Репетиция Апокалипсиса 4 страница

Мир предавался гедонизму настолько, что перестал замечать, как с лица земли исчезают целые города. Главным для жующего и погрязшего в разврате большинства было, чтобы им не мешали предаваться удовольствиям. Иногда города исчезали по воле стихии, иногда благодаря налету авиации, а потом дошло до «гуманных» точечных ракетных ударов. Мир в это время жрал, пил, спал, блудил… Даже жители тех городов, которым было суждено исчезнуть. С чего это началось? С бомбардировок Сербии и Черногории в 1999-м? С Ирака? Сколько уже воды утекло…через Босфор и Дарданеллы? Кто бы теперь нашел на карте Царьград-Константинополь-Стамбул? Что там от него осталось? А ведь хитро придумали. Сначала новому мировому порядку не нужна стала православная Греция, на нее натравили Турцию. Не осталась в стороне Россия… А когда Израиль признал Палестину, казалось, в мире наступит мир и благополучие. А в обмен на это требовался всего-навсего небольшой кусочек земли в Иерусалиме – тот, на котором стояла Мечеть Скалы – Мечеть Омара. И США, наивно полагавшие себя мировым гегемоном… А Китай просто взял – и всех сделал. Почти…

Нет, не буду об этом. Ушел я от всей этой политики. Даже красивые слова о создании мироустройства всего-навсего есть желание одних жрать больше, чем другие. И не надо тут Эпикура Дэвидом Пирсом передергивать! Забейте себе своего Пирса… в заднюю биосферу. Старый грек Эпикур говорил: хочешь б о льших удовольствий, начни ограничивать себя.

Тьфу ты! Будто с Давыдовичем спорю. Накормить растущее население можно, растущую алчность накормить нельзя. «Тварь я дрожащая или право имею», не так ли, Федор Михайлович? Тварей не осталось, все – творцы! Творцы собственного счастья.

- Где вы? Ау? – я вывалился за дверь, туалет у меня там, да и загашник есть в холодной кладбищенской земле – бутылочка пшеничной. Раз Конец Света задерживается, мы его перепьем.

На кладбище было тихо. Здесь всегда тихо. Хорошо, что в последнее время почти не было медно-завывающего идиотизма – оркестров. Тихо… А сегодня тише, чем обычно. Спят ребята. Вот только тянуло откуда-то сероводородом. И не от клозета моего – с двумя окнами в Европу (так я их называл). Уж на что я не брезгливый, но, избавившись от переработанного кое-как «Джонни Уокера», я быстрее двинулся к тайнику, едва сдерживая рвотные порывы.

- Макарка! – позвал скрипучий баритон со скамейки у торца моей каморки.

- Для кого Макарка, а для кого и Макар Васильевич, - ответил я, всматриваясь в туманную серость нынешней ночи.

- Зазнался… Столько выпили вместе… - на скамейке сидел огромный негр с торчащими из-под пухлых куб кабаньими клыками.

- Для тебя, черномазый, уж точно, Макар Васильевич.

- Не признал… - рыкнул потусторонний нубиец, и в глазах его полыхнули два зеленых костра, осветив кошачьи усы под широкими ноздрями.

- Ты не по адресу. У меня должна быть белая горячка, а ты – черная. Вали в Африку.

- Нетолерантно излагаешь, - осклабился папуас.

- Не знаю такого слова, - ответил я, и потянулся к своему загашнику. Ужас, который все таки холодил спину надо было срочно залить.

Черный бес хлопнул в свои огромные ладони, между ними свернула маленькая сизая молния, из вспышки родился неплохо накрытый стол с напитками и закусками.

- Как ты любишь, - пригласил жестом бес.

- Я с вашим братом не пил и пить не буду, - держал я марку.

- Ой ли? – скривился бес так, что плющенный нос покрылся огромными морщинами. – Может, мне всех наших позвать, с кем ты в обнимку за столом сидел? Кому похабные анекдоты под запись рассказывал? Кому сквернословил? А?

