Глава 25. Смертельная угроза.

Гулкое пространство приёмной экзарха сковывал гладкий исчерна-багровый лёд эвдиалитовой облицовки. За круглым провалом окна краснело небо, и внутрь падали косые лучи света – стылого, мутного, густо-алого, словно от панелей аварийного освещения.

День перевалил за середину, и Андрей устал от ожидания. Подмывало, встав, выгнуться до хруста, нервно зевнуть и вышагать от стены к стене, сбивая напряжение. Но остальные посетители сидели недвижно, нахохлившись, будто птицы, даже стульями не скрипели, и он не решался.

Высокая дверь с тихим шорохом приоткрылась, и из кабинета экзарха выскользнул посетитель. Он горбился, пряча лицо, и стискивал подмышкой тощий портфель так сильно, точно зажимал рану. Стало ясно: с какой бы просьбой человечек с портфелем ни обратился к правителю Аресиады, тот её отверг.

- Видать, хозяин сегодня не в духе, - пробормотал коротко стриженный, похожий на бизнесмена средней руки мужчина, сидевший слева от Андрея. Он не успел ответить, когда по приёмной разлился мелодичный и безучастный, как из музыкальной шкатулки, голос секретаря: «Следующий!» Стриженный бизнесмен поднялся, одёрнул серый пиджак и нырнул в дверную щель. Дверь захлопнулась за ним с сухим треском.

В приёмной снова воцарилась тишина. Секретарь склонилась к голографическому экрану компьютера, и по немолодому, но сказочно красивому лицу её заскользили призрачные тени, скапливаясь чернотой в миндалинах глазах. Накануне, когда Андрей записывался на личный приём к экзарху, в раскосых этих глазах лишь на миг сверкнуло узнавание, тут же сменившись таким непроницаемым равнодушием, что впору было усомниться: вправду ли он так знаменит, как воображал. «Имя?» - пропела секретарь. Андрей назвался. «По какому делу?» Андрей объяснил. «Вы уверены, что исчерпали другие возможности?» Он был уверен: севасторская служба отказала ему в свидании с… – тут он споткнулся – с осуждённым. Экзарх может отменить запрет. Только он и больше никто.

Непроницаемо-чёрный египетский взгляд секретаря не дрогнул, но Андрей был внесён в список. На фоне бесплодных усилий последних недель даже эта маленькая удача обрадовала его, внушив надежду. Но теперь, сидя среди безмолвных силуэтов, в гулком зале, залитом кроваво-красным солнцем, Андрей чувствовал, как неуверенность обволакивает его вязкой смолой. Мстислав Данкевич был слишком «громким» узником, чтобы попытка свидания с ним прошла мимо экзарха Аресиады. Быть может, севасторы отказали ему как раз по приказу Костова. Многое говорило об этом. Разве прежде томили бы его в приёмной по два часа? Андрей стеснялся своей славы, но та всегда была волшебным ключом, отмыкавшим самые высокие двери. И вот теперь, когда он нуждался в чуде как никогда, ключ проржавел и выпал из рук.

Рассчитывать оставалось лишь на себя. Он должен переубедить экзарха - человека в три раза старше себя, жёсткого, хитрого, матёрого… Сможет ли? Андрей провёл языком по сухой губе, стиснул подлокотники. Локоть мазнул по выпуклости в кармане пиджака. Андрей скосил взгляд: свёрток слегка выдавался, но был малоприметен. Напряжение чуть отпустило. Если слова не помогут, он испробует это – беззаконный, нечестный способ, о котором прежде и помыслить не мог. Но он пойдет на всё, лишь бы увидеть Мстислава Александровича…

«Дзи-инь! Дзинь-дзинь!» – колокольчиком затренькал сонофор у сидевшей через два стула от него женщины в лилово-розовом шейном платке. Та поспешно прижала к уху серебристую ракушку, выслушала что-то и тихо заговорила в ответ. Андрей беззастенчиво прислушался, но слов было не разобрать, только тон – нервный, натянутый, как струна, на которую накручивалась алая тишина зала. «Я перезвоню, - чуть громче и мягче прошептала женщина, заканчивая разговор, - перезвоню … мой милый».

