Необыкновенное происшествие в городе Гамельне

Автор: Новембер Чарли

Страница автора: https://vk.com/november_char

Краткая аннотация. "В 1284 году в день Иоанна и Павла, что было в 26-й день месяца июня, одетый в пёструю одежду флейтист вывел из города сто тридцать рождённых в Гамельне детей на Коппен близ Кальварии, где они и пропали" Надпись на балке Дома Крысолова (Гамельн).

В день, когда чёкнутый Иррэ кричал на Остерштрассе о том, что видел за городом танцующих скелетов, никто не стал, как обычно, кидать в него камнями.

Чёкнутый Иррэ до того, как стать чёкнутым Иррэ, был, поговаривают, монахом из тех фанатиков, что вместо утренней молитвы угощают себя розгами. Оттого и речи его, хоть и безумные, но на проповедь похожи, а вся спина в язвах и кровоточинах от прошлых усилий во спасение души. Хотя, возможно, что и от тех камней, которые бросаем в него мы. Но, повторяем, в тот день никто из нас не стал этого делать.

В том направлении, какое дрожащим пальцем указал Иррэ, пошли смотреть на Пляску смерти все: и красавица Илма, и настоятельница приюта для девочек, почтенная вдова Катран, и мадам Бертильда, и сиамские близнецы Винфрид и Маркус, и кузнец Йохан, и Бургомистр, и даже тётушка Хольда, опираясь на длинную свою клюку.

С Ближних Холмов открывался обширный вид на Западный тракт. Толпа медленно взбиралась на вершину.

- Смотрите, там! Там! – закричала вдруг маленькая Уши, судорожно вцепившись в куклу.

В конце старого кладбища, у самой кромки леса, водили хороводы живые кости. Их было около двух десятков. Каждый двигался строго индивидуально, независимо от других, но в совокупности это действо составляло удивительнейшую и жутковатую гармонию. Один скелет неожиданно отделился от группы танцующих и повернулся в сторону зрителей на Холмах. Взгляд пустых глазниц заставил толпу вздрогнуть.

- Что-то будет, - сказала тётушка Хольда. – Помяните моё слово!

- За грехи наши… - с готовностью подхватил Иррэ, но кузнец Йохан точным ударом в челюсть прервал его красноречие, чем заслужил всеобщее одобрение.

Это самое "что-то" уже давно началось, только никто ещё не готов был сказать вслух, что именно, потому что боялись. Боялись признаться себе, что всё, незачем конопатить окна, если беда уже в доме, отказывались замечать, что так тихо на улицах стало, и что вороны над городом кружат стаями, и что чёрные пятна на запястьях – это не грязь. А только кто начинал заикаться о чём-то подобном, на него шикали, и высмеивали, и сравнивали с Иррэ. А Иррэ взял и сказал за всех: чума.

Осень в тот год выдалась ранняя, уже тетьего числа сентября хлынули дожди. Заняв положенные ей резервуары и сточные канавы, вода захватывала всё новые и новые владения. Спустя некоторое время она уже лилась широкой рекой по улицам, почти задевая окна первых этажей.

Мы прятались, затыкали все щели, сидели, как крысы, по своим норам, или по чужим – там, где нас застало начало дождя. Специальной директивой от Бургомистра было введено чрезвычайное положение и постановление всячески уменьшать количество влаги, или хотя бы не способствовать его увеличению. Так, в частности, запрещалось плакать. Мы ждали конца дождя и плакали внутрь.

Кара небесная прекратилась так же неожиданно, как и началась. Мы проснулись однажды поутру без привычного шума бьющихся о черепицу капель и с удивлением обнаружили сухие улицы, полные водорослей и дохлой рыбы.

Зазвучал тревожный колокол на ратуше – Бургомистр созывал всех уцелевших на главную площадь. Недосчитались Бертильды и Йохана. По поводу Бертильды Хольда сказала, что видела, как её подхватили плывущие по улицам в собственных гробах скелеты, орудующие своими берцовыми костьми, будто вёслами, и увезли куда-то на запад. Что же до Йохана, то его жена пояснила: ему нездоровиться, потому что он выпил всю воду с улиц. Это ему мы обязаны нашим спасением. Мы пообещали увековечить его имя – например, называть всех своих сыновей Йоханами. На том и порешили.

Город возвращался к привычной жизни. По утрам, за час до открытия пекарен, мы выходили очищать улицы от следов наводнения. Нам попадались странные находки – Уши с удивлением обнаружила в груде водорослей свои выпавшие молочные зубы, почтенная вдова Катран нашла во рту у карася обручальное кольцо от её первого брака, воспитанницы приюта для девочек отыскали толстую амбарную книгу с записями о рождениях детей в городе, как прошлых, так и будущих. Так, начиная с этого года, всех мальчиков называли Йоханами. Последние записи книги датировались 1284-м годом.

Но больше всех повезло Илме – та натолкнулась на своего облепленного тиной жениха, сбежавшего год назад перед самой свадьбой. Он утверждал, что последнее, что он помнит – это как он падает с моста Тивалльбрюкке, перегнувшись через перила черезчур далеко.

- Что ты вообще делал на мосту? – удивилась Илма.

- Я кормил рыб, - ответил он.

Неделю спустя сыграли свадьбу.

Побив, по традиции, фарфор об порог дома молодых, мы оставили их в покое и вновь стали заниматься своими обычными делами – пекли хлеб и умирали от чумы.

Трупов становилось всё больше. Сначала их ещё пытались хоронить как положенно, затем стали рыть общие могилы. Но это было очень утомительно, так что в конце концов тела стали просто сжигать на одном из Ближних Холмов.

Когда Бургомистр, проходя по Бунгелозенштрассе, насчитал двадцать шесть похоронных процессий, он выдал новую специальную директиву – повесить на шпиле ратуши чёрный флаг и пригласить к нам чумного доктора.

Доктор появился в городе так, как будто был его полноправным хозяином. Сверкая стекляшками на месте глаз своей зловещей клювастой маски, ни на кого не глядя, ни с кем не разговаривая и даже не обращая внимания на крики Иррэ, он прямиком направился к дому Бургомистра. Спустя полчаса Бургомистр, как-то странно возбуждённый, уже собирал народ на площади – тех, кто ещё мог ходить.

Он представил толпе доктора Айбека, назвав его спасением города и посланником небес, строго приказал выполнять его любые предписания. Доктор Айбек по-прежнему не произнёс ни звука. Мы тоже замолчали. В полной тишине, так, что было слышно, как растут коренные зубы у Уши, Айбек пересёк площадь и скрылся из виду, постукивая по брусчатке мостовой своей тростью.

- Для чего ему трость? – спросила Уши.

- Для чего ему клюв? – спросила почтенная вдова Катран.

- Для чего он здесь? – спросила Хольда.

- Быстро по домам, с этого дня вводится комендантский час! – ответил Бургомистр сразу на три вопроса, и толпа принялась расходиться.

Доктор Айбек занял пустующий дом Бертильды. "Это на время, - объяснил Бургомистр, - пока Бертильда не вернётся". Он особенно подчеркнул это самое "не".