- Че надо? Раз миндальничаешь со мной, а не сразу всей ордой долбите, значит, надо чего-то. И это… запах выключи. А то блевану щас в твою немытую харю.

- На свою посмотри. А запах этот, между прочим, в основе всех парфюмерий лежит. Да ты присядь, Макар Васильевич, присядь. Не на сковородку еще, на стул.

- Может, перекрестить тебя? – даже не знаю, у кого спросил.

- А сможешь? – нагло усомнился бес. – Рука-то под стакан да лопату заточена.

Я попробовал поднять правую руку, но ее будто не было. Просто не было и все.

- Не идет? – участливо поинтересовался бес.

- Ну и как я с тобой тогда пить буду?

- Элементарно, - он покрутил кошачьими глазами, и ближняя ко мне бутылка поднялась в воздух, пробка со свистом улетела в кусты, сосуд наклонился, наплескав в бокал точные сто грамм. Стакан, в свою очередь, подлетел к губам и обходительно наклонился. – Не бойся, не паленая.

- Убери! Твою я пить не буду, если хочешь, чтоб я выпил, дай мне сходить за своей. Недалеко.

- Да она вся наша! Эта только что со склада! И вообще: ты должен хоть немного бояться! Ты в ужасе должен быть! Почему ты так спокоен?

- Потому что пьян, - честно и самодовольно улыбнулся я.

- Не зря ты поминал Эпикура. У тебя алкогольная атараксия…

Некоторая рассеянность ночного посетителя добавила мне уверенности, как наркомовские сто грамм. Бес был очень силен, но не всесилен. Что-то я должен был сделать… Что?

- Бери свою водку и садись.

После того как я налил себе в свой, что характерно, стакан и выпил, то почувствовал себя еще более расслабленно и нагло спросил:

- Так чего тебе надо, дьявольское отродье?

- Твое хамство может быть наказуемо, - предупредил бес.

- Если б ты мог, ты бы давно меня испепелил, - самоуверенно заявил я. – Могу себе представить вашу атаку…

- Не можешь! – рыкнул он так, что ураганным порывом пригнуло деревья вокруг, и земля под ногами задрожала.

И это действительно было страшно. Если б я не был в средней стадии опьянения… А так, как он там выразился, алкогольная атараксия по системе: «а нам все по…, хуже не будет». Хуже только, когда похмелиться нечем.

- Перестарались мы с тобой, - заметил он, несколько обмякнув, - ты как заспиртованный урод из кунсткамеры.

- От урода и слышу… Как хоть тебя зовут?

- Можешь называть меня Джалиб. Хотя, это только одно из многих имен.

- Имя мое легион… - вспомнил я.

- Да знаем мы, что ты грамотный.

- Ну и что вам надо от грамотного алкаша?

- Нальем?

- Запросто.

- Да закуси ты огурцом. Уверяю, эта банка из магазина на окраине города.

- Уговорил, бесова душа. – Я не только захрустел маринованным огурцом, но и позволил себе отломить корку «бородинского».

- Ну? Нормально же?

- Вкусно. Только ты, Джалиб Люциферович, не усыпляй мою бдительность. Я ж понимаю, что система у вас простая: кнут и пряник. И сколько я тут перед тобой не буду хорохориться, на твоем поле я всегда проиграю.

- Я, Макарушка, не обманывать тебя явился, - наклонился к столу бес, плеснул себе в бокал и даже выпил лишнюю, как поступают все заядлые собутыльники для поддержания откровенности. – Эти фокусы, как ты говоришь, для идиотов годятся. А их нынче, сам знаешь, плюнь в любую сторону – не промахнешься. Я торговаться с тобой хочу.

- О как! Да мне хоть электронное бабло, хоть золото, хоть дворец – по барабану! Чипа-то нет!.. – я показал ему правую руку, а другой откинул волосы со лба.

- Да знаю, - поморщился он. – Вы русские особенные. Знаем мы про ваше добровольное чип-кодирование. Стал бы я тебе предлагать то, что уже давно цены не имеет.