Андрей вздрогнул и зажмурился. Подслушанная ласка вернула в прошлое столь отчётливо-яркое, будто он нажал кнопку голографического проектора. Синий-синий вечер за окнами «Саграды». Гостиная залита золотым тёплым светом. Они сидят за столом: Андрей пьёт чай, а Дан, расслабленный после работы, укачивает меж пальцев бокал вина. Тёмный шёлк рубашки обтягивает широкие плечи. Дан что-то оживлённо рассказывает, смешит его, хохочет сам, откинув густую небрежно-модную гриву, в которую так и подмывает зарыться пальцами. Дан ловит его взгляд, и в карих лучистых глазах пляшут черти: «Пойдём-ка наверх, мой милый. Моя любовь…»

Воспоминание, отмытое от ссор и обид, теснило грудь. Казалось подлинней реальности. Потому что весь этот ужас не мог быть взаправду…

Андрей медленно поднял веки. Вдохнул сквозь зубы. Регенерированный воздух едва уловимо отдавал чем-то едким, химическим и возвращал в действительность. Вокруг – не лилейно-мраморная сень «Саграды», а зловещий Марс. Дан в темнице. Осуждён за измену родине. Третий день об этом визжали все правительственные газеты и телеканалы. Андрей трясся от бессильной ярости, слыша, как шельмуют Дана, но сквозь гнев прорастала тревога: он не понимал, что происходит. Власти выдали обкусанную куцую полуправду: Мстислав Данкевич передал Альянза Роха «секретные технические сведения», - но характер сведений обходился ватным молчанием. Люди, переварив сенсационную новость, уже начинали задавать вопросы. Даже в гостинице, где поселился Андрей, коридорные недоумённо шушукались, что же такого ценного бывший магнат мог загнать «красным». Андрей догадывался: когда рохийцы преступят к строительству звездолёта, новость об этом сотрясёт Экумену. Для миллиардов Мстислав Данкевич станет героем, а те, кто бросил его в тюрьму, негодяями.

Казалось, славийские власти загнаны в патовую ситуацию. Но у Андрея кошки на душе скреблись. «Если уж я всё это понимаю, то они-то тем более», - угрюмо думал он. «Они» рисовались ему безжалостным, коварным сонмом лиц, без черт, но с ледяными свинцово-серыми глазами Аронова. «Они» не отступятся. В вое официозной прессы, в коротком и непонятном визите стратега чудилось начало сложной игры, бездушной шахматной комбинации, ведущей ко злу.

«И так всё плохо. Куда уж хуже?» - Андрей провёл рукой по лицу. Встряхнулся, отгоняя тревожные мысли. Надо было решить насущную задачу – добиться свидания. Только бы убедить экзарха! Казалось, увидь он Дана, прижмись в объятии, и вдвоём им море будет по колено…

Дверь открылась и закрылась, выпуская стриженного бизнесмена. На губах его играла обескураженная усмешка. Он развёл руками, видя обращённые на него взгляды, и понуро растворился в коридорах администрации. Сердце Андрея упало: похоже, экзарх сегодня и правда в дурном настроении.

- Следующий! – чёрные колдовские глаза секретаря смотрели не на Андрея, но куда-то сквозь него. Опомнившись, он вскочил. Застыл на миг, пытаясь собрать заполошные мысли, и устремился ко входу. Каменные стены отразили нервную дробь шагов. Литая ручка щёлкнула, проворачиваясь, и встала на место.

Андрей замер спиной к двери. Огромный мрачный кабинет экзарха превращал человека в мошку. Напольная мозаика из траурно-чёрного лабрадора и пунцового родонита змеящимися концентрическими кругами сужалась к центру, где высился массивный саркофаг стола.

