И наступила тишина 6 страница

- Всё песни, песенки… про родителей каких-то там. Нам-то до них какое дело?

- Ты материк северный породил в себе, Женя, – обратился Назарий ко мне, будто бы это я выражал возражение, а не голос мучительный, что внутри шипел. – Ты заточил его в себе, сконцентрировал на нём, материке гадливом, своё мировоззрение. Весь мир гадливым показался тебе. А каков мог быть вид твоего обозрения, не отрекись ты некогда от своего творения, не пустись в бега от самого себя? Давай представим?

- Ещё чего?

- Представь, что ты бы оглянулся вовремя назад.

- Не представляй.

- Тот период, когда игрался за север, когда мячом был, представь, что ты не отвергал; представь, что попытался всё исправить.

- И нечего гадости всякие вспоминать.

- Представь, что ты не хуже дурака, что ты ошибки рассмотрел свои, повороты не туда, представь…

- Ты смотри на него! Со свиным рылом в калашный ряд – нечего!.. Сколько будешь позволять?..

-...А люди всё шли. Они шли наугад, испытывая тревогу и опасаясь найти то, что искали… – чтение вслух в стороне, слышалось.

- Представь, что ты на трассу вернулся вновь, что сел за руль…

- Э-э-э, куда завёл; да это немыслимо!

- … выжженные места, смятая трава, жерди в виде крестов, окровавленные сучья…

- … но не летел стремглав, – что с откидным верхом твой транспорт был, представь; что ты бы мог чувствовать и дождь и солнце, – что тебе бы всё почём было, представь…

Женя чихнул опять (вроде как, Женя чихнул). Никто ему здоровья не желал (вроде как).

- … представь, что не было в машине твоей никаких бардачков бездонных и всякой там всячины, – ну, знаешь сам.

- Да, а что же было б то?

- А был бы кошелёчек, и хлеб, и маслеце, и вода. И попутчиками твоими были бы не шакалы и гиены, представь.

- Ну, ну, что ты там приготовил? Валяй.

- Семья.

- Ах, вот ты куда! Глубоко копнул, ой глубоко...

- Но ты не повернулся вовремя…

- … но те, которые побывали здесь, исчезли.

- Слушать долго собираешься? Гляди, дослушаешься.

- От прошлого ты отрёкся; присматриваться и не собирался. Ты хуже дурака, – ошибки исправлять ты даже не пытался…

- Ещё и будешь обзываться?

- Отродие своё гадливое ты не прихорашивал, не нянчил. Любить же…

- Тебе ли знать?

- Ты отвернулся. Ты хуже дурака. Ты трус. Ты опалился и в кусты…

- Да как он смеет?

- А трус всегда копит несчастья.

- Он доведёт тебя…

- Ты после смерти Стэна ринул в Заполярье.

- Вот! Вот! Вот оно! Доигрался?

- Заткнись... Заткнитесь вы, – оба... Заткнитесь все, – хрипел я, сгорбленный, руками обхвативший голову, взад вперёд на кровати раскачивающийся.

- Моё, – где-то там, в той стороне палаты, нечем было бить мужику бородатому в полосатом халате.

- Га-га-га, – попугай зареготал там же.

- Беги, – голос внутри.

- Женечка, потерпи, – Сашенька голоском своим звонким, слуху приятным меня успокаивала. Как же голос её похож на голос моей мамы, – сходство мною определилось мысленно (почему-то ранее не определялось).

- Ага! Это она, шельма, специально.

- Замолчи, пожалуйста, – хрипел я.

- Ты как Она; ты как Земля, ты помнишь? – продолжал Назарий. – И в тебе, как в ней, открылось внутреннее Заполярье, где ты по смерти Стэна отсиживался, от мира внешнего в полной изоляции.

- Книжки читал, – Алексей произнёс нерешительно, посмотрел на учителя; «На сей раз уместно участие моё», – на лице его вырисовалось, – реакция на одобрительный жест Назария. – Ты, так сказать, проходил реабилитацию, – куда уверенней им было вымолвлено, – мысли, чувства собственные упорядочивал... А лучше книги сподвижника в этих делах не сыскать.

- Дочитался, – голос прошипел мучительный.

- «Униженные и оскорблённые», как-то поздним вечером тобой прочитанные, – несли уста Назария, – огарок гордости потушили; затравили в тебе всё-таки гадину, на все четыре выпроводили её – затравленную; след оставили – тоскою сердце сжалось твоё... по родине, по семье, по матери.

- Особенно по матери, – подчеркнул Алексей.

- Этот молокосос тебя доконает, – вот увидишь, прочувствуешь, – я тебе то пророчу, – голос внутри шипел.

В том краю палаты хохотали. Аксель, слишком долгое время в тени проведший (как для него, слишком), там предстал гвоздём программы.