- Ну и что тогда? – я откинулся в кресле, как хозяин положения.

- «Мастера и Маргариту» читал?

- В детстве. Автор-то у вас?

- Не твоего ума дело. Значит – читал?

- Дальше.

- Помнишь концовку. Про покой?

- Покой нам только снится… - вспомнил я какой-то лозунг из социалистического прошлого.

- У тебя будет свой остров. На нейтральной территории. Дом. Ты ни в чем не будешь нуждаться. Вечность! Вечность эта закончится тогда, когда сам ты этого пожелаешь… Сам!

- Другую книгу я тоже помню… Остановись мгновение, ты прекрасно, - прищурился я, ожидая подвоха.

- Слушай, бомж, не поминай Фауста, с тобой тоже приходится работать по индивидуальной программе.

- Как в солидной фирме, - иронично кивнул я.

- Солиднее не бывает. Хорошо, смотри! – он взмахнул своей огромной рукой и длинные ногти, как у китайских принцесс, вспороли пространство серой ночи. В образовавшемся окне я увидел двухэтажный дом на берегу тихой бухты… Такой, о котором мечтал в юности, когда наивно полагал, что мои книги нужны моей стране. Ну, то, что мою давнюю мечту сканировали – не удивительно. И хоть я не был готов к такому невербальному общению – удар выдержал, не подав и виду. Напротив, демонстративно плеснул себе еще водки, выпил, ткнул вилкой в кусок семги… И поперхнулся. Дверь дома открылась, и на крыльцо вышла она. В прозрачном пеньюаре… Сладко потянулась навстречу заре… Такая, какая она была в безоблачной юности…

Сердце остановилось. Бес торжествовал победу, но не торопил события. Он дал мне насладиться этим чудным зрелищем.

Добрые пьяницы сентиментальны. Я, наверное, все-таки добрый. Броня моей иронии и панцирь цинизма разлетелись на части, и я заплакал. Что я мог еще. Видеть недосягаемую любовь всей своей жизни в расцвете и неувядаемой гармонии женственности, и понимать, что сейчас мне предложат обменять душу на возможность прикоснуться к ней.

- Да нет, не душу, - сканировал бес, - и договора кровью не понадобится. Архаика, Макар. Все в электронном виде. Совершенно небольшое и совершенно реальное дельце… Немного физического труда, к которому ты привык.

Джалиб не гасил видение, а я не мог отвести глаза. Я смотрел, как она спустилась к морю, одним движением сбросила пеньюар, отчего у меня чуть не выскочило перегруженное спиртом сердце, и медленно вошла в тихие воды залива… Да, красота ее могла распалять страсть и сводить армии мужчин с ума, но красота ее была божественна. Это Он ее такой создал! Для каких-то только Ему ведомых целей. Может быть, для этой последней беседы.

- Может быть, - согласился с течением моей мысли бес, - создал также, как и свободу воли. Выбор, ты знаешь, всегда за тобой.

Надо было как-то бороться. Как? Наконец-то вспомнил и со всей силой, которую еще мог собрать, зашептал:

- Отче наш, Иже еси на небесех…

- Не парься, - только-то и поморщился бес, - из твоих уст – это все равно что Бетховена на «Радио Шансон» включили.

- Что тебе нужно?

- Совсем немного. Надо, всего-навсего, отодвинуть несколько крестов с могил, которые я укажу.

- Всего-навсего… - беспомощно повторил я, и поймал себя на мысли, что даже в слове «беспомощно» есть бес.

- Ну, некоторые каменные. Монолиты. Но ты справишься.

Значит, кресты на могилах не просто символ. Даже если под ним лежит нехристь, встать из-под креста он, она, оно не в силах. Я всегда думал, что могилы, это не просто хранилище. Это дверь. И открываться она может при разных обстоятельствах в обе стороны. А меня, стало быть, нанимают в привратники, в швейцары…

- Привратник – это поэтично, - согласился Джалиб, - ты же понимаешь, чему быть, того не миновать. У вас там в последней части Книги все уже написано. К чему затягивать? Опять же – не согласишься ты, Макарушка, на таких царских условиях, - он кивнул на выходящую из моря, и дух у меня снова захватило, в голову ударила кровь, - мы с каким-нибудь бичом за флакон водки и пачку «Примы» сторгуемся.

