Общественная мысль и наука

Формирование официальной идеологии. Первые представления о групповых интересах людей возникали, очевидно, еще в первобытных обществах, когда появлялись первейшие элементы организации, такие, как советы старейшин. Позднее, уже на «излете» первобытности, когда усилились вожди с окружавшими их постоянными отрядами дружинников и возникла наследственная знать, интересы этих групп кристаллизовались, отделились от жизненных интересов остальных соплеменников. Наряду с необходимостью защищать определенную территорию и обеспечивать условия существования своим родам и племенам, у правящей элиты возникали и определенные политические цели – упрочить, а, по возможности, расширить свою власть. В этом, собственно, и заключалась основная причина распада первобытного общества.

В условиях первобытной демократии попытки сохранять власть были нарушением традиций и, естественно, не могли не вызывать протеста. Стремление знати как-то обосновать свои групповые интересы, входившие в противоречие с общими порядками, рождало всевозможные легенды, оправдывавшие ее претензии на верховенство. Формировались они из традиционных представлений о неких мифических предках, некогда поселившихся со своими родами на определенной территории. Себя знатные, коль они таковыми оказались, причисляли к потомкам тех правителей и, тем самым, оправдывали свои претензии на особый статус. Так из общих представлений о миропорядке выделяются идеи, оправдывающие определенные политические интересы.

В процессе закрепления за знатью ее правящих функций, иными словами, при создании государственности, из этих идей складывается система воззрений – политическая идеология правящего сословия как одна из самых древних форм общественной мысли. У славян наиболее ранние ее свидетельства относятся ко времени возникновения первых политических объединений. Они выражены в легендах о происхождении тех или иных племен или племенных союзов, некоторые сведения о которых сохранились в более поздних источниках.

К ним относятся типологически близкие и относящиеся к одному этапу общественного развития предания: о «праотце Чехе», некогда поселившемся на земле будущей Чехии, содержащиеся в «Хронике» Козьмы Пражского; о переселении сербов и хорватов на Балканы, отразившиеся в труде Константина Багрянородного «Об управлении Империей» (хорватов привел в пределы Далмации некий Хорват со своими братьями и сестрами, сербов – Серб, позднее считавшийся родоначальникам сербской княжеской династии). Более поздним, уже христианизированным вариантом таких же преданий можно считать и рассказ болгарской «Апокрифической летописи» о том, как пророк Исайя по повелению бога привел болгар на их бывшую тогда пустой новую родину за Дунаем[329]. Во всех этих преданиях утверждается происхождение княжеских родов от предков, получивших власть чудесным образом, при помощи богов (или самих являвшихся богами)[330].

При этом названные предания, они же идеологические концепции, опирались на определенные реалии, нам уже неизвестные, но существенные для тогдашних людей. Одной из них была черта, повторявшаяся практически во всех раннегосударственных славянских политических легендах – связь с крестьянским трудом, на что уже обращалось внимание выше, в главе о государстве. Так, в легенде о праотце чехов основатель династии – Пржемысл – постоянно именуется «пахарем». В польском династическом предании также отмечается происхождение династии от земледельца Пяста.

Объяснить эту связь, как отмечалось, помогает анализ древнего обряда возведения на престол правителей Карантании, при котором претендент должен был облачаться в крестьянскую одежду. Вероятно, в этом можно проследить связь зарождавшегося института княжеской власти в славянском земледельческом обществе с отправлением культа, обеспечивавшего племени плодородие с помощью обряда «священной пахоты». Исполнение такой важной для земледельцев общественной функции князем, пусть и избираемым народом, делало его власть легитимной. В этом обряде видна и еще одна функция, которую присваивала себе правящая династия для закрепления своего положения – сакральная, жреческая[331]. И позднее, уже в условиях массовой христианизации, легитимным правителям обычно присваивались чудодейственные силы, ибо их положение, их власть – от Бога. Существование такой веры в «королей-чудотворцев» (их на французском материале изучал известный медиевист М.Блок) свидетельствует, кстати, о действенности рассмотренных легенд, идеи которых глубоко внедрились в народное сознание. Иными словами, сложившаяся на заре государственности идеология власти была воспринята народами.

Окончательному утверждению этой идеологии способствовало принятие славянами христианства – религии, возникшей и развившейся в условиях римской государственности. Во втором разделе уже указывалась роль христианства в укреплении и создании легитимности правителей на стадии формирования государственности, когда они в стремлении усилить свой статус и авторитет, крестились сами и обращали в христиан своих дружинников. Обряды, совершаемые над ними, весь непривычный антураж новой церкви, отличный от привычных языческих ритуалов, величественные, в сравнении с простыми святилищами, христианские храмы, возводившиеся сразу после крещения, возвышали новообращенных над остальным населением. К тому же религия, объединявшая многие более развитые соседние народы, демонстрировала свою силу и значимость. Принятие ее помогало выделявшейся знати молодых государств сближаться с собратьями по положению в соседних странах, вселяло в них уверенность в своей роли, а монархам – в свою избранность. Ведь языческие обряды сложились в условиях первобытного равенства и подчеркивали это. Христианство же далеко ушло от своих ранних форм и восприняло характерную для развитых обществ иерархичность. Естественно, нельзя не отметить и чисто духовную составляющую этих процессов: новая религия содержала более совершенную картину мира.

