И наступила тишина 2 страница

На западе осели два огромнейших участка суши; осели по соседству, обнялись; расположились в отдалении от остального мира, и долго прятались за водами, казалось, безграничными. И жили там, за водами, в гармонии. Дышало гармонично всё там: природа и животные и человек, – всё дышало вровень и меж собой не ссорилось, – как невозможное звучит сейчас, не правда ли? Но тут пришёл тот век, тот недалекий, пятнадцатым который прозван вами был, и приволок с собою из-за океана человека, – человека белого, чтоб познакомить с человеком местным, – с человеком краснокожим, чтоб меж собой их подружить, чтоб их познания в одно соединить, чтобы смешать их кровь, чтоб породнить. По факту же, как помнишь из истории, произошло всё по-иному. Так вышло, что тот век, пятнадцатым который прозван был, привёл на материк, который жил в гармонии, злой рок и всю гармонию разрушил, – не дал устам сомкнуться в братском поцелуе, вложил кинжалы в руки, и человека краснокожего, его собратом белым, чуть было не истёр с лица Земли, оставив, лишь как экспонат, в количестве ничтожном. Но хоть один, да план Господний оказался воспроизведённым: помешалась кровь, слияния пошли. Но что то были за слияния? – слияния не по согласию, не по обоюдной воле; и что то за смесь крови? которая ручьём пошла, – но только каплями чрез гены, а в остальном, – из ран брызжала напрямик, била с пробитых вен фонтаном, забрызгала материки. В крови и с криком державы зарождались в них, и нации – путём насильственным. И разными в своей основе были там насильники, и разными страдальцы, и разными в итоге получились и материки, что по сей день стоят в воде обнявшиеся; по-разному воспитаны они, и потому различными сложились их характеры, и потому различный открывается пред ними вид на жизнь. Рассмотрим первым тот, что привлекательнее, если глазеть с глубин души, то есть отправимся на юг, где...

- Бразильский карнавал берёт начало от португальского аналога масленицы – уличных развлечений, во время которых шалуны обливали друг друга водой, осыпали мукой и сажей, бросались тухлыми яйцами, – перебив Назария, отчеканил, как будто с листа, один из компании всегда горячо что-то обсуждающих, тот, что сидел по левую руку от Назария, то есть, с обратной стороны от своего товарища, с листа как раз таки и читавшего всё это время без перерыва; только теперь уже на матрасе стоя вслух тот свою книгу штудировал: «С одной стороны была беспорядочная толпа, с другой правильный строй. С одной стороны шесть тысяч...»

- Где ничего в себе не держат, где бьют эмоции через края, где любят чистою открытою любовью всё то, что заставляет кровь, и без того разгорячённую, бежать ещё быстрей по телу, – по телу, что в движении почти всегда! – повысив голос, чтобы заглушить речь монотонную и оторвать моё внимание от читающего, продолжил Назарий с того слова, на котором речь его оборвалась.

И оторвал-таки, и с легкостью. И вновь я был ему подвластен, и вновь внимал то, что несли его уста:

- Если настроение прекрасное, то выражается оно там в песне, в танце. Если танцуют там, то до утра, если поют, то надрывая гланды. Главный праздник континента - Карнавал! – Назарий кивком головы указал на сидевшего подле, подметив тем, что уместным было того словесное вмешательство. – И не случайно ведь вся положительность эмоций, – продолжал Назарий, – в танце проявляется. О, чудеса генетики! О, результат сближений! К несчастью, в насилии те зачинались поколения. Но всё же, как не любоваться суммой той от тех слагаемых: развеселых конкистадоров, для коих собственное удовольствие – путеводная звезда, и див чернокожих, африканских, что в бытность у себя на континенте, на песках, да у костра, ещё не те устраивали танцы. О, результат сближения двух самобытных наций! А дальше… дальше, понеслась: французы, итальянцы, немцы – благо, в дозах малых, англичане – то же благо. Латинская Америка – калейдоскоп мультинациональный, – беспрерывный карнавал сперматозоидов. И всё бы ничего, и танцевали бы, и пели, и радовали бы всего мира слух и глаз, но вот беда, от правила Господнего ну никуда, гласящего: «Где существует одна крайность, имеется обратный край». Если настроение прекрасное, то танцы до утра. Если обида затаилась – с приходом ночи кровь потушит свечи. Здесь правда горяча. Здесь кровь за кровь. Здесь зуб за зуб. За зуб здесь сердце. Здесь – это там. Латинская Америка в приступах своей агрессии – беспощадна. О, чудеса генетики. О, результат сближения – сближения путём насилия.