- Если б могли сторговаться, ты бы меня тут не ублажал, - выдавил я, с усилием опуская глаза.

Мне хотелось ее видеть. Видеть бесконечно. Пусть даже не прикасаться. Не разговаривать с ней. Просто видеть. Сидеть на этом берегу и смотреть, как она входит в лазурную гладь и, подобно Венере Боттичелли, выходит из моря. Что я готов был отдать за это тридцать лет назад? Всё! Абсолютно всё! Даже душу, потому что не знал её цены. Никто не предложил обмена.

- Ну? – поджимал бес.

- Гну, - только-то и мог ответить я.

- Я понимаю, что в мое честное слово ты не поверишь, но в Книге-то написано…

- Что этот залив может превратиться в огненное озеро, - вздохнул я.

- Данный пейзаж к этой вселенной никакого отношения не имеет. Что ты, как Иванушка-дурачок, из русской сказки, ищешь, как выкрутиться и еще приз при этом получить? – Джалиб явно начинал нервничать, правильнее сказать, беситься.

Одним взмахом руки он свернул видение. В глазах его снова засверкали молнии. Кошачьи усы встопорщились. Крылья африканского носа загуляли.

- Решай!

Если у человека нет сил, надо попросить их у Бога. В это я верил всегда. Душа свернулась в комочек и упала на самое дно сердца… Так, что эхо покатилось по гулкой пустоте сознания. Я зарыдал. У меня даже не слезы, у меня ручьи полились из глаз.

- Господи, помоги!.. – крикнул я, сползая с кресла: - Господи, помоги!.. – стоя на коленях, я давился собственными рыданиями и просил последней защиты: - Господи, помоги, нет у меня больше сил! Господи, я всю жизнь прожил напрасно, но я Тобой создан! Помоги мне, Господи!.. Господи, прости и помоги!..

Со стороны города ударил колокол. Я знал его голос. Я не перепутал бы его ни с каким другим. Главный голос на колокольне у Храма Воскресения Христова. Мерно, удар за ударом, его мягкий бронзовый баритон рассеивал серое марево ночи. То, что с востока надвигалось на город, не совсем походило на обычное утро, но это было хоть какое-то подобие рассвета. А колокол пел и пел, и бес, мучивший меня, на глазах съежился, сжался, и буквально вспыхнул, точно головка спички, и, чмокнув, всасывающим его пространством, исчез.

- Подумай, я вернусь… - услышал я последние слова Джалиба.

Колокол бил. И благовест, и набат. Обессиленный я упал на родную кладбищенскую землю».

- Колокол! Бабушка, колокол! Слышишь?!

Галина Петровна, не торопясь, села в кровати, с любовью посмотрела на внучку.

- Да слышу, слышу. К заутрене, что ли, так рано? Вроде не так как-то…

Даша вскочила, стала открывать окно.

- Я же говорю: ночью что-то случилось. Точно тебе говорю. Во всем городе.

- Ну, если случилось, то уже случилось. Главное – мы с тобой на месте, щас чай попьем, потом будем со всем разбираться.

- Рассвет-то какой-то необычный. Точно не рассвет, а марево.

Но Галина Петровна не смотрела в окно, а прислушивалась.

- Это не Феодосий звонит. Точно не Феодосий, - насторожилась она. – Неумеха какой-то звонит. Не поймешь, набат или благовест. Скорее, набат.

- Зачем?

- Если набат, значит, созывают всех.

- Мы туда пойдем?

- Чаю-то надо выпить. Не пост, поди.