На следующий день Бургомистр вновь созвал нас на площадь и огласил от лица доктора Айбека правила поведения в условиях заражения и методы лечения. Развернув длинный свиток, он откашлялся и стал зачитывать. Нам объяснили, что болезнь рождается из миазмов, невидимых глазу, но слышимых носу, а потому необходимо всегда иметь при себе флакончик с нюхательной солью. Всем предписывалось разводить в домах пауков, которые ловят в свои сети гибельные чумные миазмы, а в комнате, где кто-нибудь умер, ставить блюдечко с молоком. Также нужно было разгонять воздух снаружи, в самом городе, а потому дважды в день звонили во все церковные колокола, а в полдень через центральные улицы гнали скот, который должен уничтожить болезнетворные частицы своим дыханием. Но самое главное – это спасение души, поэтому воспитанницы мадам Катран должны будут обходить перед сном весь город с молитвами на устах и свечами в руках, неся благодать божественную от дома к дому.

Мы подивились подобной мудрости и дельным советам, наконец-то уверовали во спасение, и разошлись по домам, думая, что костры на Ближних Холмах вскоре должны исчезнуть.

Неделю мы исправно выполняли все предписания. Ничего не изменилось за этот срок. Разве что зима пришла.

Уши играла в снежки с Йоханом-младшим, когда заметила бредущих по улице сиамских близнецов Маркуса и Винфрида. Она побежала за ними, чтобы, по обыкновению, посмеяться вдогонку двухглавому многорукому человеку, и неожиданно остановилась как вкопанная. Что-то в их походке было не так. Приглядевшись, она увидела: идёт один лишь Винфрид, а туловище его брата безвольно свешивается влево. Туловище его мёртвого брата, уже начавшее разлагаться. Уши прикрыла своей кукле глаза и побежала домой, а Винфрид с трудом тащил свою нелёгкую ношу. Наконец он дополз до порога доктора и зашёл внутрь.

Уши рассказала об увиденном, и мы принялись ждать, как же поступит доктор, сумеет ли отделить живого брата от мёртвого. Когда спустя три дня из дому никто не вышел, нашему терпению пришёл конец. Уже полностью оправившийся к тому времени от истории с рекой кузнец Йохан попытался выбить дверь бывшего дома Бертильды, но это ему не удалось. Потерпели неудачу и пять самых старших и самых крепких Йоханов-младших. Тогда мы решили: если мы не можем войти, нужно сделать так, чтобы он не смог выйти.

Мы навезли побольше досок и заколотили все ходы-выходы, все вентиляции-щели в доме.

Мы перестали гнать скот через улицы.

Мы перестали разводить пауков.

Так прошла зима. Большая часть нас переселилась в кострищи на Ближних Холмах, и уже не снег сыпался с неба, а пепел. Это наши тела покрывали улицы ровным слоем, мы топтали свои же останки.

Было решено переместиться в одну половину города, ибо другая половина опустела и стремительно разрушалась. Перед уходом из нежилой части Йохан из любопытства вскрыл дом Бертильды, чтобы посмотреть, что осталось от доктора Айбека. Доктор Абек вышел оттуда живой и невридимый.

- Крысы, - сказал изумлённому Йохану Айбек, - уберите крыс – уйдёт чума.

Эти слова были единственными, что мы когда-либо слышали от него. И, как обычно постукивая своей тростью по мостовой, доктор направился прочь из города, а мы обратили внимание на братьев наших меньших.

Собравшись все вместе на Маркткирхе, мы объявили охоту на крыс. За каждого убитого зверёныша полагось пять шиллингов. Однако через пару дней Бургомистр, опасаясь опустошения городской казны, отменил награду за крысиные трупы, благо народ и без того с усердием взялся за эту охоту.

Крыс же становилось всё больше, они поедали всё на своём пути, и даже кусали немногочисленных младенцев, забираясь к ним в люльки. В коридорах магистрата полопались стёкла от беспрерывного крысиного визга.

Наконец, когда Бургомистр понял, что нет ни одного дома в городе, где не было бы слышно царапанье маленьких коготков под полом, он снова решил поискать помощи извне.

На этот раз он столкнулся с серьёзным сопротивлением уважаемых граждан – память о докторе Айбеке была ещё жива.

- Да я лучше буду спать в обнимку с крысами, чем доверюсь незнакомому крысолову, - сказала мадам Катран, - Мне не нужен кто-то, кто будет портить моих девочек. Сами справимся.

А крысы всё текли и текли серыми реками вместе с нечистотами по сточным канавам города, и не было от них спасения.

Но беды, хоть и имеют обыкновение обрушиваться на наш город внезапно, к счастью, столь же внезапно и оканчиваются. Так же, как и в то утро, когда Йохан выпил реку, мы проснулись и обнаружили, что наши проблемы решены.

Собравшись, как всегда в таких случаях, на площади, мы стали радостно переговариваться, пытаясь выяснить, кого же стоит благодарить нам на этот раз. Однако никто не знал, откуда пришло нам спасение, и лишь девочки мадам Катран утверждали, что слышали тихую игру на флейте перед вечерней молитвой, а Уши вспомнила, что видела накануне незнакомца в пёстрой одежде, который, проходя мимо, потрепал её по кудрявой голове и дал леденец – просто так.

Неожиданно из тени дома на Маркрихте вышел молодой человек приятной наружности, разодетый ярче иного балаганного шута. Он уверенно проследовал в центр толпы, поклонился, достал откуда-то из вороха своего пёстрого одеяния флейту и заиграл. О, что это была за музыка! Мы стояли, заворожённые, забыв о чуме и крысах, и хотели только одного – слушать, и слушать, и слушать.

Доиграв свою дивную мелодию, пёстрый флейтист поклонился и направился к выходу.

Через минуту кругом послышались одобрительные шепотки. Мы восхищались мастерством незнакомца и, после недолгого обсуждения, решили, что это и есть наш таинственный спаситель, а следовательно, он нуждается в награде. Стали собирать пожертвования в огромную корзину, в которой девочки мадам Катран носили цветы. Корзина доверху заполнялась разнообразными богатствами – столовым серебром, золотыми монетами, вышитыми платками. Даже кукла Уши отпралилась туда.

И вот, когда эту корзину уже поручили жениху Илмы как самому быстрому, чтобы тот догнал Пёстрого Флейтиста и отдал ему наши пожертвования, на Маркрихте появился Бургомистр.

Он откашлялся, заглянул в корзину, удивлённо присвистнул и сказал:

- Ещё совсем недавно вы не желали и слышать о помощниках извне, а теперь спешите отдать последнее первому встречному?

По толпе побежал ропот.

- Но ведь он действительно помог, - пискнула Уши.

- А что же, - продолжал Бургомистр, - он потребовал за это плату?

Ответом ему было молчание.

- Сказал ли, кто он такой и откуда? Просил ли разрешения нам помогать?

Нам нечего было возразить, и Бургомистр удовлетворённо кивнул:

- То-то же! Разбирайте своё добро, возвращайтесть по домам и благодарите за спасение Божественное провидение, а не всяких проходимцев.

Такой расклад нас вполне утроил.

Со спокойной совестью легли мы спать в ту ночь, не тревожась более ни о крысах, ни о чуме.