Крик сердца, ущемлённого, прапрадеда – некогда раба, как не крути, но разразится эхом в груди праправнука, – якобы свободного, живущего во времена, когда банкнота банковская направление обозначает точно так, как некогда удар хлыста, в период рабовладельческого строя.

Сердце честное, сердце страстное, сердце наивное, сердце податливое, сердце свободолюбивое, ибо испытанную кровь пропускает сквозь себя, сердце возвышенное, ибо способно верить в чудеса, – и в правосудие, и в равноправие, и в светлое будущее, – сердце живое, сердце настоящее, сердце, всегда пылающее – сердце латиноамериканца. И потому количество путчей и переворотов в Латинской Америке зашкаливает за все мировые нормы и пределы уразумения, что сердца эти легко воспламеняются в период разочарований в правлении. И потому ни одно направление политическое подолгу не направляет там, ибо сердца возвышенные, наивные ожидают прихода идеального. И потому материк, который сердца эти заселяют, сторонится брата своего, чурается, потому как пропитан духом чистым, идеологией светлой, потому как мил по-детски, натурален; а ребёнок чувствует всегда, ребенка не обманешь, не расположишь к себе ни улыбкой искусственной, ни заискиванием, ни кривляньем, всё почувствует: и притворство, и ложь, и коварство разглядит во взгляде. И потому брат его, – брат материка южного, брат испорченный, слишком рано повзрослевший, – брат северный, одарённый генетически умом большим, расчётливым и взвешенным, питает неприязнь к своему брату, – брату южному, брату неподступному, упёртому, романтику неисправимому, отступнику; и потому обнимает его нехотя, и лишь отчасти пристаёт к нему со своими идейными советами, что чувствует он, брат северный, ощущает нутром своим постыдным, что видит его брат насквозь, – брат его, юродивый, безгрешный в поступках, ибо неосознанно инстинктивно вершит их, – видит брат южный его, одарённого умом расчётливым, взвешенным, знает натуру его ненатуральную, рос с ним в обнимку, знает честолюбивые его наклонности, манию его, – манию величия. И потому лишь в самых редких случаях удаётся ему, – ему, рано повзрослевшему, навязать родственнику, – брату своему наивному, своё мнение, – то мнение, что распространилось уже по всей Земле, паразитировало поколение; потому только в самых редких случаях и на самое короткое время удаётся навязать это бремя, что сердце у него возвышенное, у брата его юродивого, верит он в чудеса, верит в равноправие, в идеальное верит и, прислушавшись, не слышит, в словах брата своего северного, тех прелестей, что созвучны были бы с зовом возвышенного сердца его. А мнение это, паразитировавшее Земное поколение теперешнее, мнение брата рано повзрослевшего, то мнение, которому с сердцем возвышенным никогда не спеться, скопление слов мотивирующих на индивидуализм в себе содержит: «Каждый всё может, нужно только захотеть!» – твердит, и идиому эту своим наглядным примером выражает, – выражает со словами, молвит: «Гляньте на меня красавца властителя, кем был и кем стал я, – материк омоложенный, материк усовершенствованный, материк отдалённый, материк обратный по характеру брату своему южному, – материк северный. Кто раньше заселял мои земли? – задаёт вопрос материк, и сам же на него отвечает. – Какие-то там индейцы, – простофили, невежи, бегающие по лесам, поклоняющиеся лесу, поклоняющиеся небу, дождю, огню, ветру, лбы расшибающие от поклонов своих бесполезных, колени сдирающие в молитвах своих пустых: за родных, за друзей; за врагов молятся, за народ, за человечество – скука грешная, ни слова за себя, ни словечка отдельного. За процветание своё собственное ни одной просьбы, и даже просьбачки. Как же они могли так жить без стремления определённого, без какой либо цели, ну например: миллионером стать. Хотя, с другой стороны, куда им деньги было тратить, даже если бы они их выдумали? На украшения? – новые перья в голове, бусы костяные. На лук да стрелы тратиться? – так они всё это руками собственными мастерили, – выходит, – неудачный пример. Рассмотрим иной, по которому они бы могли желать себе апартаменты поудобнее, земли пошире». И земли той ведь было: бери, не хочу! – Назарий, руки развёл в этот момент, затряс ими. Эмоции, по обыкновению, что мне не единожды приходилось наблюдать уже, по мере продолжительности речи его, проявляли себя ярче, отчетливее; голос его, как и всегда, становился выше и рос непрерывно. А рос он обычно до тех пор, пока не приближал себя к своему пику эмоциональный всплеск, не перерастал в выплеск и пока говор не поддавался, не уступал место крику. Пока такой момент не наступил, не пересечена была черта пика, но чувствовалось, что до того было близко.

