Репетиция Апокалипсиса 8 страница

Да еще вдруг эти русские, которые все никак не хотели считать педерастов и педофилов нормальными людьми, еще и разгулялись до такой степени свободы, что обязательная чипизация в России не прокатила. Пришлось Кремлю опять придумывать постепенную и ползучую, заставляя надрываться средства массовой информации, воспевая удобства, преимущества и льготы для тех, кто добровольно станет «электронным гражданином мировой цивилизации». Хуже того, русские вообще перестали ходить на выборы и вежливо плевали власти всех уровней в лицо. Они перестали ей хоть сколько-нибудь верить. Иллюзию демократии поддерживали там изо всех сил, но приходилось всерьез думать о том, что завтра они захотят избрать себе царя. Причем православного, да еще сделают это по законам уничтоженной, казалось бы, в 1917 году империи. Удивительнее всего, что идею эту поддерживали и мусульманские народы России, которые насмотрелись на всякого рода сепаратистов и просто хотели жить в приличном государстве, а не на клочке карты. Соединенным Штатам в это время было куда как хуже, чем всем остальным: несколько штатов превратились в постоянную и сплошную зону стихийного бедствия: землетрясения, пожары и наводнения там практически не кончались. А тут еще как назло: засухи, неурожай, падеж скота… и надо кормить третьи страны. Их надо было кормить за то, чтобы они соглашались оставаться третьими. Получалось: все не так, как задумывали, все наперекосяк, и будто сама природа ставит планам глобального царства заслон. В системе «хлеба и зрелищ» то тут, то там происходили сбои. Особенно с хлебом. Поэтому весь шоу-бизнес напрягался, чтобы восполнить недостаток зрелищами. Но и здесь не все было так гладко. Стоило, скажем, появиться с молитвой на устах или в сердце хотя бы одному благочестивому христианину на стадионе, где проходили шоу великих исцелений, где псевдокалеки должны были вскакивать с инвалидных кресел и пускаться в пляс с благодарностями великому правителю, и актерам-калекам не по силам становилось отбросить костыли, состроить блаженные счастливые лица. Их начинало корчить, они бились в припадках, пуская сквозь стиснутые зубы пену, и сквернословили на разных языках. Многие из них в одночасье действительно становились инвалидами и больными людьми, поэтому желающих сыграть роль исцеленного нанять было все труднее и дороже. Когда маги, факиры, лжепророки и спецслужбы разобрались, кто мешает их торжеству, началось открытое преследование христиан… Но пришли Илия и Енох… Говорили также, что где-то в Европе видели Иоанна Богослова. А России в это время было не до Ближнего и даже не до родного Дальнего Востока. Под боком разваливалась на части Украина…

Мне казалось в эти дни, что Россия немного в стороне от растущего во всем мире безумия. Она, как повелось, успокаивала себя собственным величием, ощетинившись последними ракетами и негустыми штыками. Сумасшедших – пробовать на вкус русские ракеты – не находилось. Правда, наши солдаты появлялись то в одном, то в другом огненном котле, спасая тех, кто еще недавно не считал их полноценными людьми, называл рабами, идиотами, жалкими выродками азиатской России… Но солдат это не интересовало, они просто в очередной раз выполняли свою тяжелую работу.

И мне довелось пощупать температуру в горячих точках, посмотреть на смытый морем Константинополь, где уже рыли котлованы под первые фундаменты стройбатовцы, а инженеры и руководители прикидывали на глаз, сколько можно поиметь на восстановлении турецкой Византии. Даже появилось выражение: зарыть пару миллионов на берегу Босфора. Россия, как всегда, не вписывалась ни в общемировые течения, ни в общемировые проблемы. И, как всегда, поражала своих и чужих крайностями: с одной стороны, в стране росло число верующих, а в их числе множились благочестивые праведники, поражавшие потребительский мир высоким духом аскетизма, настоящими чудесами и прозрениями, с другой – были потребители-обыватели, которые верили в прогресс и развитие забуксовавшей науки, смыслом их существования было накопление и совершенствование личного комфорта. Получалось, Россия была распластана на весах, чаши которых клонились то в одну, то в другую сторону. Наверное, это получался тот самый собственный, но весьма извилистый путь России, над поиском которого бились с незапамятных времен что славянофилы, что западники. Люди бились, Богородица покрывала, Бог вел… Бог посылает страдания тем, кого любит. Выходит, и со странами так. Узкими вратами идут не только люди, но и народы. И если посмотреть на историю, то более всего страданий выпало на долю евреев, русских, белорусов и сербов… Нравится это кому-то или нет, но это именно так.

