Концерт в тюльери.

М а й. Десять часов вечера. С а д Тюльерийского дворца, и з -вестный под названием «Сада маленького принца». Мы с Вер­ившем прогуливаемся взад и вперед. Густая толпа теснится в аллеях, освещенных красными фонариками, подвешенными к де­ревьям. Красные плошки вокруг клумб и лужаек. Красные дра­пировки на эстраде музыкантов, исполняющих патриотические гимны вперемежку с увертюрами из известных опер.

Музыка смолкает.

Из окон дворца, залитых ярким светом, до нас доносятся шум голосов и звуки пения.

В зале Маршалов происходит концерт

— Пойдем, послушаем,—говорит мне Вермеш.

Мы проходим портик центрального павильона, павильона ба­шенных часов. Два федерата, облокотившись на ружья, охра­няют вход в обширную залу, куда все проходят без малейшего затруднения... Во всю длину залы тянется длинный, длинный стол. Сотни стаканов, бутылок, кружек, наполненных светлым пивом, юры печенья, сухарей. Но в данную минуту никто не смеет по­дойти к столу. Буфет откроется в антракте.

В глубине залы лестница. Внизу два мраморных льва опи­раются лапой на шар. Прислонившись к ним, д в е м и л о в и д н ы е маркитантки в шляпах с перьями и в жакетках с блестящими пу­говицами предлагают проходящим булавки с головкой в виде фригийского колпака из красной эмали. Мы втыкаем значок в петлицу. Маркитантка протягивает нам сумочку. —• Пожертвуйте на раненых, граждане.

Мы поднимаемся по лестнице. Дверь в залу Маршалов от­крыта. Духота нестерпимая. Огромные люстры, свисающие с по­толка, заливают залу ярким светом. У входа непроницаемая че­ловеческая масса. Мы рискуем ежеминутно быть отброшенными к стене. Рядом с нами женщины, стиснутые со всех сторон мужчинами, еле переводят дух и обтирают вспотевшие лица.

Какая толпа! Разгоряченное дыхание всех этих уст, пыль, поднимаемая тысячами подошв, безостановочно движущихся по

паркету, заволакивают туманом атмосферу залы. Позолота кар­низов, бархатные портьеры на дверях и маленьких верхних ло­жах, все, до портретов маршалов, окутано сероватой дымкой. Море голов волнуется, теснится со всех сторон. Рядом со мной офицер с четырьмя серебряными нашивками, в высоких сапогах, с саблей на боку, держа кепи в руках, галантно разговаривает с толстой дамой буржуазного вида, обмахивающейся платком.

Ропот нетерпения. Сверху, с галлереи, огибающей купол залы, человек с красным шарфом через плечо наклоняется к пу­блике. Он машет руками, говорит. Ничего не слышно.

Поднимается занавес и воцаряется тишина. На сцене полная женщина. На ней белый пеплум со шлейфом; вокруг татии крас­ный пояс.

Крики. Вопли. Топот. Неистовые рукоплескания.

Женщина начинает петь. И м я ее облетает в с е скамьи. Э т п Борда ¹.

Она говорит, она поет песню, которая уже создала ей славу. Когда дело доходит до припева, восторг переходит в безумие. Вся зала подхватывает хором:

C * e «t 'a ran'-iills, Eh b-'en¹ J'en suis! (Так это чрр-"ь' Я к ней принадлежу!)

Толкаю Вермеша локтем:

— Ты молчишь...

— Я? Я рассматриваю маршалов...

Ах, да! Маршалы! Что-то они должны думать сейчас!

Борда делает знак.

Из-за кулис выходит федерат, держа в руках знамя, обернутое вокруг древка. Он протягивает его артистке, которая медленно развертывает его во в с ю его ш и р и н у и затем окутывает им с в о й стан... В то же время она продолжает петь...