Маленькая Уши проснулась в полночь из-за смутного беспокойства. Она лежала в темноте, обнимая вою куклу, пока наконец не услышала тихую мелодию, которая забрала с собой все её тревоги и печали. Уши открыла окно, чтобы впустить это волшебство к себе в спальню. Она увидела стоящего на улице Пёстрого Флейтиста, такого грустного и прекрасного в лунном свете. Он смотрел прямо на неё и играл свою тихую мелодию, и звуки её были слаще колоколов на Пасху, роднее голоса матери. Уши засмеялась и крикнула:

- Я иду!..

Вот так, за одну ночь, промаршировав незамеченным через всю Бунгелозенштрассе, Пёстрый Флейтист увёл наших детей, как увёл недавно крыс. Восемдесят три воспитанницы мадам Катрин, сорок шесть Йоханов и одна Уши…

Мы обошли все окрестные леса и города, но никто их не встречал. Лишь один отшельник сказал, что видел, как перед пёстро одетым молодым человеком разверзлась скала, куда вошёл он сам и бывшие с ним дети.

Нужно было что-то делать, куда-то бежать и звать кого-то на помощь. Но руки наши опускались, и даже слово Господне не изгоняло из сердец тоску. С почерневшими лицами стояли мы на площади, не в силах даже плакать, и ждали, пока кто-нибудь скажет нам, что делать. Но все молчали. Все, кроме Иррэ.

Поначалу никто не обратил на него внимание. Однако уж больно необычно он себя вёл, даже для такого как он. С пеной у рта, этот блаженный начал некое подобие танца. Сначала он просто раскачивался из стороны в сторону и что-то тихо напевал. Потом конечности его стали хаотично дёргаться. Иррэ как будто даже удивился – мол, посмотрите, люди добрые, что это с моими руками-ногами творится. Наконец, глаза его заволокло пеленой, и Иррэ потерял над своим телом всякий контроль.

Йохан-страший, глядя на это богопротивное представление, как-то неестественно улыбался и напевал что-то тихонько. Потом принялся постукивать себя по колену, а мгновение спустя присоединился к Иррэ. Жена кинулась к нему с просьбой образумиться, но ни уговоры, ни пощёчины не действовали. Бедная женщина в истерике принялась кружиться вместе с ним, пытаясь дотянуться до его щеки или впиться ногтями в плечо. Вскоре и её глаза подёрнулись дымкой, а движения стали такими же рваными.

Всё большее и большее число людей втягивалось в этот танец - и Илма с женихом, и мадам Катран, и Бургомистр, и тётушка Хольда. Мы закружились в адском хороводе.

Взявшись за руки, крича и прыгая, мы направились к Тивалльбрюкке. Земля и небо смешались для нас воедино. Наши крики улетели вместе с чайками к Северному морю, оттуда, вдоль берегов Норвегии, они понеслись дальше, пересекли Северно-Ледовитый океан и зацепились о земную ось.

Само собой, мы не услышали, как проломился под нами мост.

Отражение

Автор: Ink Visitor

Страница автора: http://samlib.ru/b/bogomolowa_e_a/

Краткая аннотация. -

В этом городе не пользуются масляными лампами. Пламя свечей подрагивает на сквозняке, пляшут на стенах длинные тени. Скользит по бумаге перо: штрихи складываются в контуры, контуры - в фигуры и лица…

- Скажи, Дитрих, - чем картина отличается от отражения? - полковник Натаниэль Северогорский отворачивается от окна. Несмотря на ранний час, снаружи серый полумрак. С самого утра льет дождь.

- Отражение недолговечно. В зеркале видно лишь то, что есть на самом деле, тогда как внутри картины живет другая реальность… - майор Дитрих Нилмерн исподлобья смотрит на командира. Снова углубляется в рисунок.

Полковнику тридцать пять. Двадцать три года назад он перестал быть человеком. Он охотник, они оба охотники. Но здесь нет тварей.

Он подходит к столу. Несколько минут молча наблюдает за майором, после возвращается к окну. Полковнику не хочется ни о чем думать. Его высокая, худая фигура смутно читается в темном стекле, трещины шрамами разбегаются по лицу. Он слегка завидует Дитриху: тому хотя бы есть, чем себя занять.

- А как по-вашему, гьер Натан? В чем отличие?

Только сейчас полковник замечает, что скрип пера прекратился.

- Отражение мы создаем сами, точнее, оно возникает само по себе. Картину же рисует кто-то другой. Если ты закончил, пойдем, выпьем где-нибудь. Дождь стал слабее, - отвечает полковник. Он врет и знает – Дитрих тоже знает, что он врет. Полковник хорошо умеет переходить от абстрактных рассуждений к приземленным вещам, но плохо умеет лгать.

- Чернила высохли. Можем идти хоть сейчас, - майор Нилмерн встает из-за стола.

Они быстро спускаются по лестнице. Неосвещенная прихожая, входная дверь…

- Дядя Дитрих! Ты снова уходишь? - маленькая девочка с белыми, как снег, волосами выскакивает навстречу. Хочет подбежать к майору, но, увидев Северогорского, останавливается.

- Привет, Джинни, - улыбается полковник. Улыбаться он умеет немногим лучше, чем лгать. И совсем не умеет обращаться с детьми.

Джинни. Полное имя - Джин Хоул. Пять лет. Белые волосы, бесцветная кожа, чуть красноватые глаза… Джинни. Альбинос, «дитя снежных чародеев», пять лет назад родившееся у самых обычных родителей. Единственный живой человек в этом доме.

- З-здравствуйте, - девочка пятится к дверям гостиной.

- Прости, милая. Я ненадолго, - майор Нилмерн подходит к ней, опускается на корточки, гладит по голове. - У нас для тебя подарок, - он достает из-за пазухи свернутый в трубочку лист.

- Спасибо! - Джинни разворачивает рисунок. - Ой! Мама, папа, смотрите, как похоже!

- Я вижу. Хорошая работа.

Джон Хоул стоит на пороге гостиной и роняет слова, как камни. Джон - отец Джинни и хозяин дома.

- Рад, что вам понравилось, - выпрямляется и делает шаг назад майор Нилмерн. Слишком быстро для той уверенной доброжелательности, которую майор пытается изобразить.

Сандра Хоул выходит из-за спины мужа. Забирает у дочери схематичный семейный портрет.

- Конечно, понравилось… Мы на нем как живые, - взгляд Сандры скользит по майору, упирается в лицо полковника. - Беги сюда, Джинни. Не задерживай гьера охотника.

- Да, мама! Возвращайся скорее, дядя Дитрих!

Семья скрывается в гостиной.

- Дитрих. Пойдем, - полковник распахивает входную дверь. Слишком резко для того, кто никогда не теряет самообладания.

***

Майор Дитрих Нилмерн чувствует, как холодные капли стекают за ворот плаща: дождь и не думает заканчиваться. Последние дни по всей округе бушует настоящий ураган… Проклятая погода, оставившая их без связи! Здесь нужен опытный маг, но буря оказалась из тех, в которые не работает передатчик.