Израиль, между тем, быстро восстановил на месте сметенной якобы очередным природным катаклизмом Мечети Скалы Храм Соломона. Никто в бесконечной череде природных катаклизмов и безостановочной работе кровавого молоха особо на это внимания не обратил. Пощебетал интернет, остальные СМИ либо толерантно промолчали, либо высказались традиционно «объективно», невразумительно и без позиции, как и полагалось современным СМИ. Камни-то к нему уж давно были завезены и приготовлены. Помню, в нашем блиндаже разгорелся спор между двумя разведчиками, которые ходили на задание плечом к плечу, а тут сошлись в словесной перепалке так, что могло дойти и до мордобоя. Парни горячие. Один чистокровный еврей, если такие есть в природе, другой - в буквальном смысле рязанский умник. Родился в Рязани и поступил в рязанское училище ВДВ. Вот рязанец-то по имени Алексей и начал вдруг наседать:

- Не восстановили бы храм Соломона - не венчали бы там на царство Антихриста!

На что его недавний друг Михаил возражал:

- А если бы русским запретили восстанавливать Храм Христа Спасителя? Что бы ты сказал?

- Ну ты сравнил!

- Равноценно!

- Да у вас синагоги по всему миру настроены.

- Как ты не понимаешь, в синагогах не может быть полноценного богослужения! Господом было определено только одно место!

- Ну раз Храм был разрушен, значит, так попустил Господь, за грехи ваши. У нас, когда монголы нас топтали, в летописях так и писали: за грехи наши пришли на землю русскую поганые… Во как!

- И вы перестали бороться за независимость? Не восстанавливали сожженные храмы? Вы в итоге после революции своими руками свои святыни порушили!

- Ага, а вы дирижировали, читал я, кто русские революции возглавлял.

- Без полной поддержки народа это было бы невозможно!

Спор раскалялся. И они обратились ко мне, обратились по прозвищу, которое я носил.

- Философ, - позвал Алексей, - рассуди, ты у нас умник. Он говорит, что евреи должны были восстановить Храм Соломона. Так же, как и мы, Храм Христа Спасителя.

- По-человечески, он прав. На все сто. Кроме того, Откровение Иоанна уже написано, значит, Суд уже вершится. Мы можем только просить милости, но не отмены приговора…

- Опаньки! – изумился Алексей, и хотел уже и мне навесить пару оскорблений, но я опередил его.

- Но есть еще проявленная в истории Божья воля. Ты же сказал, что Храм был разрушен.

- Два раза, - горько вставил Михаил.

- Два раза, - подхватил я, - Навуходоносором в 596 году до Рождества Христова, а потом римскими легионами Тита в 70 году уже новой эры. Не так ли? – обратился я к Михаилу.

- Абсолютно верно, - настороженно согласился он.

- А почему оба эти события иудеи отмечают строгим постом в один день?

- Потому что оба они произошли девятого Ава…

- Пятый месяц лунного календаря…

- Да…

- В один день с разницей в 656 лет. У одного хорошего еврейского писателя Исаака Башевиса Зингера я прочитал такую фразу: совпадение – не кошерное слово…

- Если я забуду тебя, Иерусалим, пусть отслхнет моя правая рука. Да прилипнет язык мой к небу моему… если не вознесу Иерусалим на вершину веселья моего… - горько процитировал молитву Михаил.