Существенную роль в принятии новой религии играли и соображения международного порядка. Принимая христианство, славянские, венгерские, валашские государи рассчитывали занять самостоятельное место в политической структуре Европы, установить нормальные и равноправные отношения с христианскими соседями. Едва ли, конечно, можно предположить их широкий международный кругозор, понимание тогдашней общеевропейской обстановки и внешней политики в современном значении – это бы было модернизацией. Скорее молодых правителей привлекали внешние атрибуты устоявшегося положения власти у соседей: статус, ритуалы поклонения и подчинения, устройство двора и т.п. Но, как бы то ни было, опора на новую религию укрепляла молодые государства Центральной и Юго-Восточной Европы. Тем более, что сама христианская церковь, и римская, и византийская, уже имели достаточно длительный опыт сосуществования с властью и оправдания ее.

Вместе с тем новообращенные правители стремились не допустить того, чтобы с принятием христианства они оказались в зависимости от соседних христианских держав. Неслучайно поэтому во всех местных династических историях настойчиво подчеркивалась самостоятельная роль правителей в принятии христианства. Неслучайны и настойчивые попытки этих правителей обеспечить церковную самостоятельность своих владений путем создания особой церковной епархии или даже особой автокефальной церкви. Вспомним усилия Бориса Болгарского в IX в., особое архиепископство для Великой Моравии, создания которого по инициативе великоморавских правителей добивались от папской курии Кирилл и Мефодий, создание в результате целенаправленной политики польских Пястов в 1000 г. Гнезненского архиепископства, неоднократные попытки чешских Пржемысловичей добиться создания архиепископства в Праге.

Потребностью занять в христианской Европе свое особое место и, вместе с тем, закрепить свой контроль за местной церковью следует объяснить и действия славянских правителей, направленные на подготовку духовенства из местного населения, их содействие введению богослужения на славянском языке, распространению славянской письменности и установлению культа ее создателей – Кирилла и Мефодия[332].

Особое место в числе факторов, делавших христианство привлекательным для новых правителей, занимала возможность получения королевской короны. Заинтересованность новых правителей в этом атрибуте власти была связана не только со стремлением сравняться в статусе с соседними монархами. Куда важнее было адаптироваться к новой идеологической ситуации в своих странах. Ведь с принятием новой религии утрачивали свое значение те особые санкции, которые требовались для получения княжеской власти и которые были выработаны в предшествующий, языческий период.

С распространением христианства апелляция к авторитету «божественных» предков правящей династии должна была становиться все менее убедительной. Отсюда и интерес представителей верховной власти к идее коронации, превращавшей правителя с помощью определенного обряда в «помазанника божьего». Начиная с IХ в., коронация в католическом мире стала единым церковно-литургическим обрядом, наиболее важной частью которого было помазание, устанавливавшее особую мистическую связь между правителем и Богом, вознося его как помазанника на недосягаемую высоту перед подданными. Коронация давала высшую санкцию власти правителя со стороны христианского Бога[333].

Эти особенности общеполитической ситуации позволяют лучше понять такое явление идейной жизни рассматриваемых государств IX – XI вв., как оформление и развитие культа святых – «патронов» отдельных стран. Так возник культ царя Петра в Болгарии, культ Людмилы и ее внука Вацлава в Чехии. Патроном Польши стал изгнанный чехами и убитый язычниками-пруссами пражский епископ Войтех, культ «святых королей» Иштвана (Стефана) I и Ласло I в Венгрии. Важнейшей причиной возникновения такого культа было стремление найти особое место своего государства и своего народа в христианском мире. В сонме святых из разных христианских стран, окружавших трон Христа, было психологически важно приобрести «своего» представителя перед Богом. Само появление такого культа было свидетельством силы и крепости новой религии в стране перед лицом христианских соседей. Не случайно установление культа Войтеха, похороненного в польском Гнездо, сопровождалось предоставлением Польше церковной самостоятельности. От святого ожидали, что он своим чудесным вмешательством оградит страну от нашествия врага и прекратит раздоры между членами династии, обеспечит стране мир. При этом воспевались идеи как верности отечеству, вплоть до защиты его интересов даже ценой собственной жизни, так и верности своему монарху, тоже вплоть до готовности отдать свою жизнь для его защиты. В свою очередь, монарх должен решать все вопросы, советуясь со знатью, управлять градами при ее посредстве, щедро награждать вельмож за службу[334]. Так формировалась официальная идеология государственности в рассматриваемом регионе.