Майор вспоминает разборчивый округлый почерк, короткие строки на желтоватой бумаге. Письмо, с которого все началось, пришло в штаб три месяца назад. «Простите, что беспокою Вас: не знаю, куда еще можно обратиться. Мне кажется, что я умер…». Глупая шутка, бред сумасшедшего. Никто не отнесся к нему всерьез. Майор вспомнил о письме случайно, когда они с Северогорским возвращались с задания. Предложил пожурить шутника, полковник согласился - почему бы и нет? В захолустном городке мало развлечений, но в штабе их немногим больше, а так хоть какое-то разнообразие… Они уточнили через передатчик адрес, оставили отряд и направились сюда.

Задумавшись, майор безотчетно шагает в ногу с полковником. Обезлюдевшие из-за погоды улицы походят друг на друга, как дождевые реки, что бегут по ним, собираясь в лужи, озера, моря… Неотличимое от свинцово-мутной воды, само небо тонет в этих лужах. А Джон Хоул и его жена действительно мертвы. С первого взгляда майор понял: у них больше нет жизненной силы. Не все охотники – маги, но все охотники могут чувствовать магию… Почему Хоул не написал, что его дочь из «снежных чародеев»? Про способности бледнокожих людей немногое известно, кроме того, что способности эти необычны – и необычайно велики. Тогда, возможно, к письму отнеслись бы с большим вниманием… Нет, все равно нет. Чтобы кто-то смог поддерживать только своей силой чужое существование - такого не предполагала ни одна теория. Невозможно, невозможно даже для охотников, что уж говорить о человеке! Но Джинни не изучала теории, она просто любила своих родителей. Которые не должны больше жить - но живут. Которые хотят закончить свое посмертное существование. Однако Джон Хоул не знает даже, когда умер - может, во время прошлогодней эпидемии, может, раньше. Он мало что понимает и еще меньше помнит. Его собственной воли едва хватило на то, чтобы обратиться к военным охотникам. Теперь они здесь, но совершенно не представляют, что им…

Майор Нилмерн утыкается лбом в спину полковника, остановившегося перед таверной.

- Плохая погода - еще не повод не смотреть под ноги.

- Простите.

***

Джинни возится на полу в гостиной. Что-то строит из деревянных брусков. Должно быть, замок, где она будет принцессой. Дочерью добрых и мудрых правителей - короля и королевы.

- Ты опять пыталась это сделать? - Джон Хоул заходит на кухню. Его жена сидит за столом, обхватив голову руками. Перед ней пузырек с лекарством. Пять капель - снотворное, двадцать пять…

- Да. Себя, или, хотя бы, тебя, - Сандра старается не смотреть на мужа.

- Это бесполезно. Последний раз, когда я пытался броситься под телегу…

- Я помню. Почему ты не убедишь этих двоих нас загнать? У них должно получиться.

- Они не имеют права. По документам мы - люди. Живые люди.

- Охотникам всегда было плевать на законы. И на людей, - женщина тянется к пузырьку. Ее рука бессильно падает на стол. - Вот, опять.

- Не мучай себя зря, - Хоул убирает лекарство в шкаф. - Охотники разные, как и люди.

- Нам от этого не легче.

***

В таверне холодно и пусто. И все здесь равно лучше, чем в похожем на склеп доме.

- Проклятье! Лучше бы мы с сотней тварей столкнулись, чем с подобным… - майор Нилмерн пьет подогретое вино большими, быстрыми глотками. Он почти не чувствует вкуса.

- Ученые из штаба дорого бы заплатили за шанс оказаться на нашем месте.

- Плевать. Это их проблемы. Я охотник, а не…

- А не - кто?

Вопрос повисает в воздухе. В самом деле, кто они сейчас? Могильщики? Няньки? Курьеры, чей долг - дождаться связи и передать информацию кому следует?

- Я не в восторге от того, что нам приходится здесь торчать. Но не оставлять же Хоулов без присмотра? - полковник пожимает плечами и отворачивается. Майор Нилмерн усмехается про себя: Северогорский не любит ложь, поэтому предпочитает полуправду. Он наверняка отослал бы майора из города, избавив от общения с мертвецами и взяв «присмотр» на себя, если бы не понимал - девочка слишком его боится. Тащиться по распутице в поисках связи или ждать связи здесь – разница не велика. Майор чувствует себя до невозможности паршиво, но рад, что Северогорский не отдает глупых приказов. Не только из-за Джинни… Двое мертвецов и маленькая белая чародейка – слишком много для одного, даже если этот один - полковник Северогорский, который так не считает.

- Как вы думаете, из-за чего Джон отказывается поехать с нами?

- Не знаю. Соседи говорят, он никогда не покидал эти места.

С улицы доносятся раскаты грома.

- Да раздери все это твари! Даже вино не лезет в глотку. Я не могу так, Нат! Попробую еще раз с ними поговорить… - майор Нилмерн вскакивает на ноги, грохает недопитой кружкой об стол. Бордовые брызги разлетаются во все стороны.

- Сиди. Так и свихнуться недолго, - тяжелая рука полковника вдавливает его обратно в скамью. - Еще по одной, после делай, что хочешь. Я съезжу на холм, вдруг там передатчик сработает.

- Хорошо. Как скажешь… то есть как скажете, командир, - майор послушно берется за кружку. На самом деле полковник Натаниэль Северогорский - его друг. Просто в этом городе оказалось удобнее прикрываться официальными званиями и рангами.

***

Как только майор Нилмерн возвращается в дом Хоулов, Джинни бросается к нему. Ждала.

- Дядя Дитрих! Ты научишь меня рисовать?

И что с ней делать? Ребенок…

- Могу попробовать, но чуть позже.

- Нет! Сейчас! Ну пожалуйста!

- Ладно. Раз ты так настаиваешь… Подожди, только принесу бумагу и перья, - майор со вздохом поднимается в их с Северогорским комнату. Второй этаж выглядит куда более потрепанным, чем остальной дом – возможно, потому, что Джинни там почти не бывает.

Потом майор долго, чуть прикрыв глаза, наблюдает за девочкой. Джинни сосредоточенно пыхтит над рисунком. У нее неплохо получается - для первого раза…

- Дядя Дитрих, а чем ты занимаешься там, в армии?

- Я охотник. Убиваю тварей.

Перо падает на стол, и на бумаге расплывается черная клякса.

- Значит… значит меня ты тоже убьешь?!

- Нет. Нет, конечно, - оторопевший майор не знает, как на это лучше ответить. - Почему ты спросила?

- Другие дети, в парке… Они называли меня тварью. Их родители тоже. Запрещали со мной играть.

- Глупости. Не слушай никого, Джинни, никакая ты не тварь.

«Да, Джинни, ты не тварь», - думает майор. – «И ты не охотник. Ты человек. Маленький талантливый человек, который не понимает, что он натворил…»

- Точно? Ты точно меня не убьешь? А твой друг? - она испуганно оглядывается на дверь. В которую – спустя несколько секунд – входит полковник.

С одежды Северогорского течет вода. Он снимает плащ, вешает на крюк. Встретившись взглядом с майором, качает головой. Значит, связи по-прежнему нет - ни на холме, ни в городе.