Костов отложил бумагу, поднял голову и упёрся в него тяжёлым мутным взглядом.

Вторые сутки у экзарха Бориса Костова болела голова. Раскалывалась так, будто левый висок таранили изнутри стенобитным орудием. Проглоченная упаковка ультраморфина была точно мёртвому припарка. С трудом Костов заставил себя сфокусировать взгляд на невысокой худой фигуре в дверях. Звёздный щенок пожаловал, вот как…

- Здравствуйте, Борис Павлович, - донёсся ломкий голос.

Костов с неудовольствием отметил, что мальчишка не употребил положенное обращение «мой экзарх».

- Проходи. Садись, - грубо бросил он.

Прошелестели шаги, и стул тихо скрипнул. Костов опустил веки, пережидая очередной приступ боли. «Да что ж такое? – с тоской подумал он. – Погода что ли так действует?» Приближался сезон пылевых бурь, что будут бушевать за пределами купола всю осень, ввергая горожан в жестокую мигрень. Но на этот раз дело было не в погоде. С момента визита чрезвычайного посланника страшное напряжение давило экзарха. Накануне он допоздна совещался с узким кругом тех, кого пришлось посвятить в тайну. План был продуман, детали обговорены, приказы отданы. Всё кончится сегодня вечером. В висок снова врезалось стальное отточенное остриё, и Костов едва удержал гримасу. Он хотел, чтобы всё поскорей завершилось, и одновременно страшился этого, как перехода невозвратной черты, но приходилось погружаться в будничные заботы и делать вид, что не слышишь тиканья запущенной бомбы.

На стуле вежливо и тихо покашляли.

Костов моргнул, открывая веки. Окинул изучающим взглядом выпрямившегося напротив мальчишку. Тобольский – рыжеволосый, тонколицый - будто сошёл с картинки телеэкрана, только кожу заливала непонятная бледность. «Чересчур смазлив для парня, - подумал экзарх. Зацепился глазами за драгоценный перстень на руке и поморщился. – Шикует не по возрасту, спортсме-е-ен».

- Ну? – приподнял он бровь.

Тобольский подался вперёд.

- Борис Павлович, - начал он явно подготовленную речь. – Я к вам по делу Мстислава Данкевича, - экзарх был готов, но всё равно внутренне содрогнулся, услышав имя, преследовавшее его. – Мне очень нужно свидание с ним, и…

- Свидания с осуждённым положены только родственникам, - перебил Костов. – Прочим – по усмотрению севасторской службы.

- Севасторы отказали, - быстро сказал Тобольский. – Поэтому я…

- А ты ему вообще кто?

Пауза перед ответом была едва уловима.

- Мы … близкие друзья.

- Друзья? – саркастически переспросил Костов. Гнев ворочался в нём зарождающимся камнепадом, готовый извергнуть наружу боль, адское напряжение и усталость последних дней. Развели гомосячество! Данкевич, может, и неординарный человек, но должны же быть хоть какие-то границы. Видит бог, не стал бы Костов горевать о его безвременной кончине, если б только не пришлось мараться, устраивая её собственными руками...А этот щенок?! Двадцати годков ещё нет, а уже порченый! – И насколько близкие вы … друзья? – процедил он.

Тобольский понял почти неприкрытое оскорбление, и бледное лицо его словно окаменело.

- Полагаю, более близкие, чем дозволяет мораль ханжей, - наконец негромко ответил он.

- О-о! – придушенно выдохнул экзарх.

- Я не имел в виду вас, - спохватился мальчишка. И замолк, кусая губы.

Но было уже поздно. Гнев – несоразмерный поводу, но приносящий странное, почти физическое облегчение, - накрыл экзарха с головой. Черты его остались неподвижны, хотя внутри всё бурлило. Кто бы тут умничал о морали! Распутный сопляк… Первоначально Костов собирался просто запретить свидание, достаточно сухо и категорично, чтобы парень наконец свалил из Аресиады, но теперь он не мог отказать себе в наслаждении сбить с заезжей звезды спесь.