Впрочем, как показывает конкретная история молодых центральноевропейских государств, западная модель управления далеко не сразу (вслед за христианизацией) и не в полном объеме воспринималась обществом. Например, коронация Мешко II в Польше не смогла предотвратить выступления против него брата Бесприма и утрату трона. То есть, по крайней мере, в глазах знати, особенно родственников, корона не делала ее носителя неприкасаемым. Вспомним, что у увенчавшего себя королевской короной фактически перед смертью Болеслава Храброго (в 1025 г.) оставалось три сына: Бесприм – старший, Мешко и Оттон. Возложение королевской короны на голову среднего – Мешко – было призвано узаконить противоречившее традиции завещание Болеслава. Возможно, последний и провозгласил себя королем именно для того, чтобы возвыситься над прежними обычаями и передать наследнику сакральные права на власть, что сохранило бы единство созданного Болеславом государства[335].

Но родовые традиции, по которым все сыновья умершего правителя имели права на наследство, причем власть должна была достаться именно старшему, еще сохраняли свою значимость[336]. Во время разгоревшихся смут, сопровождавшихся вторжением в Польшу имперских войск, особые знаки королевской власти были переданы императору Конраду II, что вообще означало отказ польского правителя от притязаний на королевское достоинство – то есть как бы ликвидировался сам символ раздоров. Последующая история польского государства, королевская власть в котором была восстановлена лишь в ХIV в., да и то в урезанном виде показала, «что попытка переноса сложившихся на латинском Западе представлений о достоинстве коронованного монарха – «помазанника Божия» – на польскую почву оказалась не очень удачной»[337].

В Чехии, при ее большей интеграции в «латинский мир» через вассалитет в рамках Германской империи, авторитет королевской власти оказался ближе западноевропейской традиции, но и здесь после гуситского движения, при Иржи Подебраде, восторжествовал близкий к польской «дворянской демократии» принцип контроля правящего сословия над монархом, вплоть до его выборности и подотчетности. Подобные нормы, вспомним, постоянно давали о себе знать и в истории Венгрии.

Очевидно, в Центральной Европе стойкость традиции, позволявшей знати воздействовать на королевскую власть, подпитывалась неразвитостью городов, на поддержку которых могли опираться короли в «классических» западных странах – Франции и Англии.

В дальнейшем общественная мысль в странах региона развивалась в рамках христианской доктрины. В Болгарии и Сербии – под сильным влиянием Византии, при этом Сербия много брала и из соседней Болгарии[338]. В странах Центральной Европы и Северо-Западных Балкан общественные воззрения формировались, прежде всего, на основе католического учения. Следует отметить, если в первые века II тыс. общественная мысль центрально-европейских стран в основном усваивала культурные достижения латинского Запада, то в XIII – XIV вв. она вполне была включена в общеевропейский культурный процесс.

Развитие общественной и научной мысли. Специфика политического устройства Чехии, ее тесная связь с германскими землями способствовала динамичному развитию в ней религиозно-философских учений. Среди первых из наиболее заметных чешских философов был Томаш Штитный. Его общественно-политические идеи были развиты крупным идеологом ранней Реформации, вождем бюргерской оппозиции в Чехии Яном Гусом и его последователями.

В своих философских взглядах Гус не выходил за рамки религиозного мировоззрения, но его толкование Библии отличалось от канонического учения католической церкви. Гус выступил против учения о непогрешимости папы и отрицал как право католической церкви на посредничество между Богом и человеком, так и право церкви на владение имуществом. Он выдвинул идею подчинения светских и духовных властей общему для всех закону «божьей справедливости». Не выступая за всеобщее равенство, он призывал господ к христианской умеренности, к недопущению несправедливостей к стоящим внизу общества. Практическое применение идей Гуса, как известно, в результате Гуситских войн и Пражских компактатов привело к демократизации чешской церкви и ее удешевлению. В определенной степени учение Гуса, как отмечалось, опиралось на сложившиеся в середине ХIV в. воззрения английского богослова Джона Виклифа. В свою очередь, учение Гуса вдохновило на размышления о соотношении веры и церковной организации великого немецкого реформатора ХVI в. Мартина Лютера. Значение Яна Гуса не только в чешской, но и общеевропейской истории заключалось даже не столько в выдвинутых и обоснованных им идеях, сколько в их практическом воплощении, в возникшей гуситской церкви.

Но, как это произошло и с учением Виклифа в Англии, у Гуса нашлись более радикальные последователи. Идеи Гуса они соединили со стремлением установить на земле всеобщее равенство. Это были указанные вглаве о Чехии во втором разделе пикарты или хилиасты, выделившиеся внутри левой части гуситского движения – таборитов. Их лидер – Мартин Гуска – считал, что на земле с помощью божьего вмешательства будет установлен справедливый общественный строй. Вмешательство же понималось в том смысле, что представители восставшего народа как носители «божьей воли» уничтожат при помощи насилия силы старого мира и установят новый порядок. Такие радикальные идеи, как известно, встретили жесткий отпор от руководства таборитов и не получили развития.