- Христос предсказывал это разрушение. У апостола Луки устами Иисуса сказано: «не оставят в тебе камня на камне, за то, что ты не узнал времени посещения твоего». Проще говоря, не принял Мессию…

- Вы не антисемит? – подозрительно прищурился на радость торжествовавшему Алексею Михаил.

- Несть эллина, несть иудея, - процитировал я Спасителя. – Мои любимые апостолы Иоанн и Павел не были русскими, Миш. Но ты говоришь со мной на русском языке, а завтра пойдешь на задание с Алексеем. И об этом сейчас надо думать. Об остальном - решит Господь. Почитаемый нами Серафим Саровский учил так: евреи и славяне суть два народа судеб Божиих, сосуды и свидетели Его, ковчеги нерушимые; прочие же все народы как бы слюна, которую извергает Господь из уст Своих… Он также учил, что многие евреи распознают Антихриста. Он говорил, что евреи не признали Христа, но в России может родиться Антихрист. О чем мы тут спорим? Пусть каждый поступает по сердцу своему. Небо одно над нами… Его не поделишь… - Что еще я мог им сказать? Но подумал, и сказал: - До того, как я увидел тебя, с трудом бы поверил, что еврей пойдет воевать за интересы России, а еще меньше бы поверил в то, что он умеет это делать хорошо.

- За столько лет научились… - закончил спор Михаил. – Закурить дай, - попросил он Алексея.

Тот достал сначала сигареты, а потом и флягу с водкой. Скрутив пробку, он для первого глотка протянул ее Михаилу. На войне дискуссии заканчивались либо так, либо пулей. Утром следующего дня они оба погибли в одной боевой машине, накрытой ракетой. Их останки, разбросанные на много метров, похоронили в одной могиле.

Вернувшись с очередной войны, я бросился искать Елену. Нигде так, как в окопной грязи, уворачиваясь от снующей повсюду смерти, не ощущаешь необходимость быть рядом с любимым человеком. Недописанные научные труды и книги не грезились… И сны были не банальной эротикой молодого солдата. Просто ее глаза смотрели откуда-то с необычайно голубых и чистых небес, не затянутых дымом пожарищ, и казалось, там, на лазурном горизонте, собственно, и начинается рай. И каждый день я хотел уйти в сторону этой светлой полосы неба. Я мечтал прижаться лицом к нежным ладоням и заплакать обо всех увиденных смертях. Сам я умирал несколько раз, даже не знаю – хотелось мне этого или нет, скорее, просто соглашался, как с неизбежным, но смерть, посидев рядом с моим телом, на корточках с многообещающей ухмылкой отступала. И я вернулся…

Вернулся, чтобы узнать – Елена уехала в неспокойную Европу».

В своем юном – восемнадцатилетнем возрасте Даша еще не утратила, как многие взрослые, способность беспричинно восхищаться окружающим бытием, если оно к тому располагало, и даже испытывала в этом естественную потребность. Поэтому, когда работа на больничной кухне была почти закончена, а готовый обед развезен по палатам, где еще оставались больные, она отпросилась у бабушки на улицу, побродить в парке, ограждающем клинику от навязчивой цивилизации.

- Ни светло, ни темно, ни холодно, ни жарко, - определила Даша, выпорхнув на аллею, стараясь скорее избавиться от клинически кухонных запахов.