Костов подался через стол, уронил на зеркально-чёрную гладь сжатые кулаки, будто хотел оставить вмятины.

- Послушай-ка меня, парень, - прохрипел он. – Ты хоть и корчишь из себя невесть что, но сам из простых, вот я и скажу по-простому. Это у атлантистов и краснюков, что с девочкой, что с мальчиком – одна песня. Знаю, уже и в Диаспаре не особо заморачиваются. Но сюда, – он треснул кулаком по столу, - эта гнусная мода, слава богу, ещё не докатилась! Тебе что, твоей славы в футране мало было? Захотелось эпатаж крутить? За этим сюда приехал? Не пройдёт!

Экзарх поднялся, с грохотом отодвинув тяжёлое кресло. Тобольский тоже вскочил, острые скулы его алели, как от пощёчин. Он попытался что-то сказать, но Костов оборвал, повышая голос:

- Никаких, твою мать, свиданий! Это моё последнее слово. Свободен! – экзарх ткнул пальцем в дверь. Скривился, чувствуя, как в одном ритме с гневом грохочет об висок таран.

- Выслушайте меня! Пожалуйста! – Тобольский вцепился в кромку разделявшего их стола так, что побелели костяшки.

Костов недобро сощурился.

- Мне охрану что ли позвать?

- Прошу вас! Выслушайте! – Костов впервые видел лицо мальчишки столь близко. Тот, утратив надменную отрешённость, был будто не в себе. Зрачок почти затопил чернотой полынно-зелёную радужку.

Указательный палец Костова выбивал злую дробь у малинового огонька интеркома. Но экзарх медлил. Явное отчаяние Тобольского удивило его – и польстило: таки окоротил гордеца.

- Ну, что там? Говори.

- Выслушайте, - уже тише повторил Тобольский. Глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться, и с неожиданной твёрдостью взглянул экзарху в глаза. – Я знаю, вы этого всё равно не примете. Для вас это что-то дурное, беззаконное, - Костов согласно кивнул, и тот отчаянно продолжил. – Пусть так! Я не стану спорить. Вы знаете, я никогда не хотел, не думал даже, но, случается… - он запнулся, - беззаконное происходит, и уже ничего нельзя поделать. Невозможно вырвать. Ведь оно … беззаконное бывает и настоящим. Я прилетел сюда совсем не ради эпатажа, - тихо закончил он. Заклинающие глаза его не отпускали экзарха.

Тот молчал. Речь показалась ему путаной, странной в устах семнадцатилетнего парня, но в то же время что-то всколыхнула внутри. Экзарх думал о непроницаемо-прекрасной женщине с чёрными египетскими глазами, что сидела сейчас в приёмной за полукруглым секретарским столом. Он встречался с ней в дорогой съёмной квартире: врал жене и дочке, выкраивая вечера, потом привычно угрызался, но дни после встречи будто подсвечивались тихим серебристым сиянием, без которого нельзя было жить. Беззаконное и настоящее, значит…

- Не для эпатажа, говоришь? А для чего?

Пальцы, что стискивали чёрную грань стола, разжались, скользнули по антрацитовой глади странным бережным жестом.

- Чтобы увидеть Мстислава Александровича…

Экзарх без всякого выражения выгнул бровь.

- Просто чтобы увидеть, - настаивал Тобольский. – Я вне себя становлюсь, когда думаю, как он здесь. В тюрьме. Мне очень надо убедиться, что с ним всё в порядке. Насколько это возможно. Вы знаете, мы поссорились, - вдруг признался он, - ужасно поссорились, и я долго ничего не знал о Мстиславе Александровиче. Но теперь… Быть может, ему будет приятно меня увидеть, хотя бы чуть-чуть…

Костов с возрастающим удивлением слушал, как в запинках и косноязычии раскрывается перед ним чужая потаённая жизнь, казавшаяся неуместной в этих казённых стенах, как полевой цветок. Он вдруг уловил какую-то перемену. В помещении будто посветлело: но нет – мутно-алый поток по-прежнему затоплял комнату, обтекал бледное лицо Тобольского, и голос того звучал тихо, точно вправду из-под воды. «Голова больше не болит», - наконец понял экзарх. Боль оседала в придонье черепа, растворялась. Рассеялась чёрно-багровая пелена перед глазами, и Костов увидел очевидное: то, что он принял в мальчишке за надменность, было инеевой застенчивостью и неопытностью. Просто ужасающей неопытностью.

