Красная улица.

МАЛЕНЬКИЕ СТРЕЛКИ

Четверг, 25 мая. — На другой день после взятия Пантеона Начало у л и ц ы Суффло. Раннее утро.

Баррикада у л и ц ы Гэ-Люссак все еще там. За решетками Люк­сембургского дворца, все выходы и входы в который заперты, хо­дят взад и вперед солдаты. Кавалеристы в расстегнутых синих куртках с белыми шнурами и сдвинутых на ухо полицейских шап­ках болтают и курят возле своих лошадей, привязанных к де­ревьям.

На бульваре Сен-Мишель солдаты. Пушки с артиллерийскими повозками, запряженные и готовые ринуться в бой, который кипит вдали... Во всех окнах трехцветные флаги. На земле валяются кепи, кушаки, годильоты, патронташи. На углу у л и ц ы Monsieur-le-Prince несколько трупов. Пять или шесть. А вот еще один, лежа-щ и й на спине. Одна рука согнута на груди, другая вытянута, лицо прикрыто кепи федерата. Вся борода в крови. Он получил, должно быть, удар прямо в лицо. Чувство стыда—крайне редкое в эти страшные д н и — п о б у д и л о кого-то закрыть отвратительную р а н > Я нагибаюсь, чтобы разглядеть номер батальона. Не приподнять ли мне кепи?.. Не решаюсь...

Бассейн фонтана М е д и ч и полон трупов. Побежденные и по­бедители свалены в одну кучу. Баррикадные бойцы, окруженные и прижатые к камням, где и нашли свою смерть, и маленькие стрелки в мундирах грифельно-серого цвета, которых я видел накануне со ступеней Пантеона, когда они б е г л ы м шагом проходили по пло­щади и шрапнель с баррикады Суффло косила их, как траву...

Здесь их десятка два, наваленных один на другого, покрытых пылью и залитых кровью. Глаза, которых некому было закрыть, остались широко открытыми. Трупы сброшены б ы л и в этот бас­сейн вчера после боя, чтобы они не загромождали улицу. Сейчас приедет за ними ужасная мертвецкая повозка — желтый фургон, служащий для перевозки мебели,—чтобы свалить их в ямы, ко­торые спешно роют на кладбищах...

клюни.

Н и о д н о г о прохожею. О д н и солдаты. М н е кажется, что глаза всех обращены на м о ю жалкую фигуру спасающегося штатского... К р у г л а я ш л я п а, которую м н е только что д а л и, чтобы заменить м о е кепи поручика федератов, сползает мне на уши... Она детаег меня, должно быть, очень смешным.. Пожалуй, кто-нибудь еще обратит на меня внимание, станет присматриваться, узнает... Не прибавить ли шагу... Куда"''.. К Одеону?

На улице М е д и ч и сборище. Двое л ю д е й выходят из дома, за ними двое других. У этих последних трехцветная повязка на ру­каве. Толпа солдат окружает их. Шествие направляется по пути, который я себе наметил.

Нет! Не пойду туда.

У меня словно предчувствие, что этих двух человек ведут куда-то, г д е они будут допрошены, а может быть и убиты...

Спускаюсь по бульвару.

Площадь Сорбонны. Я быстро прохожу мимо кафэ д'Аркура, терраса которого уже занята посетителями.

Я жмусь к домам. Д у м а ю о том, что из каждой двери может выглянуть лицо... друга... предателя.

Решетки сада Клюни.

На широких плитах, п р и входе в залу Термов, изображающих собой могилу одного из галльских вождей, уселись в круг пехо­тинцы и стряпают.

Другие растянулись на лужайках животом вниз, положив свои ружья рядом с собой.

Некоторые, наконец, взобрались на колонны, примостившись между лапами каменных чудовищ, сорванных с Нотр-Дам или с к а к о й н и б у д ь разрушенной старинной церкви.

Выстрел... Другой... Откуда это?

Из г л у б и н ы сада...

Чувствую, как кто-то прикоснулся к моему плечу... Делаю пол­оборота...

— Это я...

Это б ы л о сказано мне тихо-тихо..

Я знаю этого человека с первых д н е й осады, это старый гвар-д е е ц м о е г о 2 4 8 - г о батальона М н е помнится, что м ы н е хотели за­нести его в списки, когда он явился. Слишком стар.