Воздух хоть и был неподвижен, но все же сохранял в себе элементы необходимой для жизненных функций влажности и в любом случае был более свеж, чем в помещении. Тем более – в больнице. Странным казалось Даше, что зелень на березах и осинах точно отсвечивала сталью, наполняя пространство парка ирреальной искусственностью. Казалось, мир замер при переходе из цветного кадра в сепию. Спасали его кедры и сосны, хвоя которых ощетинилась против наступающего сюрреализма сочно-зелеными иглами. Оставшись один на один с этим миром, Даша, не успев сделать и ста шагов по аллее, стала испытывать мистический страх. Вспомнилось и утро в объятьях Фрутимера, и ночной взрыв в городе, и лекция этого иссиня небритого Макара о Конце Света. Маленькая жуть рождается в голове, а потом стекает вниз и падает в сердце, оттуда – по всем кровяным сосудам – по всему телу. Дальше начинается ужас. И тогда приходится спешно семенить обратно, быстрее к людям…

Даша перевела дыхание уже в холле. Устыдилась своего страха и снова вышла на крыльцо. Нет, вокруг точно было неспокойно. Эфир был буквально наполнен состоянием тревоги. А одиночество становилось идеальным проводником этого беспокойства в сознание. Нужно было придумать себе какое-нибудь бессмысленное занятие, чтобы отвлечься, и Даша решила открывать все двери подряд. В другое время в этих кабинетах вели прием врачи, проходили лечебные процедуры и диагностика. Некоторые кабинеты были закрыты на ключ, в открытых можно было задержаться на несколько секунд, чтобы оглядеться, представить, что вот-вот начнется прием. Открыв дверь с табличкой «врач-гинеколог», Даша невольно поморщилась, сразу закрыла ее, но вот следующая ее удивила, ибо за ней была стена. Обычная кирпичная стена. «На фига тогда дверь?», пожала плечами Даша, подумала что-то о возможной перестройке и бытовых нуждах и, не придав значения увиденному, двинулась дальше. На втором этаже она зашла в хирургическое отделение, попутно открывая все двери, и также бесцеремонно ввалилась в ординаторскую. Там за столом сидел Пантелей, расписывая что-то в огромной таблице.

- Извините, я тут осмотреться вышла. Нет ли еще кого… Не помешаю? – спросила она.

Пантелей сначала даже не понял, что кто-то вошел, посмотрел рассеянно на девушку, пожал плечами: мол, не знаю, помешаете или нет.

- Мы там закончили, всех накормили, - как бы оправдала свое безделье Даша.

- Ага… Хорошо… Я вот составил таблицу… Ну… Больных всех… Диагнозы, процедуры, необходимые препараты… Чтоб проще было. Надо размножить. Еще нужны дежурные. А вы свободны?

- Н-ну, да…

- Что-то я хотел? Что-то было важно? – Пантелей наморщил лоб, выискивая потерянное в голове.

Даша улыбнулась его рассеянности и поймала себя на мысли, что этот растрепанный молодой доктор ей нравится. Пыталась понять чем. Уж не растрепанными светло-русыми волосами и плоховыбритым подбородком… Наверное, усталыми, но очень добрыми серыми глазами, из которых буквально лучилось добро. Нос прямой с широкими крыльями, а под ним полные губы. Уши великоваты… «Не пропорционально», профессионально определила Даша, но в целом все складывалось в весьма гармоничное и располагающее лицо. Чем-то привлекательное. Скорее не внешним, а внутренним. Дорисовала фантазией что посчитала нужным: волосы до плеч, небольшую бородку и усы. Получился русский интеллигент образца XIX века…

- Вспомнил! Надо мальчику почитать!

- Какому мальчику?

- Сереже Есенину.

- Ого! Это шутка такая?

- Да нет, его действительно так зовут. Хорошенький такой. Мы ему с архиепископом Лукой аппендицит недавно удалили.

- Не видела я тут архиепископов, - выразила сомнение Даша.

- Да он только мальчику помочь приходил.

- А куда потом делся?

- Вот у Сережи и спросите.

- Что ему читать?

- Вон, на полках. Там у нас целая библиотека. Раньше больные оставляли. Когда еще читали книги.

- Сейчас не читают? – Даша подошла к полке, выискивая что-нибудь детское.

- Сейчас редко кого увидишь с книгой. Чаще с ноутбуком, плейером, дивиди переносным… Вы вот читаете?

Даша повернулась к нему с явной обидой на лице, и Пантелей сразу сник:

- Простите, я вовсе не хотел вас обидеть. Простите, пожалуйста.

