Королевство кривых

Автор: Полина Пихтина

Краткая аннотация. Город - место скопления массы людей и их огромных каменных клеток, что они зовут домом. Каждый из нас видит город по-разному. Но как его видят души, чьи тела больше никогда не оживут?

От жизни к жизни я приду чрез смерть мгновенье.

Уже я слышу голоса и мертвых пенье.

Книга Госпожи Смерти.

Ночь принесла холодный осенний ветер, отгоняя прочь темные тучи. Сухие голые ветки стучат в окно. Далеко прохрипел ворон. Настал покой в сердце моем.

Всю прошлую неделю я был беспечен, но чувствовал медленно проникающее в меня беспокойство, как будто змей, что крадется по следам жертвы. Мне было холодно, хотя мама говорила о теплой осени и золотом вальсе листвы. Затем стало жарко, но легкий порыв осеннего ветра вновь заставлял мое тело дрожать. Казалось, что я уже не первый месяц нахожусь в таком состоянии, но прошло лишь три дня. Но теперь мне легче. Легкость и полное счастье наполнили душу. Только остался вопрос…

- Ааа,- застонал я, отшатнувшись от больничной койки. Бледный, не дышащий, на ней лежал Я. Паника в сознании не давали рационально мыслить. Бегая по палате, как белка в колесе, я пытался сделать все, лишь бы мой взгляд не встретился с тем, что привело меня в ужас.

Сколько времени прошло – неизвестно. Только одеяло ночи также беспросветно окутывало горизонт. Наступил момент ступора.

- Нет, ты сейчас повернешься и посмотришь этому всему в лицо!- закричал я на самого себя. Рядом спящие больные мирно посапывали, не обращая внимания на меня. Стуча зубами, я медленно поворачиваюсь. Вот он Я, укрытый ватным одеялом. Разглаженное лицо не выражает эмоций. Ровно, как солдат, я принял удар смерти… СМЕРТИ!..

Опустившись на колени рядом с койкой, я хватаю одеяло в попытке скинуть его с тела. Но мне никак не удается даже уцепиться за него – моя рука словно опускается во что-то очень вязкое и беспредметное. Неужели?.. Взгляд падает на руки – бело-синие, почти прозрачные, легко проходящие сквозь железные пруты койки. Изумление и природный страх заставляют меня сидеть на коленях в оцепенении возле моего тела. Ответ очевиден, и в тоже время, внезапен.

«Смерть всегда внезапна,- говорила мама.- Весь наш путь жизни имеет этот итог. И даже когда знаешь, что это неизбежно, ты из последних сил борешься за каждый вдох и каждую минуту. И когда этот момент наступает, ты все равно задаешься вопросом «Почему?»

Я вспоминаю похороны лучшей подруги мамы. Она умерла тоже осенью, только тогда уже лежали первые сугробы. Вьюга провожала ее в последний путь. Мама говорила о парадоксе смерти после поминок, сидя на кухне и всматриваясь в полную водки рюмку. Она тогда так ни разу и не заплакала.

Обдумывая это, я тем временем пытался сделать хоть что-то, чтобы заставило кого-нибудь обратить внимание на меня умершего… Как же это ужасно звучит! Мои действия так и не произвели впечатления. Посуда на тумбочках не падала, окно не дребезжало, двери не хлопали.

- Ты тише, парень,- сказал кто-то за моей спиной. Я продолжал тормошить больного, но это было безрезультатно. Ко мне обратились, но это потом… Обратились? Обернувшись, я увидел деда лет восьмидесяти в старомодном костюме и кепи. – Ну что ты буянишь, они все равно тебя не услышат.

- Но ведь надо предупредить…

- Не надо, они живые, идущие на поправку люди. Им спать надо.

- Но как же я?

- А у тебя уже другая дорога. Пойдем, я тебе все расскажу.

Дед протянул руку, но я почему-то опасался. Тревога, как чертенок, скакала внутри меня, заставляя делать бесполезные вещи.

- У всех вас такая реакция. Я что, страшный такой?

- Да нет, просто…

- Ах, ну да, осознания конца жизни приходит позже, чем тараканы в общагу.