-Ага, чаю, - усомнилась Даша, - электричества до сих пор нету. Газ, интересно, подают или нет. – Она чуть не вприпрыжку бросилась в ванную комнату: - Бабушка! – закричала оттуда. – И воды нету! Я как на улицу без душа пойду? Умыться и то нечем?

- Это у тебя нечем, - проворчала в ответ Галина Петровна, - а мы люди невзгодами ученые. У меня в бытовке нашей несколько пятилитровых бутылок набрано. И умыться, и готовить хватит. Там и эта, - наморщила лоб, вспоминая, - керосинка.

- Ты прямо как на случай войны…

- На всякий случай. Думала, грешным делом, китайцы до нас дойдут. А они, глянь, в другую сторону всей своей армадой поперли. Еще читала в журнале, помню, что сейчас должны все решать небольшие мобильные части, а тут на тебе, выкуси – мобильные части по пять миллионов, да еще и при ракетах, танках и самолетах. В наше-то время про китайскую армию анекдоты рассказывали…

- Баб, а почему они на нас не пошли?

- А зачем? У тебя глаза-то вроде глаза не китайские, разуй еще шире, коли не видишь. Их тут уже столько, что без войны победили. Хорошо, что еще по нашим законам жили. Да крестились многие. Очень многие крестились. Они там победят, а здесь просто свою территорию объявят, и не пикнет никто.

- Вроде звонить перестали, - прислушалась Даша.

- Надо быстрее туда идти.

- Может, такси вызовем? Далеко ведь.

- А телефоны работают?

- Блин…

- Поди, в холодильнике все разморозилось! – всполошилась Галина Петровна и хотела, было, пойти на кухню, но, поднявшись с кровати, пересеклась взглядом с глазами Спасителя.

- Лампадка погасла, - заметила она, - давай-ка помолимся…

- Давай, - обреченно вздохнула Даша.

Потом они наскоро попили чай со смородиновым листом. Причем обе веселились, осваивая керосинку, на которую поставили маленькую кастрюльку. Запасливая бабушка достала с антресолей несколько больших толстых свечей, зажгла пару в ванной, чтобы умыться не в полном мраке. Даша время от времени бегала к окну и докладывала:

- А людей-то нет. Я уже сколько смотрю: двух-трех человек видела. К центру шли. Пешком. Машин вообще не слышно. Фигня какая-то…

- Только не ругайся, - морщилась бабушка, - чего бесов-то зазывать.

- А, бабуля, - отмахивалась внучка, - делать им больше нечего, как только за каждым моим словом бегать.

- А то и нечего! – строго пресекала Галина Петровна. – И бегать им не надо. Ты ляпнула, а они уже тут как тут, со своей книжкой…

- Ага, и стоят - записывают: чего там Даша Болотина сказала. Ну я им таких неологизмов напридумываю!..

- Не храбрись, дурочка, не понимаешь, с кем дело имеешь…

- Во, а сама ругаешься…

- Я же, любя…

- На все у тебя отговорки. Я-то че сказала, «фигня» - не ругательное слово.

- Это как посмотреть. Фига-то, ты не знаешь будто, чего означает.

- Бабуля, ты мне своими нотациями весь мозг вынесешь…

- Было бы чего выносить…

- Ага, щас ты меня снова так хитро дурой назвала?

- Да ничего я тебя не называла. За речью следить надо…

- За светофорами следить надо…

- Они не горят, смотри-ка…

Так, препираясь, и шли по пустынной улице. Обе старались не обсуждать растущее с каждым шагом тревожное состояние.

- Бааб, - Даша потянула «а», чтобы придать значимость вопросу, - а папа действительно в Бога верил?

- Верил – даже не то слово. Он точно знал. У него научные доказательства были. И он говорил о них.

- И что, он все заповеди соблюдал?

- Ну… - приостановилась Галина Петровна, - праведником он не был, но за Истину готов был на все.

- Потому его преследовали?

- Потому.

- Он не боялся?

- Боялся. Кто ж не боится? Но знание Истины дает такую силу!

- А мама?

- А мама верила ему.

- Почему они меня к тебе отправили?