- Точно. Твари совсем не такие. Вот, смотри, - майор Нилмерн забирает у девочки рисунок. - Кто у нас тут, пёс?

- Да. У соседа живет.

- Ясно. Если бы этот пёс был тварью, то выглядел бы так… - он смачивает перо, быстро черкает по бумаге. У пса появляется вторая голова, длинные клыки, рога, клякса превращается в толстый игольчатый хвост. - Разве это чудище на тебя похоже?

- Не похоже. И на собаку больше тоже не похоже, - Джинни, успокоившись, с любопытством разглядывает рисунок. - А чем такая тварь будет отличаться от собаки? Кроме того, что так страшно выглядит?

- Обычно они сильные и злые. Но иногда - почти ничем… Только взрослым об этом не говори.

- Почему?

- Не поверят, - улыбается майор.

- А из лошади может получиться тварь?

- Может. Давай так: ты попробуешь нарисовать лошадь, а я - ту тварь, которая из нее получится.

Полковник Северогорский стоит у камина. В противоположном конце гостиной Дитрих с Джинни о чем-то оживленно переговариваются друг с другом. Иссиня-черные чернильные пятна на молочно-белой коже. Смех.

Полковник заходит на кухню. Джон Хоул читает толстую книгу в потрепанном зеленом переплете. Ту же, что и вчера, и позавчера. Джинни сказала Дитриху – «папа любит ее читать».

- Гьер Джон. Вы уверены, что хотите… закончить? Девочке будет плохо без вас.

- Вы позаботитесь о ней.

- В наших силах разве что подобрать хороший сиротский дом. Скорее всего, там ее сделают такой же, как мы.

- Быть охотником - тоже работа.

- Охотники живут намного меньше, чем люди.

- А вы пробовали прожить намного дольше, чем живут люди? - Джон Хоул зло, отрывисто смеется. - Не стоит, вам не понравится. Не надо опять начинать этот разговор, гьер Натан.

- Не буду. Это ваше право, Джон.

Полковник, не прощаясь, уходит к себе. Когда майор Нилмерн через час тоже поднимется наверх, он будет уже спать.

***

Утро начинается поздно, с лихорадочного стука в дверь: этот дом - совсем не то место, где хочется просыпаться… Майор Нилмерн садится на кровати, спешно натягивает одежду. Кто может так стучать? Уж точно не Хоулы-старшие.

- Заходи! Доброе утро, Джинни. Что-то случилось?

Девочка выглядит растерянной.

- Я… Мне надо кое-что тебе показать, - она уводит майора за собой.

Полковник Северогорский, выждав минуту, бесшумно идет следом. Заглядывает в приоткрытую дверь гостиной: Джинни с Дитрихом стоят перед вчерашним семейным портретом.

- Вот. Я ночью взяла у папы в кабинете чернила, и…

- Тебе настолько понравилась моя борода? - майор Нилмерн смеется. - Все равно, брать чужие вещи без разрешения нехорошо. К тому же, твоему папе борода и усы вряд ли будут к лицу, так что… - он оборачивается к креслу, где сидит Джон Хоул, и осекается на полуслове. Через секунду полковник понимает, в чем дело: на подбородке Джона - густая клочковатая борода.

Джинни переминается с ноги на ногу.

- К нам соседский мальчишка прибегал. Не люблю его, вредный… Он попросил у папы лопату. А еще сказал, что я плохо рисую, и что борода у папы приклеенная. Мол, не может такого быть, чтобы на лице волосы за ночь выросли. Но он же просто вредничает, да, дядя Дитрих?

Майор растеряно смотрит на Джона Хоула. На картину и снова на Джона. И снова на картину.

- Как видишь, может, Джинни. Иногда может.

Борода у Джона Хоула самая настоящая.

Полковник идет на конюшню, затем к соседям – проверить, не коснулись ли изменения их собаки. С животными все в порядке. Полковник возвращается, почти уверенный, что настоящая причина не в рисунке. Джинни всего пять. Иногда она легко может отличить свои фантазии от реальности, иногда – нет. А иногда она уверена, что ее фантазия – и есть реальность.

- Гьер Джон, вы помните, что еще произошло вчера, пока нас не было, или утром?

- Да много всего. Я обещал ей перестать бриться, - Джон Хоул с отрешенным видом копается в тарелке.

- Джинни спрашивала, носил ли Джон раньше бороду. Он ответил, что не помнит, но может, и носил – в его юности бороды были в моде. И сейчас я вроде припоминаю его с бородой, - Сандра Хоул растеряно теребит скатерть.

Полковник отставляет в сторону нетронутый завтрак.

– Я съезжу за город, проверю, не появилась ли связь.

Майор Нилмерн догоняет его уже у конюшни.

- Нат, думаешь, Хоулы такие, какими Джинни их представляет? Убедила себя, что к утру у отца вырастет борода… А еще раньше – что родители не могут умереть.

- Да. Здесь везде полно ее магии. Даже здесь, - полковник прикасается кончиками пальцев к некрашеному столбу. От чужой силы слегка покалывает кожу. - Интересно, каков этот дом на самом деле.

- Не уверен, что готов это узнать.

- У нас нет выбора - Хоулы твердо намерены покончить со всем этим. Буду часа через три. Проследи пока тут за всем.

Майор возвращается в дом.

- Дядя Дитрих… Я сделала что-то плохое?

Глаза у Джинни краснее, чем обычно. Плакала?

- Нет. Ничего плохого. Ты ни в чем не виновата.

«Снежные чародеи? Глупость: дети, обычные дети», - думает майор. – «С необычными способностями». Может быть, он зря ей врёт. Может быть, стоит с ней поговорить. Но - как? Сказать: «Джинни, твои родители умерли, но ты заставляешь их жить?» Бред.

- Правда, не виновата?

- Правда. Пойдем лучше, еще порисуем.

- Пойдем!

***

Джон Хоул стоит на крыльце и курит трубку. Он делает это каждый день - с тех пор, как построил этот дом. Дождь закончился, но небо по-прежнему затянуто плотными тучами – и скоро он начнется снова. Полковник возвращается ни с чем.

- Связи нет.

- Долго еще ждать?

- Не знаю. Зависит от погоды.

- Жаль. Гьер Натан, каково это - разговаривать с мертвецом?

- Так себе.

Полковник достает кисет с табаком, встает рядом. Он не может объяснить, почему на них с Дитрихом так давит это место. Точно так же, Джон Хоул не может объяснить, каково это - быть мертвым.

День тянется серо и размерено, хоть и начался иначе, чем прошлый. Полковник сидит в любимом кресле Джона Хоула и, спрятав лицо за книгой, наблюдает за Дитрихом. Из майора получился бы хороший отец… Если бы полтора десятка лет назад не получился хороший охотник. Дитрих развлекает девочку рисованием, и лица у обоих одинаково перемазаны чернилами.

- Дядя Дитрих, а другие охотники, они какие?

У Джинни тысяча вопросов, которые она не устает задавать.

- Разные. Некоторые вечно ходят с мрачной миной, вот как он, - майор тыкает пальцем в сторону Северогорского. - Другие - совсем не такие. У меня есть с собой несколько портретов, если хочешь, можешь посмотреть, - улыбка майора меркнет: должно быть, вспомнил о штабе, с которым они никак не могут связаться. - Я часто рисую друзей, хоть им и не показываю.