— Слишком стар, я! — воскликну он. — Какой же я ста
рый, если я дрался повсюду, в монастыре Сен-Мерри, в феврале,
в июне!

O/t Q

Как он здесь очутился, каким образом сумел еще раз избе­жать расстрела, я ье у с п е л е г о расспросить. М е ж д у тем он не до­рожил жизнью. Двадцать раз повторял он мне «Я не в ы й д у отсюда живым, это моя последняя кампания». Он не подумал даже сбригь свою седую бороду. Жил он в сотне шагов оттуда, в антресолях на улице do la Jraichemmene. Он и не думал скрываться.

Мы шагали рядом.

Снова раздались выстрелы.

— Это во дворе Клюни,—сказал мне старик.—Там расстрели • вали в с ю ночь. Я только что видел, как прикончили одною у на­ружной стены. Его приставили к фонарю.

Впоследствии я часто приходил на двор Клюни, г д е в правом углу, в глубине убивали побежденных.

Л А В К А РУЛЬЕ.

Улица Школ. Мы натыкаемся на большую баррикаду Коллеж-де-Франса.

Я ее видел вчера за несколько часов до боя. Она загоражи­вает в с ю дорогу. Высокая, плотная. Два выступа д л я митральез. Впереди, в нескольких шагах от нее, на лесном дворе преграда в в и д е громадных камней, заготовленных здесь для постройки но­вой Сорбонны. За каждым из этих камней, грозных каменных г л ы б, поставленных стоймя, как дольмены, было по одному и л и по два бойца. Потом, когда будут поднимать эти камни, из ко­торых некоторые б ы л и опрокинуты снарядами, под о д н и м найдут раздавленный труп—скелет, еще одетый в форму федерата.

В двух шагах от баррикады лавка Рулье.

Эта лавка, существующая и поныне, составляет продолжение Коллеж-де-Франса. Она тоже играет некоторую роль в трагиче­ских событиях майской недели.

Эдуард Рулье, сапожник, — он с гордостью подписывается «Рулье, башмачник» — июньский боец и декабрьский изгнанник

Во время Коммуны Рулье входил в состав подкомиссии труда и обмена при делегации торговли.

В первые д н и революции Валлэс, шутки ради, взял его с со бой в министерство народного просвещения.

— Рулье, садись сюда, в кресло Жюля Симона '

Рулье, надо ли добавлять это, не знаком с правопиганием. И очень гордится этим.

¹ Жюпь Симон—министр народного просвещения в правительстве На­циональной Обороны и правительстве Тьера. (Прим. ред.).

— Я ведь не то, что вы, дрянные мелкие буржуа, у которых
были родители, давшие вам образование!—бурчит он в свою длин­
ную бороду инсургента.

Однажды, в феврале 1870 года, когда мы с Паседуэ (умершим в Каледонии) издавали маленький листок П о д названием «Мизер» ¹, Руле прислал мне статью, уж не помню о чем, для напечатания в нашем журнале. Я счел своим долгом исправить ошибки в языке и дорого за это поплатился.

— Ты сделал подлог! — кричал он, — я этого тебе не прощу.
Теперь это уже не моя статья. И к чему мне это! Разве я писа-
- тель, как ты!

Рулье Со своей женой, прачкой, жил на улице Монтань-Cem -Женевьев. У него бесчисленное множество детей, которых он та-с к а е т с с о б о й в п и в н у ю Сен-Северен, г д е появляется в д л и н н о й с и -ней, всегда хорошо выглаженной блузе. Раз вечером, уходя, он забыл о д н о г о из них, заснувшего на скамье. М а л ы ш п р о в е л ночь в пивной. Но чего Рулье никогда не забывал захватить с собой, как бы поздно он ни уходил домой, это свой неразлучный том Прудона, который он постоянно носил под мышкой, словно требник.

— А ты, Рулье, ты кто такой?

Рулье хватался за свою книгу. Чаще всего то была «Исповедь революционера».

— Прудонист, чорт возьми!

И он бережно прятал в карман свой драгоценный талисман. Как-то вечером один из нас вытащил у него книжку.