- Что?- Не понимая о чем он говорит, я машинально продолжал будить рядом спящего больного, но это ничем не помогало. Дед опустил руку.

- Успеешь ты со своим телом попрощаться. У нас куча дел!

Понимая безвыходность положения, я не спеша подхожу к нему.

- Кто вы?

- Я такой же, как и ты, бестелесный дух, бродящий по миру в поисках покоя. – Пересекая палату, я понимаю, что не чувствую опоры под ногами. - Да, милок, сила гравитации бессильна над духом. Не хочешь пройтись через окно? – Удивление скривило мое лицо. Дед, улыбнувшись, проплыл мимо меня прямиком в окно. Я снова взглянул на Себя, белого, безжизненно лежащего на холодной койке. Съежившись от притупленного чувства ужаса, я иду за дедом. – Поторапливайся, ночь не растянуть.

Я любил смотреть в окно, особенно в пасмурную погоду. Капли хаотично стекают по стеклу, искажая мое отражение. Но сейчас вид из окна отображал ночной город. Дед пролетел мимо даже не поморщившись стекла.

- Запомни, ты теперь не отразишься ни в окне, ни в воде. Только в зеркале, но опасайся его, как зверь – клетки.

- Почему?

- Мир, что за зеркалом, похож на Ад, а души, запечатлевшие себя в нем после смерти, его вечные пленники. Ты же не хочешь этого?

Дед парил высоко над землей, ожидая меня. С опаской я оглядываюсь вниз. На высоте четвертого этажа люди и машины кажутся игрушечными.

- Давай же, не бойся. - Осторожно я опускаю ногу в пространство над землей, но вновь не чувствую опоры. – А не почувствуешь. Оно не властно над нами.

Глубоко вздохнув, я делаю шаг к деду. Мои глаза расширяются от удивления и восторга. Я парю!

- Молодец, а теперь пойдем,- дед посмотрел вверх, где властвовала царица ночи. – Полетели к ней!

Огромная круглая желтая луна приветливо смотрела на нас. Сняв свою кепи, он поднялся к ней вплотную.

- Но как это возможно?

- Сегодня возможно,- в лунном свете тепло, как под пуховым одеялом.- Красавица. Она наша покровительница. Наша королева. Только мы никогда не дотронемся до нее.

- Какой теплый свет! Я даже не знал, что такой существует.

- Ты теперь свободен от тела, и ощущения будут немного другие. По-настоящему ласковый и греющий тебя свет будет исходить от обычных восковых свеч. Фонари и электрические лампочки – это уже не то. Отсюда, кстати, открывается чудесный вид на город.

Да, и вправду чудесный! Когда-то казавшийся мне огромным и безграничным, махина из многоэтажек и ярких сверкающих супермаркетов стала раза в четыре меньше.

- Теперь ты можешь попасть в любой уголок города. Попрощайся с любимыми и дорогими людьми. У тебя есть на это немного времени.

- Немного?

- Ты не успеешь заметить как придет твой последний день. Потом ты отправишься на Велесовы луга к своим предкам.

- Велесовы луга?

- Тот же Рай, только созданный для таких как ты.- Я непонимающе взглянул на него.- Не мне объяснять тебе о Божьих Дарах. Ты особенный, твое место там.

- А ты тоже особенный?- Дед начал спускаться к ближайшей многоэтажке.

- Нет, милый, я просто призрак. Душа, которая так и не закончила свой путь.

- Но почем…

- Ты задаешь много вопросов, которые тебе не помогут.

Опустившись на крышку высотного дома, мы осматривали восточную часть города, обособленную от всего города, словно живущую отдельной жизнью. Сеть ночных клубов и ресторанов создавала особенную атмосферу в этом месте.

- Сегодня здесь произойдет убийство.- Сказал дед, поправляя пиджак.

- Откуда вы знаете?

- Посмотри как освещено вон то здание,- он указал пальцем на самый крупный ночной бар в городе. Украшенный сетью цветных огней и огромной сверкающей вывеской «Оленьи рога», он зазывал всех гуляк на очередной коктейльный вечер в компании легкодоступных девочек.