- А почему не показываешь?

- Н-ну…

- Просто дядя Дитрих очень стеснительный! – говорит полковник.

- Правда, дядя Дитрих? – тотчас спрашивает Джинни.

Майор заливается краской.

- Э… Нет.

- Еще Дитрих боится, что его заставят расписывать все стены в штабе.

Джинни осоловело хлопает ресницами.

- Прекратите, командир! - майор сердито смотрит на него. – Она же не понимает, что вы шутите.

- И зарисовывать всех диковинных тварей, которые ему попадаются.

- Еще слово – и я запушу в вас чернильницей.

- Понял, испугался, - полковник скрывается за книжкой.

***

Майор Нилмерн учит Джинни рисовать цветы. После выходки полковника он почему-то чувствует себя чуть спокойней.

- Дядя Дитрих, - Джинни наклоняется к нему и шепчет в ухо. – Разве охотники могут работать малярами?

- Могут, но не работают. Во всяком случае, я таких не встречал. Не бери в голову, Джинни: Натан пошутил. И про тварей тоже.

- Правда? – Джинни недоверчиво и с опаской косится на полковника. Который по-прежнему неумело делает вид, что интересуется книжкой и только книжкой. – Почему тогда он не веселится? Папа всегда смеется, когда шутит.

Майор думает, как лучше объяснить.

- Ну… Просто такой у него характер. От того, что другие не всегда понимают, шутит он или нет, ему еще веселей. И другим потом тоже весело. Ты зря его боишься. Нат хороший командир и хороший… - майор замолкает, не закончив фразы. Про себя он привык называть охотников людьми: не так уж сильно они и отличались. Но люди и охотники равно не одобряли подобных привычек. – И хороший друг, - выкручивается он.

- Я не понимаю, - хмурится Джинни. Она еще слишком мала, чтобы хорошо представлять, что думают и чувствует другие – потому Джон и Сандра Хоул смогли понять, что они мертвы. Потому Джон смог написать в штаб.

Хоулы собираются обедать. Майор привычно отговаривается делами и вместе с Северогорским уходит в уже знакомую таверну. Сандра Хоул неплохо готовит, но… Есть это не хочется.

Приглянувшаяся им таверна расположена в другом конце города – и в том основное ее достоинство. Они идут по улицам под хлесткими ударами дождя, под равнодушными взглядами окон. Здесь никому нет дела ни до охотников, ни до живых мертвецов. Маленький безликий городок, из тех, чье название забываешь сразу, как услышишь. Сколько на карте таких городков? Никто не считал. Сколько загадок хранят такие городки? Никто не знает.

Сегодня Северогорский заказывает выпить чего-то крепкого: тупая усталость накапливается, и с ней все сложнее бороться. Майор Нилмер ловит себя на мысли, что начинает немного понимать стремление Хоулов поскорее оставить этот мир: если посторонним охотникам настолько тяжело находиться рядом, то самим мертвецам, должно быть, куда хуже…

- Не укладывается в голове, - полковник вычищает трубку и забивает снова. - Получается, что Джинни просто придумывает жизнь своих родителей. А, может, уже и нашу…

- Скорее, эта жизнь - их отражение в ее разуме, в памяти.

- В памяти… Постой. Что ты сказал?!

Майор Нилмерн слово в слово повторяет предыдущие несколько фраз. Северогорский одним глотком допивает стакан.

- В чем дело?

- Есть идея. Возвращаемся к Хоулам, - полковник бросает на стол десяток монет. Вдвое больше, чем нужно.

Когда Северогорский заканчивает объяснять план, майор замирает прямо посреди улицы.

- Может сработать, но… Нат, это бесчеловечно!

- Мы не люди, - тихо говорит полковник. - Если тебе так проще, считай, что это приказ.

Майору хочется с ним поспорить, разозлиться на него – но он не чувствует злости. Не видит лучшего выхода, чем тот, что предложил Северогорский. Неизвестно, сколько еще продлится проклятый дождь, неизвестно, что за это время может случиться – с самой Джинни, со всеми, кто так или иначе связан с ней. Если можно не ждать, значит, ждать нельзя. Майор отводит взгляд.

- Мне проще считать, что мы твари. И ты, и я, и все, кто живет в этой размокшей дыре.

Он, как и Северогорский, действительно одной крови с тварями. Наполовину тварь, наполовину человек. Охотник. Охотники должны защищать интересы людей – нравится это людям или нет, достойны ли они того, живы ли они, мертвы ли.

- Прости за грубость, Нат. Я согласен. Надо попробовать, хотя риск большой… Если не получится, станет еще хуже, - майор запрокидывает голову. Дождь заливает глаза.

- Пока ты будешь рисовать, я поговорю с Хоулом. Должно получиться.

***

Они идут по городу, и город смотрит мимо них, сквозь них, не замечает их за стеной воды.

Майор Дитрих Нилмерн думает, что это правильно. Охотники – рукотворные орудия, «те, кто не должен существовать». Как не должны существовать и живые мертвецы. Он думает о смешной белокурой девочке, которая ждет его в доме мертвых родителей.

Полковник Натаниэль Северогорский идет рядом и смотрит на город. Полковник думает, что у всякой «правды» - не две, а три половины, каждая из которых противоречит двум другим. Они с Дитрихом должны передать Хоулов вместе с дочерью ученым-магам, а те должны использовать их как подопытных, изучать их до тех пор, пока не выяснят все, что только возможно… «Но на это ушли бы даже не годы - десятки лет», - который раз говорит себе полковник. Возможно, что полученные знания в будущем спасли бы многих. Даже этот городок стал бы куда светлей и богаче. Но городок – какой уж есть, мокрый, обшарпанный, безликий, как само забвение. Как сотни других маленьких городов. В них не замечают смерти соседей и превращают людей в охотников, вешаются от отчаянья и убивают за медяки, в них исчезают, будто в бездонном колодце. Не города – «дыры», как выразился Дитрих. Но они нравятся Северогорскому больше, чем будущее, ради которого людей нужно превращать в лабораторных тварей. А для мира фальши и иллюзий он вовсе не видит будущего, поэтому смотрит на город – мокрый, обшарпанный, не замечающий даже себя самого. Настоящий. Полковник не считает, что его выбор верен – и все равно собирается поступить по-своему. Иначе зачем еще нужны «те, кто не должен существовать»?

Пока охотники идут по городу, Джинни рисует родителей. Выходит криво, неумело - но те говорят, что им нравится. Нравится ли им на самом деле? Джон и Сандра Хоул не знают. Никто не знает.

***

Они заканчивают приготовления вскоре после ужина. Майор Нилмерн смотрит на часы. Он сомневается. Он старается думать только о Джоне и Сандре Хоул. Почему они так стремятся исчезнуть – из-за невыносимого существования, из-за нежелания быть марионетками? Из-за чего-то еще? Из-за того, что мертвые марионетки не годятся на роли родителей? Майору не нравятся Хоулы-старшие, но он старается думать - они заслужили толику радости, промелькнувшую в их глазах, когда полковник объявил, что нашел решение. Майор снова смотрит на часы. Еще чуть-чуть - и дороги назад не будет…

- Джон и Сандра поняли инструкцию?