Позднее, уже после разгрома самих таборитов, гуситский мыслитель Петр Хельчицкий (около 1390 – 1460) в труде «Сеть веры», написанном в 1440 г., считал, что нельзя добиваться добра через насилие. В условиях поражения таборитов идеи непротивления злу и самоусовершенствования получили распространение среди многих их сторонников, объединившихся в организацию «Чешских братьев». Духовным отцом этого движения и был Петр Хельчицкий.

Хотя этот мелкий землевладелец из Южной Чехии не отличался серьезной образованностью, слабо знал латынь, он стал автором достаточно оригинальных идей. Вдохновившись Томашем Штитным, Яном Гусом, Джоном Виклифом и другими европейскими религиозными мыслителями, склонными к самостоятельным выводам, за что они и были отнесенны папством к еретикам, Хельчицкий также анализировал Библию с позиций собственного разума. Свои заключения он изложил в многочисленных догматических и полемических трактатах, многие из которых утеряны.

В соответствии с главной идеей его сочинений, лишь первые христиане вполне осуществили заповеди Христа, изложенные в Евангелиях. Все, что впоследствии было добавлено к учению и установлениям первоначальной церкви, было внушено Антихристом. Поэтому истинный христианин должен в точности следовать Божьим заповедям согласно Библии так, как их понимает его собственный разум, стараясь восстановить простоту первоначальной церкви эпохи апостолов. Ему следует отвергнуть всю церковную традицию, все то, что было развито в области литургии, всю церковную иерархию, так как это есть учение католической церкви, служащей дьяволу. Но это еще не все: истинный христианин должен отвергнуть государственную политическую организацию и все привилегии королей, знати и духовенства. Он не должен подчиняться законам и обращаться в суд, а сверх того, ему следует отказаться от всякого применения силы, включая войны. В этом отношении Хельчицкий резко отличается от таборитов, защищавших свою веру силой оружия. Он избегал делать из своего учения такие практические выводы, которые могли бы разрушить все социальное и религиозное устройство. Настаивал, что важнейшей библейской заповедью является непротивление злу. В этом отношении он на несколько столетий опередил Льва Толстого[339].

Развитие общественной мысли в Польше также происходило в форме проявления религиозного разномыслия, т.е. ересей. Собственно, в условиях господства христианского мировоззрения иного в средние века и быть не могло. Таких массовых и, отчасти, успешных движений, как гуситское в Чехии, Польша не испытала, но в течение XIII – XV вв. в ней распространилось, по крайней мере, четыре волны еретических учений.

В середине XIII в. в Силезии, Великой и Малой Польше появились группы флагеллантов[340]. Они, отражая распространение эсхатологических страхов и нарастание покаянных настроений в обществе[341], бродили группами из города в город, занимались самобичеванием и обличали греховность земной жизни, провоцируя, временами, истерии массовых покаяний. Наибольший размах в Польше это движение приобрело во второй половине XIII в., после монголо-татарского нашествия, а в XIV в. возобновилось с новой силой в связи с эпидемиями середины столетия.

В XIII в. в Польше возникли и группы вальденсов[342]. Для борьбы с ними церковь прибегла к помощи инквизиции, и десятки еретиков были сожжены. Тогда же в Польше сложились общины бегардов и бегинов, которые первоначально проповедовали францисканские идеалы бедности и оставались лояльны к церкви, но позднее стали отрицать необходимость существования духовенства и претендовать на обладание особыми духовными дарами, наделяющими человека непосредственным знанием и пониманием истин веры. Их учение подготавливало рождение позднейших протестантских доктрин всеобщего священства.

В XV в. в Польше появились и сторонники гусизма, в том числе и в шляхетской среде. Хотя в 1420 г. был принят специальный эдикт о преследовании гуситов, их влияние росло и сказалось в идеологии шляхетского антимагнатского движения 1430-х гг.

Наряду с ересями в Польше XV в. развернулось и внутрицерковное реформаторское движение, получившее название концилиаризма (от лат. concilium «собор»). Центром его стал Краковский университет. Это было время раскола (так называемой «великой схизмы»), охватившей римскую церковь в ХIV – ХV вв. Ведущей идеей этого движения была идея превосходства церковного собора над папой и отказ признавать последнего высшим авторитетом в церковных делах. Польские деятели этого движения (Матвей из Кракова, Павел из Ворчина, Станислав из Скарбимежа, Павел Влодковиц, Ян из Людзиска, Бенедикт Гессе, Якуб из Парадижа) сыграли большую роль не только во внутрицерковных спорах, но и в развитии правовой мысли, философии и теологии, этических и социальных взглядов. Они утверждали, что подлинная церковь есть сообщество верующих, а не иерархическая структура; что вера не может быть предметом прямого церковно-административного контроля; что насильственная христианизация недопустима и принципом отношения к другим конфессиям должна быть веротерпимость; что философии следует обратиться к этическим проблемам человеческого существования, а не заниматься только абстрактными вопросами онтологии, гносеологии и логики. Особым вниманием польских мыслителей пользовались проблемы общественной справедливости и тех правовых гарантий, которые могли бы ее обеспечить. Одним из логических выводов таких размышлений стало требование защиты крестьян от произвола господ и чрезмерной эксплуатации, о чем первым стал писать Ян из Людзиска[343]. То есть мыслители откликались на актуальные проблемы реальной жизни.