- Ты поспешил домой, – уста Назария не умолкали, – со всех ног бросился. Все внутренние интриги: враждующих частей междоусобицы; гегемония материка северного, в его сторону проклятия; все желания и вожделения: о свободе, о независимости, о, в конце концов, полнейшей изоляции; все печали и горести, – по смерти друга, чувства доминанты – всё отошло на задний план, за ширмы спряталось, – не для чего места не осталось в сердце твоём, кое целиком и полностью мечтаниям предалось, кое встречу предвкушало.

Ты был взволнован необычайно. Сердце твоё вперёд тебя бежало, из груди выпрыгнуть норовило – колотилось. Ноги сами несли тебя, – голова не направляла, – дорогу знали, – тропы истоптаны, места знакомы, – направление "назад" выбрано. Места знакомы, да неузнаваемы, а всё то от того, что – никакого им особенного внимания, – нет на то ни времени, ни желания. Один общий фон перед глазами, да и тот размыт. Вполне сносен его вид, даже временами радует. Временами, когда по ходу движения, представляется встреча волнительная: объятия матери, отца крепкое рукопожатие, как он взгляд отведёт свой, дабы помокрение глаз не выказать, – помнишь игры своего воображения.

Я на кровати продолжал раскачиваться; и руки дрожать у меня начали, и зубы стучать. Голос не умолкал мучительный, «Убегай…», – нашёптывал.

- Наколени упаду пред ними, прощения буду молить, – предвкушалось тобой (Назарий навевал воспоминания). – Отец поднимет с колен, поставит на ноги, обнимет, "Как мы рады тебе", – скажет. Мать, тем времени, в слезах радости, захлёбываясь, не в состоянии и слова будет вымолвить, и я буду рыдать от счастья, без стеснений, искренне, – играло твоё воображение, и солнце светило для тебя ярче, и мир окружающий пестрил красками.

Ты со всех ног бежал домой, пересекал "трассу", движения не замечал, миновал транспорт – счастливая случайность? удача? Ты сквозь толпу разрозненных капель просачивался, – ручьём? нет, – рекой бурной; на пролом шёл, – прорывался? нет, – пробегал беспрепятственно. Что же это? в перерыв попал? Выходной?

Назарий улыбнулся мягко.

Голос внутри, тем временем, всё также недоволен был, бурчал что-то. Я на кровати всё также раскачивался, конечности мои, ещё сильнее трясло, спазм горло сжимал. Сашенька меня успокаивала.

Гудела Иерихонская труба Акселя в той стороне палаты; хохот гомерический стоял там.

- Ты добрался, ты ворвался в дом родительский, – говорил Назарий. – Двери оставил настежь.

- Прерви его! – шёпот мучительный перерос в вопль душераздирающий. Я встал на ноги. Я хотел сказать... да не говорилось; я хотел кричать... – одна беда, – горло сдавило, я с трудом дышал (короткими партиями тяжёлого воздуха лёгкие пополнял), вздохи мои были учащёнными, судорожными, (выдыхал ли я?).

- Ты всё понял, ты всё угадал по взгляду отца.

- Беги, беги, беги, – последний шанс твой!

- Время проводить параллели, – Алексей произнёс сухо чуть ли не на ухо, приблизившись чуть не в упор.

- Сбывается моё пророчество! – щенок курок взвёл, палить будет!

- Не... не... не... – я пытался... Лоб испариной покрылся; конечности холодели, – я чувствовал; горло жгло, горло резало; из глаз слёзы брызнули.

- Что шепнул тогда Хардроу Назарию, – что прочёл ты в отца взгляде?

- Ожидай выстрела.

- Признать и отпустить, Женечка, – шептала Сашенька. Аксель верещал. Геготал попугай. Все в том краю геготали; в этом – вслух читали. Голос вопил внутри: «Расстрел! Эшафот! Гильотина! Виселица! Качает петлю...».

Голова кругом; ноги мои пошли; я о кровать споткнулся, на колени с грохотом опустился, – ладони отбил, боли не слышал; попытался встать... занесло, – на спину брякнулся; собрал всю волю в кулак, и понеслась воля вся по жилам к гортани.

- Хардроу шепнул...

- Не-е-ет! – вышла воля вся из тела обездвиженного, что на полу распласталось.

И назад воля более уже не возвращалась

29 марта

Я, окончательно заблудившаяся, тень собственная.

Я – сумма, результат аффектов приобретённых следствием собственно-произведённого.

Я – показательный пример неверной поступи.

Я – человек. Я живой ещё.

30 марта

Сегодня вышел из-за ширм, – прошёл в столовую, где за столом:

– Не шибко доктор твой внимателен к тебе, как виделось.

– Он занят был тобой.

– Ясное дело.

– Как настроение, Женя?

– Прекрасное, Женя.… И чего это доктор твой авторство «Приумноженной были» мне приписывал?

– А какая разница?

– Как какая разница?

– Какая разница между мной и тобой?

Доел, – за ширмы вновь зашёл.

Дата добавления: 2015-08-10