- Они мертвецы, но не слабоумные. Пойдем: незачем тянуть, - если полковник и беспокоится, то не подает виду.

- Да, пора.

Майор Нилмерн бросает последний взгляд на комнату. Чернильное пятно на столе, бережно сложенное снаряжение, потрескавшаяся краска на стенах. При каких обстоятельствах он вернется сюда в следующий раз, и вернется ли?

- Не стой столбом, пошли, - полковник подталкивает замешкавшегося майора к выходу.

Вся семья в сборе. Хоулы-старшие выжидательно смотрят на подошедших охотников. Джинни беспокойно вертится на стуле. Может, что-то предчувствует, может, ей всего лишь скучно вот так сидеть…

- Смотри сюда, Джинни, - майор Нилмерн протягивает девочке рисунок. - Что ты здесь видишь?

- Это… Откуда ты взял эту гадость?! - Джинни возмущенно отталкивает бумагу. - Мой папа никогда не стал бы так делать!

На подробной черно-белой картинке Джон Хоул тростью избивает свою жену.

- Смотри внимательно. Я сам это видел, несколько дней назад.

- Нет! Это не правда, ты всё придумал! Зачем ты врешь, дядя Дитрих?!

- Я не вру. Скажите ей, Джон.

«Нельзя доверять незнакомым охотникам, Джинни», - думает майор. – «Конечно же, мы все тебе врём. Это не могло стать правдой, пока ты даже не думала о такой возможности. Но сейчас рисунок и мои слова заставили тебя сомневаться. Простишь ли ты нас когда-нибудь? Вряд ли. И не надо. Важнее другое: хватит ли твоих сомнений для того, чтобы…»

- Это п-правда. Я часто б-бью Сандру.

Джон Хоул говорит. Тяжело, запинаясь - но говорит. Получается!

- Не верю! Папа…

Чтобы разрушить магию, нужно разрушить представление Джинни о своих родителях. Ее веру в то, что она видит, ее стремление это сохранить. Теперь - последний штрих.

- Покажите, как вы это делаете, - полковник Северогорский ободряюще кивает Хоулу.

Джон Хоул медленно встает, берет трость. Неуверенно, будто неохотно наносит первый удар.

- Папа, что ты делаешь?!

Второй дается ему уже проще. Потом третий, четвертый…

- Да, дочка, все так, как ты видишь, - окровавленные губы Сандры Хоул складываются в удовлетворенную улыбку. - Я уже привыкла.

- Папа, остановись!! Мама!!

Джинни хочет броситься к родителям, но не может вырваться из крепкой хватки майора Нилмерна. Измятый рисунок падает на пол.

- Пусти меня! Папа, остановись, пожалуйста!!

- Смотри и запоминай, Джинни, - Джон Хоул снова заносит трость.

- Нет!! Это все неправда! Ты не мой папа! Вы не мои родители!! НЕПРАВДА!!!

Воздух вокруг заполняется криком, мелко вибрирует. Рвутся невидимые струны. В какой-то момент становится почти невозможно дышать.

***

Стонут старые доски. Полковник Северогорский прикрывает голову руками, но дом не рушится - он исчезает, тает, как снег, как предрассветная дымка. Превращаются в ветошь разноцветные занавески, обнажая выбитые окна. Скатерть желтеет, покрывается пылью. Через сквозную прореху в потолке и крыше проглядывает небо, капает вода.

- Натан, проверь, теперь точно всё? - майор Нилмерн бережно кладет девочку на доски, еще минуту назад казавшиеся диваном. Джинни цела, но без сознания.

Полковник наклоняется к Джону и Сандре Хоул. В мертвых глазах читается что-то похожее на благодарность - и одновременно на сожаление.

- Да. Мертвее некуда, - Северогорский срывает со стола скатерть и укрывает ей тела. - Снотворное не забыл?

Майор подносит к пухлым детским губам бутыль с сонным снадобьем. Синеватые струйки бегут по бледной коже.

- Я не знаю, что ей сказать, когда она очнется.

Полковник Натаниэль Северогорский подходит к разбитому окну, выглядывает во двор. Вокруг больше нет магии. Пахнет сыростью. Дождь слабеет – на этот раз на самом деле.

- Я тоже.

Полковник вспоминает тех, кому он должен был передать Хоулов. Кое-кто из них наверняка поддержал бы его выбор. Сделал бы то же самое, возможно, менее болезненно. Но некоторые решения лучше принимать самому.

«Ты вырастешь хорошим магом, Джинни», - думает майор. – «Ты никогда не простишь нас. Но когда-нибудь поймешь».

- Нат, раз твой план сработал, расскажи все-таки – как ты до него додумался?

- Когда ты сказал об «отражении» в памяти, - полковник проводит ладонью по осколку стекла, стирая пыль. - Картину можно сжечь, разорвать, бросить в воду. Зеркало – только закрасить. Или разбить.

Джинни тихо плачет во сне. По шатким половицам стучит дождь.

Спит, но не видит снов город - город, которого нет ни на одной картине. Пока еще нет.

I.V., 09.2012, ред.06.02.2014

Охота

Автор: Сэди

Краткая аннотация. Стихия бесновалась, дикая и необузданная, как первобытная страсть. Он, ведомый пылающим в груди желанием, выследил свою добычу.

Дождь, дробно стуча крупными каплями о мостовую, медленно смывал кровь. Красное тонкой струйкой вытекало из-под лежащего навзничь тела, устремлялось прямиком в старый каменный сток, к отдающей нечистотами свободе. Резко пахло железом и разряженным воздухом.

Он надвинул черную фетровую шляпу практически на глаза и поднял воротник, поплотнее запахнувшись в старое, облинялое пальто. И устремился прочь так быстро, будто растворился во мраке, наступающем прямо за яркими пятнами фонарей; какой-нибудь случайный свидетель так бы и не понял, куда подевался человек с мостовой, моргни он случайно в тот момент.

Он шагал вперед, прорываясь сквозь внезапно возросшую толщу дождевых капель; крепко были стиснуты зубы, до скрежета и тупой боли в деснах, а меж густыми бровями залегала глубокая задумчивая морщинка. Он снова опоздал.

Вокруг серым и уродливым монолитом возвышались дома в два-три этажа из потемневшего от влаги кирпича, пористого точно губка. Острый взгляд выхватывал ничего не значащие змеистые трещины на ставнях, остатки застарелой блевотины у стены, брошенный мелкий мусор, огрызки сигар. Он все мчался вперед, влекомый то ли каким-то таинственным внутренним чутьем, то ли обычной ослиной упрямостью. Он сам того не знал, он не был ни в чем уверен.