Давнюю традицию в Польше имели исторические сочинения. Первым историком средневековой Польши был священник Галл Аноним (француз или валлонец по происхождению). Его хроника, написанная в Польше на латинском языке между 1110 и 1135 гг., является важнейшим источником по ранней польской истории. Продолжателем этой хроники был краковский епископ Винцент Кадлубек (ум. в 1223 г.), труд которого, хотя зачастую тенденциозный и основанный на легендах, был очень популярен. Кадлубек получил образование в Париже. Авторами других хроник были епископ познаньский Богуфал, Мартин Поляк (кажется, чех из Силезии) и Янко из Чарнкова (ум. в 1389 г.). Последний был современником Казимира III, но, к сожалению, мало что сообщил о правлении великого короля, поскольку более интересовался эпохой нелюбимого им Людовика Венгерского. Крупнейшим польским средневековым историком является Ян Длугош, написавший «Хронику славного Польского королевства» в 12 книгах. Он был современником и свидетелем Грюнвальдской битвы, и оставил ее основное описание.

XV век стал временем складывания и собственных научных школ в Польше. Главным научным центром стал, естественно, Краков. Здесь особое развитие получили математические и астрономические исследования (в том числе и учителя знаменитого Николая Коперника, Войтеха из Брудзеёва). В Кракове успешно развивались также юриспруденция, философия и теология. Наиболее известным философом и теологом XV в. был Матвей из Кракова, который выступал против спекулятивных подходов в этих науках и в своих сочинениях развивал принципы критического рационализма.

Гуситское движение активизировало подъем общественной мысли и в Венгрии. Усилилось внимание к литературе на венгерском языке. В 1430 г. гуситские проповедники Тамаш и Балинт выполнили перевод Библии. Учившиеся в Италии и служившие при дворе короля Матьяша Янус Витез и поэт Янус Паннониус были первыми глашатаями свободной от теологических оков, насыщенной земными переживаниями гуманистической литературы. Переход к гуманистической историографии, развивавшейся в Венгрии при королевском дворе, нашел отражение в «Хронике венгров» Яноша Туроци, жившего в XV в.

Со второй половины XV в. гуманистические идеи отчетливо обозначились в Далмации, тесно связанной с Италией. Читающая публика все охотнее воспринимала присущие гуманизму светские мотивы, интерес к человеку, к его земным интересам и чувствам. Но, естественно, эти веяния касались лишь узкого слоя образованных людей, учившихся в Италии или часто там бывающих. Отмеченный во втором разделе уровень хозяйственного и социального развития сдерживал, как и в соседних землях, распространение гуманистической, раннебуржуазной культуры.

Развитие общественной мысли на рубеже средневековья и нового времени имело в регионе свои существенные особенности, связанные с потерей самостоятельности как балканскими народами, так и чехами. Лишь одна Польша сохранила независимость и, следовательно, самобытность культурного развития еще на три столетия.

Уже в ХV в. в Польшу начали проникать идеи гуманизма, формировавшиеся в Италии в условиях зарождения раннекапиталистической экономики. Новые жизненные реалии, породившие интерес к земной жизни, к человеческим интересам, способствовали возникновению в Италии новой философии, обосновывавшей право человека на благополучную земную жизнь, на земные достижения. Тем самым отвергался основной постулат средневекового мировоззрения, определявший высшей целью существования человека служение Богу. Создатели же новой философии, названной гуманизмом, на место Бога, оттесненного ими, по существу, на периферию общественного сознания, поставили самого человека с его земными целями, устремлениями и страстями. На этой основе и сформировалась новая культура, получившая название Ренессанс (от фр. Возрождение), ибо она основывалась на идеалах светской культуры античности, как бы возрождала ее.

Эта новая культура, однако, не получила всеобщего распространения, оставалась достаточно элитарной, ибо опиралась на довольно узкий слой высокообразованных итальянцев, предпринимателей и интеллектуалов, принявших складывавшиеся раннебуржуазные ценности, такие, как личная инициатива, отрицание сословности, право на обогащение, ограниченное лишь общественным признанием. Подавляющее большинство европейского населения еще и в ХVI в. было далеко от названных идеалов, оставаясь в рамках средневекового мировосприятия. Но идеи светскости, оправдания земных интересов людей, прав на индивидуальное благополучие постепенно проникали в образованные слои других европейских стран, еще далеких от буржуазных преобразований. Среди последних была и Польша.