— Ах, собака! Да она не разрезана!

Рулье побледнел. Е г о рыжая борода затряслась от гнева. Мы были уверены, что он убьет на месте смельчака. Валлэс хохо­тал до упада. Он тоже давно уже таскал с собой некую «Теорию налогов», в которую никогда не удосуживался заглянуть. Пойман­ный с поличным Рулье молчал, тяжело дыша.

Рулье не просто прудонист. Его преклонение перед Прудо-ном окрашено в яркий цвет анархизма ². С несколькими друзьями соседями он основал Лигу борьбы с домовладельцами. Члены л и г и обязывались не платить квартирной платы — переезд на другую

¹ «Мизер» (Нищета»), листок in-quarto. Вышло всего семь номеров
с 6 по 12 февраля 1870 года. Редакторы: А. Пасседуэ, Максим Вильом, Анри
Белланже и нек. др. Издатель—Леон Сорне. Типография Рошетт, бульвар
Монпарнасса К» 72—80 В издательстве продавалась брошюра «Право рабо­
чего» гражданина Паже-Люписена. Пасседуэ, приговоренный к ссылке,
умер в Каледонии. Леон Сорне был издателем нашего «Пер-Дюшена».

² В то время собственно не было еще выражения анархист. До­
вольствовались тем. что называли себя просто революционерами.

квартиру совершался тайком от домохозяина — и оказывать по­мощь товарищу, преследуемому хищным домовладельцем.

Время от времени Рулье заходит повидать нас в кафэ — одно из пяти или шести кафэ, которые мы удостаивали поочередно чести своего посещения, начиная от к а ф э Г ю б е р а на у л и ц е М о п ы е и г -le-Prmce и до пивной Сен-Северен. С усталым, изнуренным в и д о м опускается он на стул.

— Что случилось? Ты болен?

— Я? С чего вы взяли?

И вскочив на ноги, победоносно сверкнул глазами:

— Эх, вы, мямли... буржуи.. если бы вы, как я, — и он ударил
себя в широкую грудь,—с самого обеда повозили на себе тележку..

—• Как? Опять переезд?

— Да... гражданин такой-то.. Она-таки растет, наша Лига
борьбы с домовладельцами. Вот и еще один, который не получит
своей квартирной платы.

И славный Рулье, счастливый и довольный тем, что насолил одному из домовладельцев, которым он желает всяческих зол, опорожняет бокал пенящегося пива, чтобы подкрепить свои силы...

П р и в с е м том, как это ни странно, Рулье б ы л с о в с е м не так прост.

Когда наступило 4 сентября, он вспомнил, что был когда-то башмачником и может, значит, обувать своих сограждан. Он взял подряд на поставку обуви для нескольких батальонов националь­ной гвардии своего квартала.

Под мастерскую ему отвели пустующую лавку рядом с Коллеж-де-Франс.

С тех пор мы видели нашего Рулье не иначе, как в буржуаз­ном просторном сюртуке. Синяя блуза, которую он когда-то носил, как символ анархиста, была оставлена в прачешной гра­жданки Рулье.

Время от времени я заходил в мастерскую пожать руку ста рому инсургенту, ставшему теперь хозяином сапожного заведения.

Ну, и держал же он в руках своих «сотрудников»!

Стоя на пороге, вытянувшись во весь свой высокий рост, с зорким взглядом и задорно всклоченной бородой, Рулье поджидал их возвращения в час перерыва.

— Живо! Поворачивайтесь! Годильоты уже ждут вас...

Когда настали д н и Коммуны, Рулье сохранил свою «мастер­скую». Надо думать, что он продолжал также поставлять обувь для федератов.

В среду утром, перед атакой Пантеона, проходя по улице Школ, я зашел в лавку. Десяток ж е н щ и н ш и л и там з е м л я н ы е мешки для соседней большой баррикады.

Рулье б ы л тут же, равно как и несколько общих друзей, ружья которых прислонены б ы л и к стене лавочки.

Своим раскатистым голосом, в котором ясно чувствовался ак­цент жителя предместья, Рулье подбодрял гражданок, торопливо зашивавших мешки, подобно тому, как он делал это во время осады со своими сапожниками...