– Бери, не хочу! – выражение повторилось, но громче уже произнесено было; за тем речь проходила уже в тоне повышенном, устами якобы материка, Назарий продолжал вести её. – Сколько угодно земли можно было себе ухватить! Заграбастать! Так огораживаться друг от друга им и в голову не приходило, в общине жили, одни аппетиты, одни вкусы у них были. Что за народ такой! – не привлекательный, однообразный; никакой индивидуальности, никакого влечения к комфортабельности. Работу, карьеру могли желать, может быть? – как предположение. Какую? Главный агроном? Заместитель начальника посева? Охотник I категории? По сбыту пойманной дичи менеджер? Нет, всё не то! даже звучит нелепо. Выходит им, для себя, и желать-то было нечего. Что за народ? Скука грешная!

Но всё изменилось, всё поменяли века, – века недалёкие, привели человека, – человека современного, с тем временем шагавшего вровень. Привели и познакомили того человека, – человека образованного, – образованного по-своему, с человеком краснокожим – дикарём, живущим по принципам первобытнообщинного строя. Познакомили и не поладили меж собою люди те – такие разные, не сошлись во взглядах. Канули в историю по причине той индейские племена. Пролилась кровь людей краснокожих, землю удобрила – преклоняйтесь пред ней дальше! Горели их хижины, дикарей хижины, наполненные дикарями. Развеял ветер пепел, хижин раздул остатки, разнёс дикарей прах – отдавать хвалу ему продолжайте! Полил дождь, смыл следы все, и следа от дикарей не осталось на их родной земле – молитесь ему, молитесь дождю, молитесь! молитесь ветру, огню! испепелившему хижины Ваши и Вас самих; колени сдирайте за родных, за друзей, за врагов, за свой народ, забвению предавшийся, за всё человечество, что пришло со всех Земных краёв, земли Ваши, которым молились Вы, что позанимало. За французов, за ирландцев, за германцев, за англичан; за англичан, прежде всего, молитесь, – за колонизаторов, господство на материке северном принявших, отвоевавших его у испанцев, для которых собственное удовольствие – путеводная звезда. За завладевших мною молитесь, – кричит материк, раздосадованный. – Молитесь за них, невежи, простофили, индейцы какие-то там!

Здесь-то момент тот и наступил – пересечена была черта пика, чувство сбылось моё того, что то должно было скоро произойти, быть должно было близко. Последнее слово с уст Назария криком вышло и будто с обрыва какого слетело, и покатилось, и полетело, и разразилось эхом, и пронеслось по стенам. Я взгляд от Назария отвёл, осмотрелся:

Тишина. Картёжники замерли. Попугай, с открытым ртом сидел – лупал моргалами. Все взгляды в одну сторону устремлены были, и так как Назарий почти ко всем спиной сидел, то большею частью все на мне сфокусировались. Я даже сконфузился немного от этих взглядов, не по себе как-то стало; спрятал глаза свои, исподлобья продолжал наблюдать, как не прекращавший читать вслух, – с книги цитировать, – вёл миссию свою, но только шёпотом уже, еле слышно. Он всё также стоял на кровати, всё также спина была его ровна и подбородок его, всё также, был приподнят. Губы его большущие, вперёд выпирающие, как у окуня, всё также шлёпали, только теперь на передний план тот звук выдвинутым был, – настолько тихим было шептание губошлёпа. Чирк кремня моё внимание в правую сторону переместил. Женей подкурена была очередная сигарета. Он всё также на подоконнике сидел, вид его всё тем же непринуждённым был, тем же читаемым. И читалось в нём, в виде его: что всё произведённое как логичное воспринято было им, всё произнесённое понятно ему вполне и знакомо, будто он и сам это всё знал, будто слушал подтверждение мыслей своих обо мне, только и всего. Александра к устам Назария всю ту же бутылку с жидкостью поднесла, произнесла тем же приятным слуху звонким голосом:

– Выпейте, друг мой. Не изводите так себя, пожалуйста. Слишком много эмоций. Главное, чтоб не вхолостую был пущен Ваш энергетический заряд. Вы углубились, как мне кажется; не уверена, что он, – указав кивком на меня, – поспевает мысленно за словесным ходом. Вполне возможно, что он связь потерял.

- Завяжется, найдётся, – хриплым голосом выдавил из себя Назарий, затем отпил и... эффект произведён был знакомый. Он вновь приободрился необычайно, глаза блеском магнетизирующим наполнились, и я вновь поддался взгляду его.

- На чём мы остановились?

- Вы говорили об индейцах, – подсказал Назарию Алексей, – говорили о простофилях, невежах, что молятся за человечество, что пришло со всех Земных краёв и истребило их, оставив, лишь как экспонат, в количестве ничтожном. Вы говорили...

- Ах, да!.. – подняв палец вверх, воскликнул, некогда старик, якобы припомнив. Как мне показалось, он сделал это нарочно. Я был почти уверен, что всё он прекрасно помнил, и что Алексей это понимал и не хуже моего, и своим напоминанием, якобы забытого, просто подыграл нарочно. Вообще все их речи, вся суть излагаемого были подготовленные, и все действия заметно наигранные: и Саши вмешательство, и это изнеможение от речей пламенных, и Алексея вспышки, и Назария за то укоры на него – я практически уверен в этом до сих пор. Я это всё прекрасно понимаю и понимал и попутно понимал и понимаю то, что они всё это понимание моё видели, к тому меня, вроде как, и готовили. Они будто к этому и стремились: «Посмотри, – взгляды, жесты их сами за себя говорили, – мы разыгрываем роли, мы для тебя стараемся, мы тебя нарочно испытываем»

- Да, да, конечно, – не опуская палец, продолжал Назарий играть в открытую, – старость, что же тут поделаешь, вылетает всё из головы.

Алексей усмехнулся.

– Бывает, что и в молодости. Не так ли, Женя? – произнёс он едко, взглядом «наградив» меня пронзительным.

- Алексей! – в голосе Назария узнавался всё тот же наигранно-укоризненный тон.

- Не я говорил, материк говорил, – после некоторой паузы поправил он напоминание своего ученика, – говорил, пока не был перебит моею слабостью, и ему неймётся продолжить. Ему – части обособленной, части своенравной, части Земли, которая не в силах равновесие обрести, которую качает из стороны в сторону, которая в себе разбросана. Она как он, – Назарий пальцем своим указательным, продолжительное время потолок под прицелом державшим, меня обозначил в этот момент, да так резко, что я даже движению тому эксцентричному испугался, – невольно дёрнулся. Речь Назария продолжилась:

- А он как Она, и в ней...