- Разрешите свидание. Прошу вас.

Экзарху вдруг стало трудно выдерживать взгляд Тобольского. Костов встряхнулся, точно сбрасывая наваждение. Обогнул разделявший их стол и несильно, но властно толкнул мальчишку в плечо.

- Сядь-ка.

Тот опустился, смотрел снизу вверх, пытаясь вчитаться в лицо экзарха.

- Я тебе вот что скажу, - с грубоватой сердечностью начал Костов. – Твои шуры-муры – твоё дело, голова на плечах есть. Но зря ты сюда приехал, право слово. Разругались и к лучшему. Потому что Данкевич – человек конченый, - жёстко ответил он на недоумение в глазах Тобольского, и тот вздрогнул. - Двадцать лет заключения, шутка ли, - заставил себя солгать экзарх. В висок ударилось: «Сегодня вечером», но он продолжал. – Тебе сейчас столько нет. Ну, увидел бы ты его? Дальше-то что?

Тобольский пожал плечами.

- Ты за «Барселону» играешь, - проявил осведомлённость экзарх. – Вот-вот новый сезон начнётся, так? Год, значит, долой. Так зачем этими годичными свиданками себя мучить? Мой тебе совет: лучше уж сразу… - Костов рубанул ладонью. – Возвращайся домой, играй. С девушкой познакомься, - не удержался он от совета.

Тобольский, казалось, его почти не слышал. Вслушивался не в слова, а в тон, пытаясь понять, есть ли надежда. И потому, дёрнув головой, ответил рассеянно:

- Я на Землю не вернусь. Тут останусь.

Костов непонимающе уставился на него.

- Тут?

- В Аресиаде, - терпеливо пояснил Тобольский. – Сюда ведь много родственников ссыльных и тюремных переезжает, ну вот и я… А с «Барселоной» контракт расторгну.

- Ты сбрендил что ли?! – после изумлённой паузы удушено взревел экзарх. – Какая тебе Аресиада?! Что ты здесь делать собрался?

- Играть за местный «Арес», уж думаю, меня возьмут. А главное - ездить к Мстиславу Александровичу, посылки ему передавать, вещи всякие, если нужно. Максим Берзин, друг его, - в Диаспаре. Получается, кроме меня, здесь у него никого больше нет. Вот поэтому мне очень-очень нужны эти свидания. Понимаете?

Костов понял. Отвернувшись от парня так резко, что каблуки завизжали по плитам, он тяжёлым маятником закачался по кабинету. Тобольский молча и напряжённо следил за ним, вертя головой. Променять «Барсу» на задрипанную местную командку было всё равно что самому Костову переквалифицироваться в управдомы – чистым помешательством. Но Костов вовремя проглотил готовые сорваться с языка брань и увещевания: тому, ради кого Тобольский собрался сгубить себе карьеру, жить оставалось всего несколько часов. Проблема исчезнет сама собой. Но вслушиваясь, как стекает с каменных стен глухое эхо шагов, экзарх сокрушался, что ушла боль, заслонявшая его от него самого и от этого парня. Намерения Тобольского казались ему глупыми и щенячьими, но они сделали ясным: когда всё случится, тот будет страдать по-настоящему.

- Борис Павлович, прошу вас. Разрешите свидание. Что вам стоит? – прозвенел за спиной голос.

Костов развернулся на каблуках.