Мне пришлось вновь увидеть Рулье только много лет спустл после падения Коммуны.

Русая с серебристыми нитями борода старого инсургента со­всем побелела. Е м у было больше семидесяти лет. Такой же бед­няк, как и прежде, он чинил башмаки мелкой прислуги в тесной каморке на улице Бобур, куда я заглядывал иногда, чтобы побол­тать с н и м о д а в н о п р о ш е д ш и х временах. Он поверял м н е с в о и последние горести, тяжелое полуголодное существование, свое озлобление и даже отчаяние.

• — • Стоило, — говорил он мне с горечью, — проделывать июнь, декабрь и Коммуну, чтобы подыхать потом с голода, как старая собака... В о д и н прекрасный день, вот увидишь, меня найдут по­весившимся...

Я успокаивал, как умел, старого товарища.

В последний раз я встретил его на кладбище Пер-Лашез, на похоронах Лонге.

С двумя или тремя друзьями мы отделились от процессии, чтобы пройти к стене федератов.

— Ну, как дела? — спросил я его, отведя в сторонку.

— Немножко как-будто полегчало. М н е назначили маленькое ежемесячное пособие.

В этот вечер—мы зашли поболтать в кабачек, расположенный против ворот кладбища — разговор коснулся* баррикады у л и ц ы Школ, земляных мешков и лавочки при Коллеж-де-Франс.

— Да, — сказал Рулье, которого эти воспоминания возбу­
ждали, — да, хорошее было времячко...

Через несколько дней мне сообщили о смерти Рулье. Старый инсургент б ы л найден однажды утром мертвым в свогй каморке на у л и ц е Бобур, г д е е г о поразил апоплексический удар. Ему было восемьдесять лет.

У Л И Ц А СЕН-СЕВЕРЕН.

— Я обошел уже весь квартал, — продолжал старый гвар-деец.—В Сен-Северене целая груда мертвецов. Говорят, что они были убиты в церкви, куда заперлись, когда увидели, что они окружены. О н и сложены в ряд на площадке за абсидом "против улицы Галанд.

. М ы ш л и по улице Лагарп. Старик замолчал... В д р у г он схва­тил меня за руку...

— О н и должны б ы л и бы убить и меня. У меня ведь нет ни­кого на свете.. Уж лучше бы м н е было умереть с ними вместе, чем теперь подыхать с голоду...

И старый инсургент поведал м н е в нескольких словах свое горе. Вернуться в свою мансарду на улице de la Parcheminerie он не мог, так как не платил за К Е а р т и р у с начала воины За душой у него не было ни гроша. Что делать? Броситься в Сену? Отдаться в руки властей? Только это и оставалось ему...

Покидая его, я сунул ему в руку немного мелочи. Больше я его не видал.

И, спускаясь один к улице Сен-Северен, я задумался над горь­кой участью этого безыменного бойца всех революций, доведен­ного до самой беспросветной нужды, после того как рисковал столько раз своей шкурой, познал все восторги и увидел крушение всех своих надежд...

Куда итти?

Вспоминаю о Флотте, живущем на улице Гюшет.

Флотт — в безопасности Он служил посредником при пере- * говорах об обмене заложников. В Версале—где он виделся с Тьером—знают, что он не занимал никакой должности при Ком­муне. Накануне я передал ему письма архиепископа. Он наверное сейчас дома.

М н е кажется, что у него я действительно б у д у в безопасности. Ускоряю шаги. До отеля Мон-Блан, г д е живет Флотт (д. № 16), осталось всего несколько шагов. У входа остановилась ломовая телега. Я собираюсь перешагнуть порог, как вдруг дрожь охва­тывает меня с головы до ног п р и в и д е страшной картины, которую заслонял от меня экипаж..

В углублении улицы, образовавшемся п р и перестройке л и н и и тротуара, лежат три женщины, полуприкрытые соломой. Я от­вожу взгляд. Бегу, успев заметить только лужу черноватой крови и красную юбку одной из несчастных,

Бегу, не думая больше о Флотте, не думал больше ни о чем, до площади Сен-Мич:ель.

На колокольне Сен-Северен пробило девять часов.

В одиннадцать я б ы л задержан и отведен в военный суд.

Дата добавления: 2015-08-10