- Да вроде как обычно,- отвечаю я.

- С высоты твоего бывшего инвалидного кресла - как обычно, но осмотрись вокруг.

Я вновь осмотрелся, но ничего не нашел. Дед терпеливо ждал. Потом мой взгляд уловил какое-то движение красного размытого огонька с левого угла бара.

- Молодец,- похвалил меня дед.- Это дух демона.

- Это из-за него кого-то убьют?

- Нет, очередной коктейль, оголенные бедра и обычный человеческий фактор – вот что является катализатором всех насильных смертей. А тот красный дух охотится на души внезапно убитых. Но если демон не получит свою добычу, то кому-то не повезет. Опасайся и его тоже, а то так и не доберешься до своего уготованного Рая.

- И что, город полон таких огней?

- Не всегда. Есть такие как ты. Они прощаются с родными и близкими людьми, их много. Шаманы почему-то нас называют кривыми.

- Кривыми?

- Да, хотя я сам не понимаю этого. Есть огоньки – это духи Пропасти, или Ада. Они бывают разные – красные, желтые, синие, фиолетовые. Желаю тебе не оказаться на одной дороге с ними. Есть белые духи – это монахи и шаманы. Они помогают нам, доводят нас до мест нашего последующего существования, а мы предупреждаем их об опасности. Есть люди, которые тебя могут увидеть, но это редкость.

- Что там,- я показываю пальцем на внезапно образовавшееся движение у входа в опасный бар.

- Уже убили. Парню было всего семнадцать! Эх, что творится с поколением!

Приехала машина скорой помощи. Следом за ней на высокой скорости примчалась полиция. Несколько медсестер выскочили из машины, а водитель открыл задние двери и вытащил носилки. Крики из бара доносились даже до крыши. Внутри толпы образовалась брешь не без помощи служителей порядка, через которую проходили несколько крупных парней. Когда они подошли к машине, я увидел парня на носилках. Рубашка на нем была порвана и окровавлена.

- Какой молодой.- прошептал я. Дед сочувствующе взглянул на меня.

Парня погрузили в машину. Медсестры заскочили следом. Машина тронулась. Следом за машиной полетел красный огонек. Только полиция осталась возле бара. Толпу загнали обратно в бар.

- Э, гадина, в больницу за ним. Ну значит есть шанс на спасение паренька. Ну ладно, мы долго здесь застоялись.

- И куда теперь?

- К Калинову мосту.

- Но в городе нет моста.

- А вот в этом ты сильно ошибаешься.

Спускаясь к лесу за городом, я наблюдал лишь высокие сухие сосны и голые березы. Сибирский лес готовился к суровой длинной зиме. Но не имея возможности обойти город, я точно знал, что Калинова моста в нем нет. В городе вообще мостов нет!

Не прошло и пяти минут, как засверкала черная полоса между деревьями. Пролетая над лесом, я сразу понял, что это была маленькая, но очень бурная река.

- Река Смородина,- проговорил дед.- Говорят, что вода этой реки есть не что иное, как молоко первой Матери, породившей наши души. А вот и Калинов мост,- яркая радуга в темноте казалась обманом зрения. – Как и положено, тебе отведено сорок ночей для прощания с этим миром. Потом ты должен прийти сюда, омыться в реке и перейти мост.

- А что там, на другой стороне моста?

- Я там не был, поэтому и не знаю. Опасайся зеркал и душ, которые тебя видят. Не останавливайся в местах, полных душами умерших. Иначе можешь застрять там навсегда. Днем будь в церкви, ночами посещай близких. Можешь находиться в родном доме, только когда занавесят зеркала. Не задерживайся. Когда будешь готов, отправляйся сюда. Больше я ничего не могу сказать.

- Можешь.- Дед с интересом посмотрел на меня.- Как вас звать?

- Аркадий.

- Меня Никита.

- Бывай, Никита.

- До свидания. – Но след деда простыл. Аркадий также внезапно исчез, как и появился. Мне оставалось только наблюдать течения неспокойной реки Смородины.