- Я уж сто раз тебе говорила – боялись за тебя. Для себя-то они все решили, а ты должна была решить для себя.

- Я помню, когда маленькая была, папа пришел домой и выпил целую бутылку водки…

- Ну, - вздохнула бабушка, - это по-русски… Он, иной раз, и две мог.

- Я спросила у мамы, зачем он так сделал, а она ответила: потому что он устал разговаривать со слепыми и глухими. Я тогда ничего не поняла… А папа… Он порой взрывался… Но потом успокаивался, обнимал меня, пытался мне что-то втолковать.

- Отходчивый…

- Ага… Я на него похожа?

- Похожа. Но лучше бы ты была похожа на свою терпеливую мать. Это для женщины важнее.

- Да ну! Не буду я всю жизнь поддакивать!

- Смотря чему.

- Да хоть чему!

- Опять начинаешь?

- Да не начинаю я ничего.

Обе замолчали. Даша демонстративно перешла на другую сторону улицы, и вдруг сообразила, что в обычный день сделать это было бы непросто из-за потока машин. Бабушка шла впереди и что-то шептала себе под нос: то ли ругала внучку, то ли молилась. Возможность не разговаривать с Галиной Петровной Даша использовала для того, чтобы осматриваться. Она пыталась найти присутствие жизни за оконными занавесками домов, во дворах, в офисах… Совершенно внезапно услышала из проулка музыку. В известном ночном клубе бархатно ухал сабвуфер. Поверх «бум-бума» тараторил что-то через синтезатор певец.

- Ба-аб! Слышишь?!

- Чего?

- Музыку!

- Какую еще музыку?

- Да вон - из клуба! Получается, у них и электричество есть.

- Да какую музыку, ничего не слышу! Вроде не глухая еще.

- Да щас, узнаем, - Даша смело двинулась к дверям клуба.

- Даша! Стой! – спохватилась Галина Петровна.

- Чего – стой? – не оглядываясь, отмахнулась Даша. – Люди там.

- Еще надо посмотреть, какие там люди.

- Вот и посмотрим.

- Стой, Даша.

Но Даша смело шагнула за двери клуба, не обратив внимания на то, что на входе не дежурят, как водится, плечистые охранники. Музыка в зале оглушала. У барной стойки толпился народ. В центре зала лениво «выламывалась» молодежь.

- Как будто ничего не случилось… - сказала себе Даша.

- А что должно было случиться? – к ней тут же подошел обаятельный молодой человек, чуть старше ее.

- В городе пустота. Никого нет.

- Ну и что?

- А у вас что – праздник?

- Типа того… Что выпьешь?

- Меня бабушка ждет.

- Бабушка не танцует?

- Не смешно.

- Не смешно, - согласился парень, - но пара глотков коктейля никому еще не помешала. – Он аккуратно взял Дашу под локоток и легко повлек к бару.

- Н-но… Мне правда некогда…

- Такая красивая девушка торопится?

- А что – торопятся только некрасивые? – успевала иронизировать Даша.

- «Маргариту», - попросил молодой человек у бармена, - и тот тут же выставил на стойку коктейль, точно он был специально приготовлен заранее. Хитро подмигнул и переключился на других клиентов.

Даша не обратила на это никакого внимания. Механически приняла бокал из рук нового незнакомого, и также механически пригубила. После первого же глотка картина вокруг приобрела совсем иной вид. Танцующие, льнущие друг к другу пары перестали казаться «пиром во время чумы». Напротив, все окружающие вызывали чувство дружеской сопричастности. Софиты, цветомузыка, пляшущие лучи лазера и вспышки стробоскопов отражались в сознании уже не слепящим сумбуром, а подвижной мозаикой, в которую нужно было вставить свое тело. Как-то сразу поверилось в искренность и доброту этого мира. Никуда не нужно идти… Все, что нужно, есть здесь.

- Меня зовут Фрутимер, - сказал юноша, увлекая Дашу в круг танцующих.

- Иностранец?

- Типа того…

- А как покороче? Фрутик?