Испокон веков на Земле перетягивается одеяло с части на часть, греются лапы, меняются доминанты, рушится власть, господство утрачивается одними, другими завладевается: эллины способность привили и желание к миросозерцанию варварам, римляне правовыми нормами собою выдуманными перегринов сковали, кельтов подвинули, англосаксам волю дали, раздробились, в Лету канули. Англосаксы жили-были, набыли-нажили – Британскую Империю соорудили, собою Новый Свет, его часть северную, заселили, то есть: на мне разместились, – говорит материк. – Приватеры им рабочую силу предоставили, колонии британские, таким образом, организовали, – врата открыли, к труду охотникам путь дали. Германцы, ирландцы вошли и с удовольствием, набежали со всех краёв купцы, – в поисках возможности торговли, океан переплыли с легкостью. И пошла борьба за собственность, но не как прежде, не с помощью мечей и пик, а с помощью гибкого ума: уловками и приёмами. С кем же воевать, когда все в равных условиях: все под надзором и все налоги обязаны платить? Шло время, меняло настроение; шло, шло – дошло, выменяло. «Это что же за произвол такой?!» – завопили купцы, – «Это с каких-таких дел мы обязаны делить свои барыши?!». «Это уже не в какие рамки! – поддержали плантаторы, – отвоюем свою независимость, дадим отпор колонизаторам!». Выяснилось с кем воевать, окрепли, духу набрались и преступили. И полилась кровь братская и смешалась на полях битв. Головы слетали по земле катились, по земле той, за которую воевали свои с чужими: свои англичане с англичанами чужими, немцы переселенцы с немцами наёмными; англосаксы англосаксонцев резали, на части дробили, в телах делали дыры, – за власть и за свободу…

Тише, – будто сам себе приказал Назарий, – прислушайся. – Он кивнул в сторону цитировавшего, обозначив тем с какой стороны внимать мне было необходимо.

Стоявший с книгой в руках, всё также, подбородок не опуская, сообразив, что на нём заострилось внимание, на порядок громче читать стал сразу же:

- … нашего общего предка, когда я говорю нечто ясное, определённое, и это может явиться источником права. А ваши шуты, ваши бездельники, ваша голь перекатная – что они называют источником права?

- Слышишь? – шепнул Назарий, съёжившись, голову в плечи пряча, чуть вперёд подавая, будто преклоняясь пред речами цитировавшего, будто дань уважения тем словам отдавая.

- Это ли не омерзительно? – читалось вслух, и я слышал. – Мне очень жаль вас, милостивый государь, но и в ваших жилах течёт кровь...

- Одна кровь была пролита! – воскликнул Назарий и сразу же отвлёк меня от бормотания губошлёпа и, вновь возбуждаясь, тут же продолжил:

- Это была война патриотов – переселенцев, покинувших некогда свою родину, против собственников, отстаивавших своё нажитое за три девять земель от отчего крова. Это была не война за независимость, это была междоусобица. Не могут быть независимы друг от друга родственники, – гены у них одни, менталитет, язык общий. Сближает всё это, волей-неволей, сковывает…

Отвоевали, разошлись, поссорившись. Патриоты семейные узы разорвали, новое государство принялись строить. Новое государство – государство независимое; первая подпись под декларацией – от «короля» купцов-контрабандистов. Рабство отменили, как и обещали, отдали ровно то, что сами же и отобрали. И расплодились и размножились и помешались. Честолюбие никуда не ушло, по генам потекло, распространилось. Помимо честолюбия остались от брата по наследству и иные черты-добродетели, такие как: экспансионизм, коварство, грубость, наклонности нигилистические, конечно же, – куда же без них-то, от них никуда не денешься. Приобретено же было историческим следствием: умение построения выгодного для себя к другим обращения, стремление к совершенствованию, рациональное мышление, здоровый аппетит, завышенные потребности. Прибавить к этому ко всему недюжий патриотизм в своей изощрённой форме: выходит сверх человек – superman без комплексов, – целеустремлённый, самоуверенный, на всё способный.

Каждый всё может, нужно только захотеть! – твержу я вам, – я – материк северный, вам – всем кто способен, кто сумеет идти по головам к мечте своей напрямик, к осуществлению желаний. Не решаетесь? Нужен наглядный пример? – На меня посмотрите, – на меня – красавца, властителя. Кем был и кем стал я, – я – материк усовершенствованный, материк отдалённый, материк обратный по характеру брату своему южному. Кто раньше заселял земли мои? Какие-то там индейцы, простофили, бегающие по лесам, поклоняющиеся лесу, оставшиеся в количестве ничтожном, лишь как экспонат, поющие теперь у костра свои песни:

«Прародитель, посмотри на нашу разбитость.