Особенностью Польши было восприятие гуманистических идей прежде всего не в городской, а в шляхетской среде, что вызывалось, с одной стороны, слабым развитием городов, а с другой – ростом образованности польского дворянства и его расширявшимся интересом к западной культуре. Шляхтичи, особенно молодые, стремясь к «европейскости», посещали западные столицы, культурные центры, университеты и привозили получаемые впечатления на родину. Роль же шляхты в Польше, благодаря рассмотренным в соответствующей главе второго раздела особенностям политического устройства этой страны, и, особенно, при отсутствии заметного третьего сословия, была весьма значительной.

Менялись стиль жизни и мышление людей: начинало цениться и точно измеряться время, люди ориентировалась не столько на прошлое и освященные им традиции, сколько на будущее, слабело влияние прежних авторитетов и догм. Стали больше цениться удобства и красота в быту. Более богатыми, сложными и утонченными выглядели наряды представителей зажиточных слоев шляхты, горожан и даже крестьян. В домах шляхты и бюргеров появились зеркала, постельное белье, картины, книги, музыкальные инструменты, изящная мебель, стены стали обиваться обоями. Богаче и разнообразнее стала пища. Идеалы аскетизма уступали место стремлению к радостям жизни. Развлечения переставали восприниматься как грех. Танцы, игры в кости и карты вошли в практику повседневной жизни. Вырос интерес поляков к самим себе, отразившийся, в частности, в появлении дневников и автобиографических сочинений. Менялась, таким образом, не только культура ученых клириков и придворных кругов, но и сама атмосфера жизни.

Первые проявления новой, гуманистической культуры можно заметить в Польше уже в середине XV в., хотя интерес к античным традициям и литературным произведениям, подражавшим знаменитым уже тогда античным авторам, проявлялся и раньше, например, в творчестве упоминавшегося Винцента Кадлубка, чья хроника в XV в. стала предметом гуманистических толкований в университетской среде. Первыми людьми гуманистической культуры в Польше считаются дипломат Николай Лясоцкий, профессор Краковского университета Ян из Людзиска, почитатель Цицерона, включивший в программу обучения тексты и античных писателей, львовский архиепископ Гжегож из Санока.

Но поворотным моментом стал приезд в Польшу к королевскому двору итальянского поэта и дипломата Филиппа Буоноккорси, прозванного Каллимахом, которому было доверено воспитание сыновей короля Казимира IV Ягеллончика. Каллимах прожил в Польше без малого тридцать лет, вокруг него сложился первый кружок польских любителей studia humanitatis (гуманистической культуры). Другой кружок почитателей латиноязычной поэзии в течение нескольких лет существовал вокруг немецкого гуманиста – поэта Конрада Цельтиса, также приезжавшего в Польшу.

Под влиянием Цельтиса, Каллимаха и других гуманистов в Польше сложилась своя латиноязычная поэзия. Выделяются два круга представителей гуманистической культуры в Польше. Один был связан с Краковским университетом, с людьми науки и просвещения, другой был представлен дипломатами, политиками, некоторыми епископами. То есть среди образованных мирян и духовенства Польши уже появились люди, чье мировоззрение выходило за рамки средневековых представлений, и они с легкостью поняли и восприняли идеи итальянского Возрождения[344].

В условиях такого активного включения Польши в западноевропейские культурные процессы резко возрос интерес и даже престиж образования. Потребность в знаниях, грамотности, расширении кругозора ощущалась практически в каждом социальном слое. Публицист и историк Мартин Кромер во второй половине XVI в. констатировал, что все большее число молодых людей, особенно среди горожан, посещает школы.

Особенно заметным был прогресс в среднем образовании. В XVI в. в Польше возник ряд городских гимназий, созданных протестантами. В них преподавали не рядовые учителя, а крупные деятели культуры. Во второй половине XVI в. в соревнование с гимназиями протестантов вступили иезуитские коллегиумы, которых концу века было уже около десяти. Они унаследовали достижения протестантской и гуманистической педагогики, соединив их с идеологией католических церковных реформ. Вплоть до середины XVII в. уровень всех этих учебных заведений оставался весьма высоким.

Столь бурное развитие образования было связано и с распространением в стране книгопечатания. В 1580-е гг. в Польше уже было 20 типографий, выпустивших к тому времени несколько тысяч изданий, общий тираж которых составил около 2 млн. экз. Одновременно с печатной продукцией росло и число читателей. Во многих зажиточных шляхетских и бюргерских домах стали появляться библиотеки. XVI в. характеризуется быстрым ростом гуманистических интересов и настроений в образованных кругах польского общества. Это коснулось не только литературы и искусства, но и философии, научной мысли, историографии. Всемирно известный астроном Николай Коперник (1473 – 1543) так же неотделим от истории польского Возрождения, как и знаменитый на всю Европу поэт Ян Кохановский.

Коперник был сыном торуньского купца, учился в Кракове, а затем в Италии, где изучал каноническое право, древние языки, медицину, математику, астрономию. В 1506 г. вернулся на родину, и с 1512 г. до конца своей жизни находился во Фрауэнбурге (совр. Фромборк на севере Польши), где выполнял обязанности каноника местного собора, занимался хозяйственными делами общины и вел медицинскую практику. Но все свободное время посвятил астрономии.