- Меня Дашей зовут, - по-своему успокоила доктора Даша.

- Пантелей, очень приятно.

- Я читаю. Бабушка даже богословские книги меня заставляет читать.

- Хорошая у вас бабушка.

- Хорошая.

- А я свою почти не помню. Бабушки и дедушки нужны. Они… как бы это сказать… они традициями напитывают. Вы так не считаете?

- Считаю, - согласилась Даша, - только иногда так напитывают, что весь пропитаешься. – Даша разговаривала с Пантелеем так, словно она была старше и опытнее, но он, похоже, не придавал этому значения.

- Это ничего. Так и надо.

- Вот, - определилась Даша, - нашла. «Большая книга сказок», - прочитала с обложки.

- Сказки – это здорово, - вдохновенно улыбнулся Пантелей. – Вам читали в детстве на ночь сказки?

- Я сама себе читала под одеялом с фонариком! – гордо ответила Даша.

- Правда? Я тоже! Мама кричала: выключи свет и спать. А я под одеяло – дочитывать. Нельзя же обрывать на самом интересном. Так только рекламу по телевизору ставят.

- Для идиотов.

- Что? – не понял Пантелей.

- Рекламу потребляют идиоты.

- А-аа… Не знаю, я за ней не слежу… Мне все равно…

- В какой палате больной? – спросила Даша, как собирающийся на осмотр профессор.

- Да рядом, следующая дверь. Он как раз проснулся. Просил почитать. А у меня таблица. Понимаете? Извините, что я вас прошу… Как бы перекладываю…

- Да успокойтесь вы, Пантелей, мне не трудно. В конце концов, я сюда вам помогать пришла. Лучше скажите, как вы думаете, это, правда, Конец Света?

- Не знаю, - смущенно улыбнулся Пантелей, отводя глаза в сторону. – Мне кажется… - он задумался, потом явно растерялся… - Нет, не знаю.

Даша улыбнулась его смущению и вышла с книгой в коридор.

- Привет! – радостно сказала она в соседней палате, еще не глянув на пациента. А когда посмотрела на улыбающегося Сережу, то вскрикнула. При этом испугались оба – и мальчик и Даша. Сережа, конечно, испугался Дашиного состояния. А за них обоих, в свою очередь, испугался прибежавший на крик Даши Пантелей.

- Что случилось? – спросил он.

- Это – Сережа… - сказала сквозь слезы Даша.

- Совершенно верно, это Сережа. Он никому не может сделать больно. Он тебя обидел?

- Это мой брат. Мой младший брат. – В подтверждение сказанного Даша вытащила из-под ворота водолазки крестик и раскрывающийся медальон-сердце, в котором была фотография. На одной половинке – родители, на второй – маленький мальчик – копия или оригинал прооперированного…

- Этой мой младший брат Сережа Болотин, - повторила Даша. – Он погиб с родителями…

- Я не гиб! – возмутился Сережа. – И я Есенин. Меня в честь Есенина назвали! Он стихи писал! Хорошие!

- Не может быть. Ему тоже было пять лет! – причитала Даша.

- А мне и есть! И я не был! Я есть! Папа на буровой, а мама исчезла!

Пантелей наблюдал эту сцену в растерянности и сострадании. Даша вдруг успокоилась и даже стала улыбаться.

- У тебя сестренка есть?

- Нет.

- А почему, думаешь, я ношу на груди твою фотографию?

- Ты – моя сестренка? – никто не знает, почему дети вдруг легко и быстро принимают новые условия игры. Впрочем, эти условия, устраивали их обоих.

- Я твоя сестренка. Меня зовут Даша.

- Ты родная?

- Ну, конечно, родная. И еще у нас бабушка есть. Баба Галя.

- Бабушка? Баба Галя?

- Папа говорил, что одна бабушка умерла, а другая… А другая злая и сбежала от нас в Германию.

- Это он, наверное, про тещу так.