Этот мрачный город был гораздо больше и омерзительней предыдущих. Грязный, до последнего камушка пропахший человеческим духом, он вмещал в себе невообразимую мешанину узких ветвистых улиц, подобных лабиринту, петляющих, изворачивающихся и опасных, точно притаившаяся за камнем ядовитая змея. Город отвратительно смердел помоями, выливаемыми на улицы прямо под ноги прохожих, нечистотами, чьи густые пары, поднимающиеся из многочисленных желобков, можно было с легкостью разглядеть в прохладную ночь, а еще резким запахом пота вперемешку со стойкими ароматами дорогих парфюмов. Он был идеальным убежищем для любого сброда, для любых чудовищ. А еще город был живым. Его дыхание было смрадным, мужчина в пальто поначалу всегда морщил чувствительный нос, а взгляд жутким и каким-то насмешливым. Иной раз пробирало до самых костей.

В темном проулке что-то ухнуло, послышалась возня и тихая брань. Кажется, кого-то грабили. Или убивали.

Он не позволил себе отвлекаться, лишь ускорил и без того быстрый шаг: теперь он практически летел, едва касаясь подошвами грязных камней. Конечно, он мог расслабиться и пойти пропустить пару кружек эля в какой-нибудь дешевой забегаловке, но не хотел. Он слишком долго гонялся за ним, за монстром, слишком долго выслеживал, чтобы сейчас взять и упустить ради какой-то второсортной выпивки.

Он неожиданно остановился и неслышно зашевелил бледными, тонкими губами. Город, несмотря на всю свою мерзость, благоволил ему. Дыхнул на него едва уловимым запахом крови с тонкой ноткой тухлой мертвечины и цветочных духов.

Это был именно тот нужный след, нелепо потерянный у охладевшего трупа на мостовой. Высокий мужчина в пальто сгорбился, гортань его разодрало едва слышимое, глухое рычание. Оно не было чисто звериным, такие звуки в час великого раздражения издают и люди, но оно определенно было каким-то нечеловеческим, завораживающим.

Мужчина плотнее прижал к голове фетровую шляпу и метнулся по кровавому следу, слышимому только лишь ему одному. В небе висел рогатый старый месяц, медленно увядающий, уже практически уступивший место темному новолунию. Небеса продолжали обрушивать свой холодный, промозглый гнев на замерший мрачный город.

Он пролез сквозь щель в заборе, чуть разодрал рукав плотного пальто. Его это немного расстроило, однако назойливые мысли о починке дыры тут же улетучились, когда след вдруг запáх гораздо ярче – нотка мертвечины вдруг обернулась громыхающей октавой, оглушающей своим мощным звучанием.

Преследуемый наконец-то попался.

Он не стал скрываться, догадываясь, что его тут поджидали. По-хозяйски растворил дверь и вошел внутрь заброшенного дома, чей застарелый запах сырости и плесени нисколько не перебивал чужой запах смерти и легкого цветочного парфюма. Внезапно налетевший ветер разметал в стороны полы его потертого пальто.

Она сидела в первой же комнате в кресле с истлевшей бархатной спинкой. Деланно расслабленная, наигранно веселая. Высокомерно были вздернуты тонкие, подрисованные углем брови, а алые губы кривились в презрительной усмешке. Ее красивое платье с глубоким декольте было заляпано кровью от груди и до самого подола.

Она была проклятым дитя ночи, падальщицей и людоедкой. Иногда она только сосала кровь из вен на шее, иногда прямиком из сердец, а иногда откушивала что-то из внутренностей, как у того несчастного с мостовой, и никогда нельзя было угадать, кого она выберет в этот раз: юную и слишком доверчивую девушку, или все же юношу, ребенка, побежавшего за угощением, или преисполненного похотью старика, насквозь провонявшего алкоголем пьяницу, или статного сэра с накрахмаленным воротничком. Она была непредсказуемой, она была омерзительной. Но она все же попалась.

Видимо, ей, как и ему, уже надоело куда-то вечно убегать – сначала из деревни в деревню, потом из города в город. Видимо, она наконец-то решилась своего охотника убить. Попытаться хотя бы.

- Пришел, надо же. Я уж думала, что совсем тут загнусь от скуки. Долго же ты шлялся невесть где, - протянула она, разглядывая тонкую женскую руку с обломанными ногтями. Видимо, в этот раз жертва сопротивлялась.

Он молчал, продолжая таращить на монстра блестящие в темноте глаза.

- Ничего не скажешь? Молчун. Весь такой гордый, чистенький. Знаешь, каково мне, а?

Он не поддавался на провокации. Они всегда так, насмехаются, просят, умоляют, вызывают на откровенность. Поэтому он всегда молчал, не раскрывая сковывающего ядовитый от колкостей язык рта.

А она медленно сходила с ума от страха и тишины, разбавляемой лишь мерным стуком капель не на шутку разыгравшегося дождя. Она давно растеряла остатки разума.

- Конечно знаешь, иначе, отчего молчишь? – Она подскочила на ноги, но не сделала и шага навстречу ему. – Да, разумеется, каким бы благородным ты себя не мнил, ты такой же, как и я. Как и все мы. Жалкий, мерзкий, кровожадный монстр! Скольких ты пожрал? Ну, скольких?!

Она визжала, как смертельно раненая гарпия, а потом хохотала, неистово, безудержно. А потом вдруг резко замолкла и уставилась на него своими широко распахнутыми глазами с густым ободком ресниц. В них полноводно разливалось презрение, готовое выплеснуться и затопить все вокруг.

Все еще слышались отголоски раскатистого хохота. Город смеялся с ней. Нет, город смеялся над ней, вторя грохочущим раскатам грома. Снаружи бесновалась стихия, будто чувствуя царящие в заброшенной комнате настроения.

- А ведь это все из-за нее, из-за этого несчастного тельца. Что же ты, она бы все равно издохла, как больная скотина, а так…

Пуля просвистела совсем рядом с ее рукой и жадно впилась в кресло, прошив его насквозь. Он молчал, сжимая в руке начищенный пистолет с дымящимся дулом. Палец все еще был на взведенном курке.

Женщина снова расхохоталась, зло, язвительно, по-змеиному засверкали ее глаза. Полная грудь ее высоко вздымалась.

- Хочешь встретить ее снова? – Томно поинтересовалась она, кокетливо покачав указательным пальцем. А потом вдруг широко распахнула рваную пасть и молниеносно кинулась на него с визгливым воплем: «Увидимся в Аду!».

***

Голова с длинными, каштановыми кудрями валялась неподалеку от искромсанного в клочья тела, все еще скалясь изуродованным, окровавленным ртом. Мужчина в пальто сидел на полу, тяжело привалившись к грязной, заляпанной красным стене. Он дышал неровно, порывисто и скоро, точно задыхался от нехватки воздуха. Он все никак не мог поверить, что все, наконец, закончено. Послышался насмешливый шепот, чуть слышимый и легкий, точно мимолетное прикосновение смерти. Город был с ним не согласен.

Буря снаружи стихала, выплескивая на земли последние крохи влаги.

Мужчина протянул руку и, подняв измятую фетровую шляпу, водрузил себе на голову, примял длинные, потемневшие от пота волосы. Потом, собрав оставшиеся силы, заставил себя подняться, неловко поджимая левую ногу в разодранной штанине, да заботливо придерживаясь онемевшего правого плеча.

Стремительно выйдя, точнее выхромав, из заброшенного дома, он позволил себе криво усмехнуться. Блеснули влажные от слюны клыки.

Дата добавления: 2015-11-14