В своем знаменитом сочинении «Шесть книг об обращении небесных сфер» онобосновал гелиоцентрическую систему. Чтобы оценить значение открытия Коперника, надо вспомнить, что в то время в Европе господствовала геоцентрическая система небесных тел, разработанная Птолемеем еще во ll в. н.э. Согласно этой системе, в центре мира находится неподвижная Земля, вокруг которой по определенным орбитам вращались небесные светила. Построения Птолемея позволяли с известной точностью определить положение планет, солнечные и лунные затмения и т.д. Это делало ее для своего времени крупным научным достижением. К тому же учение Птолемея вполне устраивало и церковь, ибо Земля, по библейской доктрине, была создана Богом для проживания на ней людей.

К ХVl в. уже были видны недостатки Птолемеевой системы. Коперник, увлекшись астрономией, попытался объяснить известные тогда небесные явления, исходя из предположения, что Земля и другие планеты вращаются вокруг Солнца. Это не было открытием каноника во Фрауэнбурге. Такие предположения в виде догадок высказывали еще ученые древности, но затем восторжествовала система Птолемея. Заслуга Коперника в другом. Еще в 1507 г. он убедился в правильности взятого им предположения. И все свои дальнейшие исследования он посвятил подробному обоснованию этой идеи. В результате гениальная догадка трудом Коперника превратилась в доказательное учение о строении солнечной системы. Согласно этому учению, Земля вместе с другими планетами, вращается вокруг Солнца и одновременно вращается и вокруг собственной оси.

Коперник даже высказал очень смелое тогда предположение о том, что Вселенная бесконечна, за что спустя столетие был обвинен в ереси и сожжен итальянский мыслитель Джордано Бруно. Показательна осторожность фрауэнбургского каноника. Он длительное время не решался обнародовать свое открытие и тем самым выступить против господствовавших астрономических воззрений, поддерживаемых церковью. Книга Коперника была издана лишь после 36-летних колебаний, в год его смерти. Нам, знающим последовавшие позднее преследования Бруно и Галилея, такое поведение Коперника доказывает, что он прекрасно разбирался не только в науке, но и жизни. Показательно, что против его учения единодушно выступили не только католики, но и протестанты. Ведь переместив центр мира с Земли, где жил Христос, на Солнце, Коперник умалял основной христианский догмат о единичности Божьего мира.

Значение учения Коперника нельзя переоценить. Ведь он впервые обосновал правильное, подтвержденное позднейшей практикой представление о строении Солнечной системы. В дальнейшем теория великого польского ученого была уточнена немецким астрономом Иоганном Кеплером, дополнена и развита великими итальянцами Джордано Бруно и Галилео Галилеем.

XVI – первая половина XVII в. были временем развития многих наук, в том числе медицины, математики, географии и истории, Среди историков выделяются Матвей Меховский, написавший «Историю Польши» и «Трактат о двух Сарматиях» (1517), Мартин Вольский, автор «Хроники всего мира», (1551), Мартин Кромер, написавший трактаты «Польша» (1555) и «О происхождении и деяниях поляков» (1557), Рейнгольд Гейденштейн, автор «Записок о Московитской войне», Матвей Стрыйковский, написавший «Хронику польскую, литовскую, жмудскую и всея Руси» (1582).

Показательна популярность истории. Изучение прошлого своего народа, причем в контексте истории Европы стало популярным занятием среди образованных поляков. Так, например, основным занятием Матвея из Мехова была медицина, которую он изучал в Болонье, а затем преподавал в Кракове, где занимался и врачебной практикой. Под влиянием крупнейшего польского историка ХV в. Яна Длугоша, с которым Матвей Меховский был знаком лично, он заинтересовался историей и географией. Основной его труд по истории – «Хроника Польши». А «Трактат о двух Сарматиях» совершил настоящий переворот в знаниях современников о Восточной Европе. Вместо обычных для того времени ссылок на древних классиков, автор представил географическое описание Литвы, Московских земель и татар. Кроме того, в сочинении были даны исторические и этнографические сведения. Он затронул и проблему этногенеза славян, доказывая их европейское происхождение. В «Трактате» содержатся интересные сведения о тогдашней природе белорусских и московских земель. Этот труд стал буквально откровением для тогдашней читающей публики и переиздавался в ХVl в. двадцать раз.

«Хроника всего мира» Бельского стала первым польским сочинением по всеобщей истории. Гейденштейн, являясь секретарем при Стефане Батории, а затем при Сигизмунде lll Ваза, имел доступ к королевским архивам. В «Записках о Московитской войне» кроме архивных, в том числе и секретных материалов, содержится очерк русской истории с древнейших времен до середины ХVl в. Автор основывался на русских летописях и был одним из первых, кто указал на их значение в качестве исторического источника. Этими «Записками» Гейденштейн стал основоположником нового направления в западной историографии Восточной Европы, основанной на изучении местных исторических источников.