- Ах, что мне стоит?! – вцепился он во фразу, пытаясь снова разжечь спасительный гнев. – Чем я тут, по-твоему, занимаюсь? В бирюльки играю? Я отвечаю за миллион душ! – экзарх ткнул пальцем в круглое окно, за которым чернели здания-соты Аресиады – Твои проблемы здесь капля в море. А я вожусь с тобой битый час, будто моё время в самом деле не стоит ни копейки. Довольно!

Наигранная злоба его лопалась, как мыльные пузыри. Не убеждала. Тобольский почувствовал слабину, и понял на свой лад. Вскочил вдруг, замер на миг точно на краю обрыва и рванул из кармана, неловко выкручивая подкладку, пухлую бумажную кипку.

- Вот! – выпалил он. Дёрнулся было, чтобы впихнуть в руки Костову, но, передумав, неуклюже пристроил перетянутую резинкой пачку на столе. – Вот. Я ценю ваше время. Правда ценю. Пожалуйста, разрешите свидание! – глаза его полыхнули отчаянностью.

Костов уставился на деньги – хрумкие золотистые бумажки с портретом кучерявого поэта-классика: тысячный номинал.

- Что это? – наконец тяжело уронил он.

- Пятьдесят тысяч злотых, - понял его буквально Тобольский и добавил тихо. – Если надо, я больше могу.

Костов молчал. В кабинете, тонущем в холодном марганцевом свете, повисла мёртвая тишина. Разбитая вдребезги лающим хохотом экзарха. Тобольский попятился было, но застыл, шире расставив ноги. Неестественное веселье экзарха оборвалось так же внезапно, как началось. Костов потряс головой. За десять лет службы ему случалось брать взятки крупней, чем эта. Но только раз или два. То была огромная сумма.

Он окинул Тобольского долгим зорким взглядом. Тот стоял решительный и бледный как мел. «Останься Данкевич жив или умри, как это и произойдёт сегодня, ты всё равно выпьешь горе до дна, мальчик», - подумал экзарх. Должен ли он хоть на гран убавить его, если может?

- Убери, - велел Костов, кивнув на пачку.

Тобольский было выцвел, но, присмотревшись к экзарху, оживился и молча запихал деньги в карман. Костов, обогнув стол, снова опустился на своё место. Мальчишка тенью присел напротив. Несколько долгих минут экзарх размышлял, потом движением пальца раскатал полупрозрачную плёнку голографического экрана. Узнав то, что ему было нужно, взглянул на Тобольского.

- Тебе сколько лет? – уточнил.

Тот моргнул от неожиданности.

- Семнадцать…

- Несовершеннолетний, - подытожил экзарх. – И родителей нет. Кто же за тобой присматривает, а?

- Формально – государственные органы опеки, - нахохлился Тобольский.

- В Аресиаде государство – это я, - без всякого умысла процитировал Костов знаменитое изречение. – Значит, ты под моей юрисдикцией.

- Выходит, что так, - на лице Тобольского тенью мелькнула догадка. Он поёрзал на стуле. – А вам это зачем? Это чтобы… - он нервно облизал губы, проглотив слова, будто боялся спугнуть удачу.

Костов, ничего не ответив, отвернулся. Тронул клавишу связи, соединяясь с начальником охраны администрации.

- Слушаю, мой экзарх, - тотчас откликнулся глуховатый голос из динамика.

- Быстро сюда… - Костов назвал фамилии двух самых надёжных офицеров-севасторов. – Авиетку приготовьте, - подумав, добавил он.

Бросил короткий взгляд на Тобольского. Тот больше не задавал вопросов, но радостная надежда, исходившая от него, была столь осязаема, что экзарху захотелось заслониться ладонью, будто от слишком яркого света.

Появились севасторы. Слитно отдали честь. Оба – майоры, в одинаковой аспидно-серой форме. Взгляды их лишь на миг задержались на Тобольском и вышколено прилипли к лицу экзарха.

- Ждём ваших указаний.