Мы знаем, что мы — те, кто разделился

И мы — те, кто должен вернуться.

Вернуться, чтобы вместе идти по священному пути.

Прародитель, Святой Единый,

Учи нас любви, состраданию, почтению,

Чтобы мы могли исцелить Землю и исцелить друг друга»

Молитесь, молитесь, молитесь, исцеляйтесь! Молитвами лечите друзей своих, врагов; молитесь за народ свой, как за упокой; молитесь за всё человечество, что пришло со всех Земных краёв, земли Ваши, которым молились Вы, которым молитесь, что позанимало, что, довольствуясь, теперь живёт на земле своей «родной», говорящему ящику поклоняется, ему подпевает:

«И летали ракеты, и снаряды взрывались,

Подтверждая: форт наш сегодня не сдался.

Ответь: это правда, флаг ещё реет

Над землёю свободных, родиной смелых?

Вдали, там, где берег еле виден в тумане,

Где надменный наш враг от атак отдыхает...»

А пока они поют, вы, те, кто идти по головам не решается, молитесь. Молитесь невежи, простофили, вместе с индейцами молитесь, поклоняйтесь лесу вытоптанному, отдавайте хвалу щелочному дождю, молитесь огню вечному. И я, материк северный, помолюсь. Помолюсь за терпение нашего Мира, которого я, его проблемнейшая из частей, тщеславием заражённая, непрестанно испытываю.

Назарий прикрыл уста... и наступило молчание. Наступило молчание для меня. Молчание для меня наступило наружное. Именно молчание, но никак не тишина. Тишина к тому моменту, уже давно, не прощаясь, восьмую палату покинула. Общий же гомон меня не касался, от него я был изолирован: речами Назария, когда я полностью поглощён был, отмечу – был поглощённым вынужденно, и внутренним голосом, дотошным, назойливым, в период молчания наружного. Шептал он мне изнутри, голос тот внутренний, и шёпот тот заглушал все шумы извне, въедался в мозг, терроризировал душу. «Уходи, уходи, убегай от них, – говорил он мне, – они больно сделают, будешь хныкать». А сам будто бы хихикал в тот момент, голос тот удушающий, жгучий. «Зачем тебе рушить неведение своё блаженное? – не унимался паразит. – Сделай как всегда: убеги от воспоминаний, что они хотят тебе навеять; они – садисты лукавые, подхалимы, иуды. Ты ведь знаешь их, ведь чуешь. Не обманут, не обманут, не обманут, не заставят обмануться. Слушай меня, как всегда слушал. Беги, беги, беги...» – нашёптывал, донимал голос внутренний, – голос ужасный, голос противный. Я голос этот помню, слышал уже. И я бы его послушал. И убежал бы, ей Богу, я Вам клянусь. В бегство обратился бы только так... если бы только мог бы, если бы Назарий не держал меня в тот момент, не сдерживал своим обычным, каким-то волшебным, образом. Взгляд его ещё пристальнее был, в то время когда голос внутренний досаждал, нашёптывал. Ещё крепче пеленал, окутывал меня он им, и видел я и читал в его взоре, что знает он моего советчика внутреннего, знаком с ним, слышит точно так, как я слышу голос тот мучительный. И только советчику тому убедить меня получалось, только поддавался я воле его, Назарий тут же паралич на меня напускал всё тем же своим каким-то волшебным образом. Я и дёрнуться не успевал, – окаменелость настигала суставы мои, судороги мышцы мои сводили. Я хотел что-то говорить, хотел кричать, протестовать хотел, – язык прилипал к нёбу, я не мог и слова из себя выдавить. В таком вот русле молчание то наружное для меня прошло. Часом минута та для меня обернулась; обернулась-завертелась, закрутилась, заходила, сама себя на танец пригласила, вымотала, вымоталась, присела, закурила, прихорашивалась долго, ушла лишь тогда, когда речь Назария возобновилась:

- Умолк материк, выговорился, вслух выговорился, теперь про себя говорит, на будущее надеется, за терпение Земли, за способности души её молится. А мы... а мы, тем временем, за тебя держим кулаки. Ты как Она. Она как ты. Ты чистый славянин, ты своей расы яркий представитель, ты образцово показательный пример, ты уподобился Земле, ты точно так в себе границами разбитый. Она как ты, в ней как в тебе ведётся междоусобица частей, в ней как в тебе полярно светят настроения, в ней игры чувств различны. Вы идентичны; на себя взгляни со стороны, на путь свой с самого рождения. Ты лакмусовый лист. Давай-ка разглядим, какое по пути тобой отображалось настроение:

Ты первенцем рождённый был, ты был любим, ты рос в тепле, ты окружён был лаской. Ты как индеец, ты как первобытный человек был: игрался с ветром, солнцу улыбался, ты трепетал перед огнём, подолгу языками пламени его ты любовался. Смотрел на звёзды ты волнительно; ты под дождём купался. Ты босиком ходил по травам, росою умывался. Беседу заводил ты с муравьём на языке своём – немом; собак ты не боялся, ласкался к ним, взаимной награждался лаской. Ты рос... зимой румянцем покрывался, в носочки шерстяные обувался, летом бегал голышом.

Ты рос... ты – чистый славянин, ты рос в семье христианской. Ты в раннем возрасте, ещё дитём, был познакомлен с Богом, и подружился с Ним, и полюбил Его. Ты помнишь, как подолгу с Ним ты вёл беседы, в углу пред образком? Ты становился на коленочки, сводил три первых пальца вместе, и аккуратно медленно покрывал себя крестом: сначала ко лбу ты подставлял персты, чтоб освятить свой ум, затем на чрево, чтоб освящались чувства, затем на правое и левое плечо, – «Чтоб крепко было тело твоё, внучек» – вспоминал ты бабушкино учение. Ты закрывал глазки свои, – помнишь? – спинку ровно держал, шептал «Отче наш» тихонько, затем, поднимал веки, – умилительно так, трогательно, так честно глядел на образок, говорил: «Господи Всемогущий, пусть всё будет хорошо. Господи, пусть будут счастливы люди. Пусть будет счастлива мама, папа, дедушка, бабушка; все-все пусть здоровыми будут, Господи. Боженька, помогай нам, в тяжёлую минуту, радуйся с нами в минуту благую. Я люблю Тебя Господи, Боженька мой. Люби и Ты меня как я Тебя люблю, люби меня раба Своего, Терникова Евгения; не забывай меня никогда, прошу. Не забывай родных моих никогда тоже. И друзей не забывай моих. Не забывай никого-никого, Господи, Боженька мой...» – и долго ещё ты просил за всех и за себя, и в любви признавался в своей искренне, и рассказывал о дне проведенном и каялся в прегрешениях своих мизерных. Ты помнишь?

Ты рос... и всё дальше отдалялся от Боженьки своего душевного и всё ближе и ближе сходился с Богом библейским. И ты, в конце концов, тогда пустился в первую крайность свою: отдался религии; как чистый славянин, со всею страстью отдался, отдался полностью. А страсть всегда ведёт в края, страсть всегда доводит к верхней точке, и на вершине держит за рукав, пока тело с высоты, внимая все красоты, все чувства высшие в себя вбирая, болтается над пропастью. Ты был требователен, веруя, к себе настолько, что индийский юноша, обучаемый, в буквальном смысле, с первых дней своих, искусству держать верх над своими эмоциями, в смирении своём тебе уступал в сто крат, – тебе, отроку, пропитавшему себя воистину монашеским духом, – тебе, не побуждаемому никем со стороны, дошедшему до того своим умом, по воле собственной.

