуждение было настолько неожиданным и пугающим, что Эньлай тут же попытался вскочить, но со всего маху ударился головой о столешницу, и снова опустился на пол, обнимая руками голову.

Это был только краткий сон. Но голос Наташи продолжал звучать где-то рядом, даже не поймешь: внутри или отовсюду: «Эник, тебе надо идти…» Кажется, бил колокол, вспомнил Эньлай. Значит, там кто-то есть. Эньлай поднялся, с отвращением посмотрел на водочную бутылку, достал из холодильника минеральную воду и долго пил прямо из горлышка. Потом подошел к зеркалу и начал усиленно расчесывать слежавшийся ежик волос. Почему-то вспомнил, как только что приехавшие в Россию китайцы утверждают, что все русские на одно лицо, а русские, в свою очередь, то же самое говорят о китайцах. Сам Лю настолько привык к русским лицам, что как раз соплеменники казались ему одинаковыми. А уж мерилом женской красоты независимо от роста, полноты, расы, цвета кожи и еще чего угодно для него была Наталья.

«Эник, тебе надо идти…» Придумала же уменьшительно-ласкательное. Как она умела образно говорить! «Эник, ты задумчивый, как иероглиф…» Или когда обижалась на что-нибудь: «Лю, ты меня не з-лю-кай…» И как она могла полюбить такого? – в очередной раз озадачился Эньлай перед зеркалом.

Когда Лю подъехал к храмовой площади, какой-то мужчина, увешанный оружием, судя по всему, раздавал поручения усталым испуганным людям. Значит, в городе люди оставались.

- О, только косоглазых нам не хватало… - эту фразу произнес парень, который сидел, привалившись к колесу тонированного джипа. Обе руки у него были перевязаны, а на все происходящее он смотрел с откровенным пренебрежением, даже ненавистью.

Эньлай не обратил на его слова никакого внимания, а сразу подошел к тому, который показался ему старшим.

- Что тут происходит? – спросил он.

Никонов посмотрел на него внимательно и лишь потом ответил:

- Что? Пытаемся жить, пока не поймем главное.

- Что главное?

- Для чего мы здесь остались.

- По-моему, важнее понять, где наши близкие.

- Одно другому не мешает.

- И что вы делаете?

- Каждый будет заниматься своим делом. Электрики будут смотреть, что можно сделать для подачи энергии, пекари – печь хлеб, врачи – лечить… Вы кто по профессии?

- Я коммерсант. Торгую БАДами.

- Чем?

- Биологически активными добавками.

- А-а, - разочарованно потянул Никонов. – Меня зовут Олег.

- Эньлай, но можно проще – Лю. И можно на ты. Мне кажется, не время миндальничать.

- Что ты еще умеешь делать, кроме как продавать БАДы, Эньлай?

- Всё.

- Мощное заявление.

- Я действительно умею многое. К примеру, даже водить самолет.

- А попроще?

- Могу - готовить. Могу - стрелять, - Лю кивнул на автомат. – Могу – лечить. У меня вообще-то медицинское, фармацевтическое образование. Второе, правда…

- Отлично, у нас в больнице люди. Там один врач на всех. Интересный парнишка. Не в себе. Надо будет ему помогать. А то он утверждает, что ему помогают ангелы и святые.

- Может быть, - согласился Эньлай.

- И вот еще что: на улицах надо быть осторожнее. Собаки как-то быстро одичали, кое-кто видел диких животных. Пока только лося и лису, но кто знает…

- А оружие – только у тебя? – Лю вопросительно прищурился, и его глаза превратились в две узких линии.

- Пока только у меня. Надо будет, дадим и тебе.

- Кто вообще остался?

- Никакой видимой закономерности нет, - задумчиво ответил Никонов, - но твердо можно сказать одно: нет ни одного человека, у которого все были бы дома. Мы решили тут собираться, каждое утро…

- А ты уверен, что все, кто есть вокруг, это те, за кого себя выдают? Что они вообще есть?

От такого вопроса Никонов растерялся. Он еще раз пробежался взглядом по тем немногим, кто еще оставался на площади, словно таким образом можно было ответить на вопрос Эньлая.

- Я об этом не думал, - тихо признался Олег. – Похоже, тебя тоже посещали?..

- Да.

- Кто-то из прошлого?

- Как голос совести.

- М-да… Закурить есть?

- Я не курю…

- Я тоже… Бросил. Казалось бы, давно. А теперь – будто вчера.

- Увезешь этого, - Олег указал на парня у джипа, - в больницу.

- Кто его?

- Я подстрелил.

- За что?

- Он перепутал наш город с местами не столь отдаленными. И у него было оружие.