- Зови, как тебе нравится, Даша…

- Я тебе не говорила своего имени.

- А я угадываю…

- Угадал.

Фрутимер приблизился, приобнял за талию, взгляд его нежно и ненавязчиво проникал в самую глубину. Он был необычайно красив. Кудрявые локоны до плеч, тонкий греческий нос, волнистые чувственные губы и огромные карие глаза. Юноша с полотен эпохи Ренессанса. Во всяком случае, сейчас этот стройный юноша казался Даше самым красивым, самым гармонично сложенным, и с ним хотелось остаться надолго, почти что навсегда. И праздник этот, казалось, будет продолжаться вечно.

- Тебе хорошо? – спросил Фрутимер, прижимая Дашу к себе ближе и ближе.

- Хорошо, - честно призналась Даша, - только имя у тебя странное.

- Если б меня звали Федя или Петя, я бы и выглядел соответственно. Так меня назвал отец.

- Кто он у тебя? Большой выдумщик? Оригинал?

- Самый большой.

- Это твоя вечеринка?

- Моя. Все вечеринки мои.

- Ты хочешь сказать, что и студенческая тусовка на прошлой неделе в кинотеатре «Космос» тоже твоя? Когда все закончилось массовой дракой и поножовщиной…

- Вечеринка моя, драка – нет. Драку они сами захотели. Обязательно кто-нибудь напьется и устроит дебош. Не умеют люди пребывать в легком и приятном состоянии праздника.

- Не умеют, - согласилась Даша. – А это так хорошо.

- Правда, хорошо?

- Правда. Я бы всю жизнь лежала где-нибудь у моря на пляже… с любимым человеком…

Произнеся последнюю фразу, Даша попыталась найти в себе какой-то далекий отзвук. Словосочетание «любимый человек» что-то для нее значило. Крутилось вокруг последней нерасслабленной мозговой извилины, но так и не могло проясниться, наполниться смыслом и образом.

- А со мной бы поехала?

- Поехала, - не задумываясь, ответила Даша.

- Можно прямо сейчас.

- Можно…

Фрутимер взял ее за руку, потянул вслед за собой к выходу, и Даша покорно и зачарованно пошла за ним. Вокруг одобрительно зашептались, девушки провожали ее с завистью, и ее охватило чувство гордости и легкого полета – обманчивое чувство, когда беспомощно предаешься на волю обстоятельств. Смотришь на все сверху. Как бы. Сверху и пришлось упасть… Даша зацепилась на пороге и со всего маху шлепнулась у самых дверей, после чего стала недоуменно смотреть вокруг, часто моргая слезящимися глазами.

Полумрачный зал был пуст. На барной стойке остались недопитые бокалы и рюмки. Музыка не звучала. Зато совсем рядом, под самым ухом она услышала настойчивый, почти надрывный голос бабушки:

- … Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словеси мятежна, плещма Своими осенит тя, и под криле Его надеешися, орудием обыдет тя истина Его…

- Ба-аб? – всхлипнула Даша. – Я так ушиблась!

- Сильнее надо было! – вставила Галина Петровна, но продолжала вычитывать псалом до конца: - Не убоишися от страха нощного, от стрелы, летящая во дни, от вещи, во тьме приходящия, от сряща и беса полуденного…

Невольно Даша встала рядом на колени и стала читать в голос с бабушкой, лицо ее от осознания происшедшего покрылось мелкими капельками пота, она всем телом вздрагивала, оттого громче бабушки причитала:

- … Воззовет ко Мне, и услышу его, с ним есмь в скорби, изму его и прославлю его, долготою дней исполню его и явлю ему спасение Мое.

Она никогда не заучивала наизусть псалмы, если и читала, то по книге, или повторяла за бабулей, но сейчас ни разу не ошиблась даже в ударении.

Галина Петровна три раза осенила себя крестным знамением, и только потом с тревогой посмотрела на внучку.

- С кем танцевала-то? – кивнула на пустой зал. – Я как вошла, так и поняла, крутит тебя. Сама с собой вальсируешь.