Ты рос, и всё больше и больше тяготила тебя твоя страсть. Ты уже не смотрел умилительно на образок, ты читал молитвы с опущенною головою. Ты не говорил больше с Ним о своей любви, не болтал более на отвлечённые темы. Ты выполнял требования, – не задумываясь, учил псалмы, и читал их вслух, как неинтересные и скучные произведения. Ты не признавался сам себе, ты даже боялся о том думать, но где-то в глубине души ты сознавал, что Бога своего ты разлюбил, что похожим на каторгу стало твоё служение Ему, что ты растерял все свои высокие чувства, что всё так не по-честному в тебе по отношении к Нему, и что платится тебе за то взаимностью, что Бог тебя забыл, что не страсть это вовсе тебя тяготит, что порвался рукав твой, что покатился с вершины ты кубарем, в обнимку с, отягощающей и ускоряющей к подножию путь, влекущею вниз, обязанностью.

И катился бы ты вниз, и тускнел бы твой взгляд, и рушилась бы твоя искренность, с каждым днём не переставая, если бы не подхватила, не увлекла с собой вдруг тебя новая страсть, если бы вновь на вершину тебя не подняла, если бы волю новому чувству не предоставила… Ты вырос, ты юношей стал, ты почуял первой любви дыхание. Ты помнишь тот день? Уверен, такие моменты не забываются.

Назарий был прав, я помнил тот день прекрасно. День тот самым обычным днём был до самой той поры, когда я... Помню, день тот был пасмурный, осенний. Ребята на дискотеку позвали. Я не очень-то любил до той самой поры по дискотекам шастать, но в тот раз они каким-то чудом меня уговорили. Я вошёл вовнутрь, и лицо залилось краской. Мне, как всегда в таких случаях казалось, что все взгляды: каждого танцующего, каждого стену подпирающего, были устремлены в меня. Я, конечно же, заблуждался. Я был достаточно скромным юношей (я бы даже сказал: более чем достаточно), замкнутым в себе был, оттого, и не смотря на симпатичность врождённую, был для окружающих малопривлекательным. Все считали меня каким-то послушником чудоковатым, коим я, по большому счёту, до самой той поры, и являлся. Я, как и многие, стал у стены. Помню, “californication” играла. Я любил эту песню, по сей день люблю, возможно, и скорее всего, из-за той поры, из-за той самой, когда я... Второй куплет доигрывался, мой взгляд блуждал по переполненному залу, натыкался на пьяные молодые лица, от них отворачивался, спотыкался о мини-юбки, за что стыдился, терялся в неоновых лучах и вдруг... Такие моменты не забываются. Ведь так? Подтвердите же, ведь с каждым было? Ведь опора под ногами пропадала же? У Вас так? Помните, стоишь и не стоишь, и не представляешь даже: в каком положении прибываешь, и не думаешь. Мыслей вообще никаких и ни о чём, ничего не понимаешь и ни в чём не отдаёшь себе отчёт. Ты есть и нет тебя, ты будто в какое-то параллельное пространство попадаешь, от шума изолированное, где нет земного притяжения, где гравитация и ни что кроме... не воздействует на тебя. Нет ничего вокруг: ни сзади, ни спереди, ни по бокам, и даже снизу. Ты будто где-то в глубине вселенной оказываешься, так далеко, что оттуда даже ни одной планеты не видно, ни одной звезды, кроме... Помните, у Вас ведь так было? А дышали ли Вы тогда? Можете вспомнить? Нет, вряд ли. Что такое лёгкие, что такое воздух, когда перед Вами... Помните, Ваши конечности холодели тогда, а лоб покрылся испариной. А помните, через секунду уже ладошки мокрыми стали, а по телу дрожь пробежала. А помните, как Вы сами, и не поняв как, вблизи очутились. А помните, как от близости той чрез Вас будто бы электрический заряд прошёл, вольт так на триста, – прошёл медленно так, не спеша, каждую клетку Вашего тела охватив, каждый волосок приподняв. Помните, как Вы в первый раз влюбились? Может ли быть чувство сильнее? Возможно ли? Можно ли также влюбиться хоть когда-нибудь после? Можно ли влюбиться?.. Можно... Маша... Маша...

Дата добавления: 2015-08-10