Костов поднялся, тяжело опираясь на стол. Набрал в грудь воздуха:

- Возьмёте парня, - приказал он, кивнув на Тобольского. – Отвезёте в гостиницу и проследите, чтоб он собрал вещи. Затем – на космодром. Билет для него уже зарезервирован, - экзарх покосился на мерцающий экран компьютера. – Ваша задача – обеспечить, чтобы сегодня, в семь-тридцать он находился на борту космолёта, отправляющегося к Земле. Всё понятно?

- Так то…

- Нет! – стул с грохотом повалился на пол. – Нет! – снова выкрикнул Тобольский. – Как же так?! Вы обещали!

- Ничего я тебе не обещал, - скрежетнул Костов. – Ты сам всё придумал.

- Я не уеду! Вы не имеете права!

- Имею и тебе уже было сказано почему, - экзарх тоже повысил голос. – Ты как несовершеннолетний находишься под моим попечительством. И я решил, что твоё пребывание в Аресиаде нежелательно.

В сгущающемся рдяном свете лицо мальчишки проступало мертвенно-бледным пятном. В чертах его ненависть мешалась с отчаянием. Он глубоко вздохнул, возвращая самообладание, и когда снова заговорил, тон показался почти спокойным и полным неожиданной силы.

- Вы ничего не добьётесь. Я найду на вас в Диаспаре управу. В конце концов, просто дождусь совершеннолетия. И вернусь.

Костов тяжело, вразвалку обогнул стол. Навалилась вдруг страшная усталость. Он остановился перед Тобольским.

- Ты не вернёшься.

- Мне плевать на ваши угрозы, - процедил тот.

- Это не угроза, - покачал головой Костов. Сделал знак севасторам, и те отодвинулись в сторону – собранные, умные, вышколенные, как охотничьи псы.

Мальчишка метнул в них презрительный взгляд и снова повернулся к экзарху. Костов молча смотрел на него. «Сбавил бы обороты, Ромео», - угрюмо подумал он. Позволь он Тобольскому остаться, и завтра, когда весть о «самоубийстве» Данкевича взорвёт информационную сферу, мог разыграться второй акт трагедии. Быть может, космическая даль его предотвратит. «В любом случае это будет уже не моя проблема», - мелькнула малодушная мысль.

- Прости, - глухо уронил экзарх. – Всё кончено. Возвращайся на Землю. - Он перевёл взгляд на севасторов и, щёлкнув пальцами, мотнул головой в сторону Тобольского. - Чтобы к девяти часам духу его не было в Аресиаде! – вдруг сорвался на крик.

- Будет исполнено, мой экзарх, - ответил за обоих светловолосый, по-арийски породистый офицер. Две пары крепких рук легли Тобольскому на плечи, придержали за локти.

- Ну-ну, Андрей, давай мирно, - одними губами улыбнулся второй, жестколицый крепыш. Тобольский рванулся молча и яростно, ткань пиджака затрещала. Казалось, мальчишка вот-вот вывернется и устроит драку, но вдруг он окаменел с расширившимися зрачками, будто поражённый прозрением.

Севасторы, выдохнув, подтолкнули его к выходу. Тот переступал ногами, как неживой. Огромные глубокие глаза его не отрывались от лица экзарха, словно пытались прочесть что-то и не верили написанному. Тобольский оглядывался и оглядывался, пока дверь не закрылась за ним.

Костов опустился в кресло. Потёр виски, невидяще уставясь перед собой. На экране компьютера мерцала заставка: бордовый, в чёрных рытвинах ущелий шар Марса, перетянутый крест-накрест двумя тонкими стальными линиями – стилизованными орбитами авианосцев двух сверхдержав. В мутном взоре экзарха ободы раскручивались всё быстрей, пока мир не затрясся, как слетевшее колесо.

Костов тряхнул головой, приходя в себя. Взглянул на циферблат: шесть вечера. Мстиславу Данкевичу оставалось жить не больше трёх часов.

Дата добавления: 2015-08-10