- Теща – это кто?

- Это мама твоей мамы.

- Ага, это та бабушка.

- Наша бабушка не злая. Она строгая, но добрая.

- Разве так бывает?

- Бывает.

- Она к нам придет?

- Она здесь. Это она картошечку с тушенкой и лучком делала. Тебе вкусно было?

- Да. А сказку мне ты почитаешь или бабушка?

- Я.

- А вот эти дядя с тетей у тебя, - Сережа показал пальчиком на медальон, - они твои мама и папа?

- Мои.

- Но ведь они другие. Не мои.

- Это ничего. Я все равно твоя сестренка.

- Правда?

- Ну правда же… Дядя Пантелей, подтверди.

- А…Эм…Э… - и Пантелей послушно покивал. В этот момент он уже сам не понимал, где правда, и какая правда сейчас нужнее.

- Ты сказки принесла?

- Угу. Вот сейчас начнем с самой первой и будем тысячу и одну ночь читать.

- Ух ты…

- В некотором царстве, в некотором государстве…

Посреди ночи бесовская сила подбросила Михаила Давыдовыча на топчане. Он буквально подпрыгнул, широко открыл глаза и осмотрелся. Понял, что уснул в каморке Макара и мысленно выругался. Сколько они вчера попробовали дорогого алкоголя? Впрочем, неясную, но все же хоть какую-то картину можно было составить по количеству початых бутылок текилы, коньяка, виски и еще какой-то очищенной серебром водки. Зашли, что называется, напоследок в магазин. Потом Михаил Давыдович вспомнил Аню и очень пожалел, что не утащил ее в свою квартиру, а позволил идти с этим правильным до изжоги воякой. «Еще этот», - Михаил Давыдович с ухмылкой посмотрел на спящего Макара, потащил его от греха подальше за собой, прекрасно зная, в каком расположении духа проснется профессор. Сколько раз приходилось здесь оставаться на ночь, но никогда не приходилось слышать, что Макар храпит или даже посапывает. Грудная клетка вздымалась едва-едва, отчего с первого взгляда могло показаться, что могильщик мертв. «У клиентов научился», зло подумал Михаил Давыдович, схватил первую попавшуюся бутылку и сделал несколько глотков из горлышка. Поморщился, постоял, ожидая живительного тепла в желудке, снова сделал несколько глотков и вышел на улицу.

Ночь и день, похоже, превратились в ленту Мёбиуса. Белая ночь и серый день – близнецы. Во всяком случае – двойняшки. Другое дело, что ночь почему-то женского рода, а день мужского. Тут можно было пофилософствовать, накрутить, так сказать, онтологических страстей, или что-нибудь на тему влияния апперцептивности на сенсорную картину окружающей действительности. Хотя действительности ли? Эх, пропало звание академика…

В стоялом воздухе явственно припахивало сероводородом. Михаил Давыдович брезгливо поморщился, и направился к допотопному деревянному строению, на котором бессмысленно было писать «М» и «Ж», потому как дверь была одна.

- Каменный… нет, деревянный век! – сказал Михаил Давыдович и сам порадовался своему остроумию.

Избавив организм от лишней жидкости, профессор с видом начальника решил прогуляться по кладбищенским аллеям, проведать старых знакомых, попробовать голос – пошалить ораторским искусством. Настроение у него было прекрасное, страхи отступили, нервы не шалили, свежий алкоголь приятно обжигал нутро, и неугомонная натура требовала хоть какой-то деятельности и удовольствий. Город мертвых не возражал, напротив, Михаилу Давыдовичу казалось, что лица с овальных фотографий на памятниках, а то и высеченные на монолитах, смотрят на него с надеждой и обожанием.

- Ну что, жмурики, есть ли жизни на Марсе? Или на сникерсе? – обратился к покойникам профессор. – Вы уже знаете: быть или не быть. Знаете и молчите. А раз молчите – сказать вам нечего. А может, не о чем? Кто там рассказывал о явлениях из загробного мира? Отзовись?