Популярнейший в Польше поэт Ян Кохановский происходил из шляхетской среды. Он учился в Краковском и Падуанском университетах. Для его творчества были характерны идеи гуманности, миролюбия. Он также прославлял жизненные радости, красоту природы и семейные добродетели, был мастером эпиграмм, загадок, стихотворных анекдотов.

В общественной мысли выделяется Анджей Фрыч Моджевский (1503 – 1572), чьи радикальные идеи (например, о равенстве всех подданных государства перед законом) настолько опережали свое время, что призывали недоумение даже у самых просвещенных его современников. В своем главном сочинении – «Пять книг комментариев об исправлении Речи Посполитой» – Моджевский изложил проект существенных преобразований польского общества.

Происходя из мелкой шляхты, близкой по условиям жизни крестьянам, он подчеркивал необходимость учитывать их интересы, так же как и интересы мещан. Он указывал, что добродетель независима от знатности и считал, что величие и процветание государства зависит от процветания всех сословий общества. Мыслитель выступил против исключительных сословных привилегий шляхты, потребовал заменить крестьянскую барщину чиншем, и, более того, защитить права крестьян на землю и дать им возможность выступать наряду с другими сословиями в суде. По сути, речь шла об освобождении крестьян от крепостной зависимости и превращении их в равноправное сословие. В духе идей создания справедливого общественного устройства автор предлагал разрешить горожанам владеть землей и наделить их политическими правами, провести фундаментальные административные, военные и финансовые реформы, создать независимую от Рима национальную церковь и обеспечить в стране веротерпимость, распространив ее даже и на крестьян, и т.д. Идеал Моджевского – сильная монархия, управляемая королем при помощи ученых мужей, ограниченная строгими и рациональными законами. Эти воззрения и проекты сопоставимы по радикализму с популярной в тогдашней образованной среде Европы «Утопией» англичанина Томаса Мора.

Эти же идеи развивали и другие польские публицисты. Так, С. Заборовский отстаивал идею высшего авторитета права, которому должен был подчиниться и монарх. Я. Пшилуский призывал к кодификации права, поощрению городского сословия, развитию торговли. Ш. Марциус выступал за усиление королевской власти, которая, однако, должна была быть ограничена коллективным авторитетом народа, под которым он, однако, понимал, прежде всего, шляхту.

Центром польской культуры оставался Краков. В ХVl в. он стал уникальным перекрестком контактов культур и конфессий из-за толерантности по отношению к иноверцам в эпоху Реформации. В Польше тогда оседали католики, изгнанные из Англии и Шотландии, меннониты из Голландии и Германии, евреи, преследовавшиеся в Германии лютеранами. Все это, правда, закончилось с наступлением контрреформации.

Но на волне роста гуманистических, либеральных идей, в шляхетской среде набирали популярность и другие воззрения, вызывавшиеся неприятием роста влияния городского сословия. Сказывалось стремление дворянства сохранить основополагающие феодальные порядки – собственные сословные привилегии. Ярким выразителем таких настроений был Станислав Ожеховский (1513 – 1566). Он отстаивал идею о безусловном превосходстве шляхты над любым другим сословием, восхвалял принципы польского государственного строя и вместе с тем был горячим поборником теократии, требуя, чтобы именно церковь стала высшим авторитетом в обществе. Сочинения Ожеховского способствовали становлению идеологии сарматизма.

Ощущение сословного превосходства было вообще характерно для самосознания всего европейского дворянства на рубеже нового времени. Это было охранительной реакцией на усиление буржуазии. Дворяне видели, что экономический рост третьего сословия угрожает их господству в обществе. Но если в Западной Европе городское сословие заставляло с собой считаться уже со времен классического средневековья, в Польше горожане были почти полностью бесправны. И призывы к сословному равенству здесь встречали столь резкий отпор, что историки даже назвали его «сословным расизмом польской шляхты»[345].

Идеология польского дворянства рубежа нового времени, выросшая на почве сословного самосознания шляхты и того исключительного положения, какое она занимала в Речи Посполитой, и есть «сарматизм». Логическим центром этой идеологии был этногенетический миф о происхождении польской шляхты от сарматов, завоевавших в незапамятные времена славянское население польских земель. К этой основополагающей идее добавлялись другие, столь же фантастические, как, например, миф о шляхетском равенстве, об особой шляхетской доблести и ее политической ответственности; миф о жизненной важности польского хлеба и польского шляхетского фольварка для существования Западной Европы; миф об особом историческом призвании поляков как защитников Европы от турецкой опасности; миф о рыцарственности польского шляхтича и одновременно миф о шляхтиче как добродетельном земледельце.

Фактически, этой ксенофобской мифологией консервативное большинство польского дворянства стремилось оградиться от набиравших силу в Европе социальных изменений. В реальной жизни это способствовало общему кризису, а затем и ликвидации польского государства в конце ХVIII в.

Дата добавления: 2015-08-20