Какое захватывающее зрелище! Все лица обращены к Борда. Все сердца бьются в унисон. Я никогда не забуду этой картины. На белом пеплуме артистки красное знамя с золотой бахромой подобно широкому кровавому пятну. Волосы ее рассыпались по обнаженным плечам, грудь открыта, сильные мускулистые руки, широко раскрытый искаженный рот, глаза, устремленные вверх,

¹ Розалия Борда приобрела известность исполнением песни «La Canaille» (чернь), написанной Алексисом Бувье на другой день после убийства Виктора Нуара принцем Пчером Бонапартом. После об'явления войны она с большим успехом исполняла «Марсельезу» в театре < Скала>,

как и в каком-то чувственном экстазе. Не героиня ли это «Ямбов» Барбье—женщина, которая хочет, чтобы ее обнимали красными от крови руками? Не олицетворяет ли эта артистка, исполняющая «Чернь» для этой возбужденной толпы, впивающейся в каждое ее движение, армию восставших, армию той героической черни, кото­рая дерется там, по ту сторону крепостного вала...

Гром аплодисментов обрывает мои мечты... Сцена опять пуста. Первая часть концерта окончена. Антракт.

— В ы й д е м, — говорит мне Вермеш. — Сейчас должна прибыть
Агар. Я хочу ее повидать. Я вернусь к тебе сюда.

Оставшись один, я обвожу взглядом великолепную залу, опу­стевшую в одно мгновение ока, покинутую ради длинного уста­вленного бутылками и стаканами стола, который я только что ви­дел в соседней комнате. Я задумываюсь, подбираю имена к не­подвижным чертам воинов великой эпопеи. Вот Нэй, Ланн, Даву. А это Массена, Сульт, Удино?.. Всего несколько месяцев тому назад блестящий императорский двор блистал на этом самом месте своими ослепительными нарядами. Сколько в о д ы утекло с тех пор!.. А мог ли я в ту минуту предвидеть, какие события готовятся еще?. Если бы я знал, что через несколько дней вся эта позолота, все эти люстры, все, и маршалы в том числе, погибнет в огне небы­валого пожара...

— Как, это вы?
Передо м н о ю Лиссагарэ.

Не пойги ли нам все-таки подышать свежим воздухом... Не­большая дверь, за ней узкая темная лестница. Лиссагарэ веде г меня. Лестница, оказывается, выходит на кровлю, откуда нам откроется в и д на сады и где мы сможем подышать свежим возду­хом. Добрались; в открытое слуховое окно виднеется звездное небо Однако здесь внутри темно... Настолько темно, что мы не находим своей точки отправления. Только после получасовых поисков мы попадаем, наконец, на ступеньки лестницы. Быстро спускаемся вниз. Агар только что покинула сцену. Вермеша уже не видно.

Н а м остается только уйти. Снова проходим м и м о миловидных маркитанток, протягивающих нам свои сумочки.

— Граждане, пожертвуйте на сирот Коммуны¹

Длинный стол буфета все еще там. Но вполне понятная жажда сделала свое дело. Бутылки, стаканы и кружки пусты. Гора пе­ченья сравнялась с поверхностью клеенки.

Красные плошки сада чадят и тухнут. Праздник подходит к концу.

Еще несколько дней и Тюльерийский дворец прикажет долго жить

Мне рассказывали, что в ту злосчастную ночь, когда в об'ятом пламенем Париже небо казалось гигантским пологом из пурпура и золота,—ночь со вторника на среду 24 мая 1871 года—Рауль Риго искал убежища у одного друга.

Риго только что вышел из Сент-Пелажи, где по его приказанию был расстрелян Гюстав Шоде.

Квартира, в которую он постучался, была в пятом этаже и имела балкон. Риго вышел на балкон. Опершись на перила, смотрел он на ужасное зрелище горящего города, на гигантские языки пла-м е н и и столбы д ы м а с золотыми блестками...

— Ого! — закричал он вдруг. — Тюльери пошло к чорту!..

То б ы л купол залы Маршалов, рухнувший в пламени.

Было ровно час с четвертью ночи.

Фургоны б ы л и укрыты во внутреннем дворе мерии. П о л н ы м и горстями черпали из корзин, до краев наполненных монетами, е д в а вышедшими из-под пресса

Дата добавления: 2015-08-10