- Что, уважаемый Михаил Давыдович, молодая кровь покоя не дает? – услышал профессор за спиной и не испугался.

- Какая же она молодая? – с возмущением повернулся он и увидел клыкастого эфиопа.

- Какая же она молодая? – повторил профессор. – При моем остеохондрозе, остеопорозе, камнях в почках и прочих хронических заболеваниях?

- Ну так, омолодить при наших возможностях не проблема, - приветливо осклабился бес.

- С кем не имею честь? – скаламбурил профессор.

- Меня зовут Джалиб. Я – старый друг Макара!

- А, это о вас рассказывал мне вечером Макар!

- Конечно же он нарисовал меня жутким и ужасным…

- Конечно, - подтвердил профессор. – Ну и что вам, собственно, нужно?

- О! – обрадовался Джалиб. - Люблю деловых людей. Они сразу переходят к главному! Вы всегда так радуете, профессор, когда пылко выступаете на тему нераздельности добра и зла. Помните свою последнюю лекцию: «Смогло бы добро сиять своими достоинствами, не будь зла?» - повторил Джалиб голосом Михаила Давыдовича.

- Вы осведомлены.

- Сам в зале присутствовал, - потупил глаза Джалиб. – Мне бы вашу силу убеждения. Не всем папа дает…

- Этому учиться надо. Знание – сила!

- Верно, уважаемый профессор. Бэкон именно это имел в виду.

- Так что вы от меня хотите, и что можете предложить взамен? – профессор нахмурил лоб, придавая себе важности.

- Начнем с предложения. Вечная жизнь вас устроит?

- Эк вас растащило, дружище. Тут конец света на дворе, а вы мне такое предлагаете. Чувствуется подвох.

- Я предлагаю только то, что могу дать. Вы же понимаете условность времени, или вам, как последнему дикарю, надо объяснять подобные утверждения? Вы-то знаете, что человеческий мозг легко воспринимает то, что соответствует его позиции, и, напротив, отвергает и высмеивает то, что ей не соответствует.

- Последние исследования американских ученых показали, что религиозность человека вообще обусловлена устройством мозга, - со знанием добавил профессор.

- Вот! И это отрадно.

- Но это не значит, что я собираюсь принимать что-то из ваших уст на веру! – предупредил Михаил Давыдович.

- Что вы, никакой веры! – радостно забаритонил Джалиб. – Только научный подход. Итак. Вы отрицаете вечную жизнь?

- Ну, как бы вам правильно сказать, - засомневался половинчатый профессор, - не то, чтобы сомневаюсь, просто в случае истинности конца света, а окружающая нас действительность некоторыми признаками начинает напоминать об этом неизбежном, с точки зрения многих религий, процессе, вопрос, скажем так, только в его фазе… - Михаила Давыдовича понесло, он готов был развернуть целую лекцию, но Джалиб вежливо его прервал.

- Глубокоуважаемый Михаил Давыдович, если время субстанция, искусственно разбиваемая мыслящими существами на определенные отрезки – секунды, минуты, часы, месяцы, года, то в условиях вечности, как вы думаете, возможно ли выделить определенный отрезок и, условно говоря, заморозить его в определенном состоянии развития? Скажем, для индивида это будет момент счастья.

- Гм, - озадачился профессор.

- Вы находитесь в точке, эта точка гарантирует вам блаженство, все удовольствия, географически она, конечно же, будет ограничена, скажем, радиусом нескольких сот километров… Но, - заговорщически подмигнул бес, - это не значит, что у вас там будет только одна женщина или только один напиток? Понимаете?

- Чем-то мне это напоминает «остановись мгновение, ты прекрасно», - вспомнил Гете Михаил Давыдович.

- Да ну, - как от назойливой мухи отмахнулся Джалиб, - вы еще Данте сюда притяните. Это же не научно! Не путайте литературу и науку!

- Гм, - снова забуксовал профессор.