- Понятно.

- Тут каждый остался со своими какими-то странностями…

- Наташа говорила: свои скелеты в шкафу.

- Какая Наташа?

- Жена.

- А у меня Ксения говорила: свои тараканы.

Оба понимающе переглянулись.

- Ты крещеный китаец? – спросил вдруг Олег.

- Да. Не знаю только, насколько я верующий.

- Многие китайцы крестились, особенно, когда война началась…

- А она и не кончалась последние двести лет? Думаешь – это Конец Света?

- Тут без меня специалисты по этому вопросу есть. Макар зовут.

- Священник?

- Нет, могильщик.

- Могильщик?

- Ну да, с лопатой не расстается. Как повар с ложкой.

- Как ты с автоматом?

- Ну да… Если бы был священник, все было бы понятнее. Я так думаю.

- Значит, это ты бил в колокол?

- Я.

- А в храм кто-нибудь догадался зайти?

- Да вроде одна бабулька с внучкой туда пошли. Да Макар этот с каким-то профессором следом за ними.

- Мне тоже надо. Наташа сказала.

- Как сказала? – удивился Никонов.

- Я спал, а голос ее слышал.

- А-а… Пойдем вместе. Аня, пойдем.

- Это кто? – тихо спросил Эньлай.

- Соседка, ночью насмотрелась, до сих пор не может в себя придти.

Олег уверенно пошел впереди, но у дверей Воскресенского собора растерялся – вспомнил об оружии. Эньлай быстро сообразил, что его тяготит: вроде, в храм с оружием нельзя, с другой стороны – не факт, что его можно оставить на пороге или вообще где-то оставить.

- Казаки с оружием, кажется, ходили, - то ли придумал, то ли действительно вспомнил откуда-то Лю.

- Священников нет, замечание никто не сделает, - подбодрил сам себя Никонов и потянул тяжелую, обитую гравированной бронзой дверь.

- Господи, что это? – замер он на пороге.

«Помнится: у Канта самое большее удивление и благоговение вызывали звездное небо и нравственный закон в себе. Нравственный закон – это, надо понимать, голос совести. Я тоже начинал со звездного неба. Наверное, каждый это проходил: летней ночью обратиться в эту усыпанную мирами пропасть, и понять себя песчинкой, затерянной в космосе. Понять, что все это не могло возникнуть само по себе. Звездное небо и книги. Библиотеки тоже напоминали мне о Вселенной. Выстроившиеся на полке миры… Неужели я когда-то терял время на Канта? И мне совсем чуть-чуть оставалось до Давыдовича… Так и представляю себя на кафедре с горящими от всезнания глазами:

- Рай уготован всем, товарищи! Регулярные рейсы будет осуществлять авиакомпания «Армагеддон»! В полете всем будут выданы труды Блаватской…

Кем я тогда был? Пифагором, чувствующим свою отчужденность к этому миру? Ощущавшим свою душу, как часть нетленного и запертого в бренном теле, в ограниченном человеческом сознании? А ведь, если подумать, он чувствовал свою душу частью божественного. Пифагор, Платон, Аристотель… Да, скромный Аристотель, который полагал, что каждый человек может только открыть свою маленькую часть мироздания. Аристотель, который отдалял бога от человечества в вечное и неизменное, не имеющее интереса к происходящему здесь… Пифагор, Сократ, Платон, Аристотель… все они вернулись на землю и остались на земле. А я бродил отчужденно по томам накопленных знаний и терялся в играх чужого сознания, сам себя захлопывал между пожелтевшими страницами давно непереиздаваемых книг.

Я так отвлекся от материального, что забыл о той, которая могла затмить собой все. Наверное, с моим упорством и рвением, я мог бы добиться ее. Не без труда, но мог бы. Ее не интересовали деньги, ее не интересовали блага, она ждала любви. И она ждала меня… Я все попробовал: суму нищего, оружие воина, уединение философа, но упустил ее. В этом мире не бывает совпадений. Совпадение – слово из лексикона идиотов. И я точно знаю, что она была послана мне, чтобы спасаться вместе, а я предавался ложному мудрствованию. И, в конце концов, она уехала. А я так и остался между церковью и миром ждать конца света. А нужно-то было? А нужно было апостольской простоты. И с чем я приду? Мученики покажут свои раны, праведники – свои подвиги, а что покажу я? Пустые бутылки и сомнения? Боль, которую я не смог победить? Так ведь знаю почему. Упования на помощь Божию имел мало, а себя любил больше меры. Хоть и писали святые отцы, что не следует ждать от людей последних времен подвигов, а хотя бы - терпения, но моего терпения едва хватало.

Дата добавления: 2015-09-05