- С Фрутимером танцевала… - лицо Даши зарделось.

- От, бесовское имя! А ну давай поднимайся, пошли быстрее отсюда.

- Колокол не бьет, - прислушалась Даша.

- Да с тех пор как не бьет, так ты музыку и услышала, - сообщила Галина Петровна, - поднимайся, пойдем уже, пока еще кто на нашу голову не навязался.

- Бабуль… Но ведь все было так явственно…

- Ну так! – скривилась бабушка. – Они тебе еще и не такое показать могут. Понравилось что ли?

- Понравилось… - опустила голову Даша.

- Это за грехи мои…

- Почему за твои-то?

- Не твоего ума дело.

- Опять не моего?

- Ты сначала музыку слышать перестань, и танцевать с… - бабушка не договорила, потому что у Даши от испуга и понимания глаза расширились. – Вот видишь, - обняла она внучку, - опять ругаемся.

- Не, баб, не ругаемся, - прижалась к ней Даша.

- Не ругаемся, - со вздохом согласилась Галина Петровна.

Михаил Давыдович понял, что его разбудил колокол. Он осторожно встал и подошел к зеркалу, будто в нем можно было увидеть вчерашний день. В прежние времена его радовало сходство с поэтом Максимилианом Волошиным. Крупное лицо с окладистой бородой, которую он периодически превращал в шкиперскую. Бурные, волнистые волосы до плеч, как и положено человеку творческой профессии, мыслителю. В узком кругу он называл их «мои продолжения извилин». Но главное – это покатые бугры на мощном лбу и надбровные дуги. Все это, как снегом, припорошено благородной сединой. «Энгельс отдыхает», говорили о Михаиле Давыдовиче студенты, которые не знали, что ему больше нравится сходство с Волошиным. Да и Волошина-то из студентов мало кто знал.

- Синяков хоть нет, - порадовался своему отражению профессор.

Пока Михаил Давыдович пытался найти хоть какие-то запасы воды, чтобы умыться, колокол перестал бить. Плеская себе на руку из бутылки минеральной воды и размазывая ее по лицу, профессор поразился наступившей тишине.

- Мертвая, - разбил он ее определением.

Но как только он завершил умываться, услышал из комнаты голоса. Сначала предположил, что включен или включился телевизор, но света в квартире по-прежнему не было.

- Разговорчики… - сказал он так, будто одергивал нерадивых студентов на лекции.

Но разговорчики не прекратились. Судя по накалу страстей, в гостиной шел научный спор. И когда Михаил Давыдович прислушался, то понял, что спорят о нем. Точнее, о том, что сделать с заслуженным профессором.

- Мы имеем полное право изъять профессора Дубинского! – требовал баритон.

- Изъять и предать экзекуции, - поддерживал дискант, похожий на голос шакала из знаменитого советского мультфильма «Маугли».

- Я вообще не понимаю, по какому праву его задерживают, - возмущался тенор.

- Я готова вступить в контакт, - предлагал грудной женский голос.

- Успеешь, - одергивал ее баритон.

- Покрошить ему мозги! – требовал дискант. – Его ждут ведущие сайентологи.

Вооружившись молотком для разделки отбивных, профессор на цыпочках двинулся в комнату. И почти не удивился, когда понял, что там никого нет. Единственным разумным объяснением происходящего было воздействие вчерашнего алкоголя.

- Хаббард сделает ему одитинг! – звучал тенор.

- Давайте сначала я ему все сделаю… - томно предлагал женский голос.

- Дианетика! – надрывался дискант.

Профессор медленно начал сползать по стене в прихожей. И если бы не настойчивые удары в дверь, он окончательно потерял бы самообладание. С молотком наготове он подошел и заглянул в дверной глазок, держа молоток в состоянии замаха, словно мог кого-то ударить через стальной лист.

- Кто? – Михаилу Давыдовичу едва удалось выдавить из себя испуганный шепот.

Дата добавления: 2015-09-05