И Джалиб не дал ему опомниться:

- Я, между прочим, тоже самое Макару предлагал.

- А он? – поинтересовался профессор.

- Впал в сантименты. Разве он вам не рассказывал, какая у него была любовь?

- Так, в общих чертах.

- Так, в общих чертях… Такая девушка… Афродита, как говорят студенты, отдыхает…

- У вас есть фото? - глаза профессора сверкнули похотью.

- Да нет проблем! – Джалиб махнул рукой, ногти-когти вспороли пространство, и Михаил Давыдович узрел берег моря, и Елену, выходящую из моря.

- Никогда… не видел… такой гармонии… - профессор с трудом подбирал слова, не в силах оторвать взгляда от видения. – Везет же могильщикам. Он что – был с ней? Где она?

- В данный момент – нигде. Но будет там, если вы захотите. В растянутой до бесконечности минуте. И в этих рамках вы вправе добиваться от нее всего, чего душа пожелает.

- Она его любила?

- Ну, это у нее спросить надо. Частный вопрос, знаете ли. Он, не поверите, ее на войну и знания променял.

- Идиот.

- Вы в этом сомневались?

- Конечно, сомневался и сомневаюсь! – разнервничался вдруг профессор. – У меня вообще такое чувство, что он все наперед знает. В голове у него энциклопедия… Брокгауза и Эфрона… и Большая Советская… Хотя никакой системы, похоже, у него нет.

- Ну так что, Михаил Давыдович? Товар берете? Я еще добавлю. Нимфы, знаете ли, так и плещутся у берега…

- И что я должен за это? – мотнул нечесаной волошинской гривой в сторону исчезающего видения профессор.

- Пустяк. Убить свою светлую сторону. Окончательно, так сказать, с ней расстаться.

- Да это не проблема, - усмехнулся Михаил Давыдович, - я бы этого гада давно прикончил. Но что я для этого должен сделать, почтенный Джалиб? Удавиться или вскрыть себе вены? Суицид, это не из моей песни.

- Да что вы! Вам уже сегодня довелось быть добрым самаритянином. А такой полет с колокольни намечался. Самоубийство в святом месте. Это, знаете ли, дорогого стоит…

- Да уж. Погорячился. Так что, если не самоубийство? – профессор спрашивал так, как спрашивает начальник подчиненного, и Джалиб ему старательно подыгрывал.

- Пустяк. Убить Макара.

- Макара?

- Макара.

- А какая, простите, связь, между моей светлой частью и этим Хароном?

- Элементарная. Один последний грешок.

- Грешок? Последний? Да я, между прочим, кроме душегубства еще и наркотиков не пробовал, гомосексуализмом не увлекаюсь. Так что у меня еще непочатый край.

- У вас, знаете ли, низкая самооценка. При вашей-то хуле на духа святого вам действительно нужен всего один шаг. Кстати, Макар сейчас перевернулся на спину. Вы знаете, что он обычно спит на животе. А сейчас – тот редкий случай. Горло открыто. А рядом стоит остро отточенная лопата. Один удар – и договор подписан.

- И эта женщина?..

- И вы рядом с ней, - уклончиво ответил Джалиб.

- Да рядом я могу сколько угодно облизываться. Знаю я вас. Анекдот студенты рассказывали. Наркоман попал на тот свет. Стоит в центре поля конопли. Нашел косу, косит. Голос сверху: да вон, там уже накошено. Он бежит туда. Точно – накошено. Начинает сушить. Голос сверху: дав вон там – уже насушено. Бежит туда, начинает срочно забивать косячок. Голос сверху: да вон – целый вагон папирос, сигарет, чего душа пожелает. Бежит туда, пихает папиросу в рот, судорожно ищет спички. «А спички где? Спички?!» - кричит наверх. Голос сверху: если бы были спички, тут был бы рай. Так что ваши уловки мне известны, почтенный Джалиб. Мне нужны гарантии.

Дата добавления: 2015-09-05