----

Запомнив все указания Аркадия, Никита пробыл еще десять дней возле близких и родных ему людей. Расстроенный и обеспокоенный, он омывается в воде реки Смородины. Тревога ушла от него, как с гуся вода. Счастливый и радостный, он перешел через Калинов мост. Но что было дальше, никто не знает. Не всем открыт вход на Велесовы луга.

Кости

Автор: Ксения Кляйн

Краткая аннотация. Цикл представляет собой сборник коротких рассказов, объединенных фигурой могильщика. С ранних лет он наделен даром слышать истории смерти, поведанные голосами костей. В одну бессонную ночь он перебирает избранные экземпляры своей коллекции, вспоминая любимые истории. На конкурс представлен сокращенный вариант. Произведение нигде не публиковалось.

С ранних лет я был наделен странным и мрачным даром: слышать истории умерших, рассказанные устами костей. Куда бы я ни направлялся, всюду меня будто сопровождала смерть, на чьи бы бренные останки ни натыкался, тут же в голове начинал звучать незнакомый голос. Иногда они едва ли не кричали, призывая выслушать печальные, полные истинного трагизма истории гибели души и тела, достойные пера Шекспира, а иногда шептали чуть слышно и почти равнодушно короткие рассказы о смерти, какие забудешь, едва услышав.

Излишне говорить, что этот дар повлиял на мою жизнь. Довольно скоро я понял, что если из уст ребенка рассказы о моих странных собеседниках воспринимаются как чудная выдумка, то уже в юности они могли отправить меня в ряды умалишенных. Поэтому не было ничего удивительного в том, что играм со сверстниками я стал предпочитать одинокие прогулки вдоль берега моря или кладбищенских стен, где, как вы понимаете, мне было кого выслушать.

Не странно, что вскоре я приобрел репутацию мрачного отшельника и мизантропа.

Мой дар мог бы обернуться великим благом для меня или общества, пожелай я сделать карьеру в правовой сфере или сделаться известным писателем, потому что кости могли поведать столько интереснейших историй, каких человеческий ум и не в силах вообразить. Однако при всех неоспоримых достоинствах ни та, ни другая стезя не привлекали меня, и я избрал путь могильщика. Так я мог беспрепятственно посвящать время своим друзьям, которым не терпелось поведать свои истории единственному, кто мог их выслушать.

Истории, поведанные костями, весьма разнились между собой, и так мне пришла в голову идея собрать маленькую коллекцию. Бывшие обладатели моих маленьких рассказчиков нашли свою смерть не самым обычным образом. И, возможно, я люблю их чуть больше остальных именно потому, что, будь эти люди живы, вряд ли кто поверил бы им, как никто не поверил бы и мне, вздумай я открывать кому-нибудь свою тайну. Но смерть правдива, и кости не врут. И в любую минуту, когда мне не спится или на душе станет тоскливо, или же я просто захочу себя немного развлечь, мои собеседники всегда готовы рассказывать свои истории вновь и вновь.

Я слышу, как часы бьют первый час ночи, за плотно закрытыми ставнями свистит ветер поздней осени, холодный и злой. А я беру в руки небольшую коробочку, размером чуть больше монеты. Здесь лежит зуб. Зубы — кость, которую может демонстрировать живой человек, не причиняя себе вреда и боли, и улыбка — вот что роднит голые и сухие черепа покойников и людей из плоти и крови. В этой связи между миром живых и мертвых мне видится какая-то странная ирония. Может быть, поэтому я всегда сторонился веселья, ведь оно неизменно сопровождается улыбками, напоминающими мне смертельную ухмылку и обращая в моих глазах смеющихся в толпу оскалившихся мертвецов. Как бы то ни было, но зубы тоже могут немало рассказать мне о былом.

Усевшись в свое любимое кресло, я взял зуб в руки и стал вслушиваться в сбивчивую речь. Передо мной разворачивалась история, которую вряд ли кто из живущих принял бы на веру.

…Говорят, этот город принадлежит влюбленным: равно тем, кто скрепил свой святой союз в лоне церкви, и тем, кто сбежал сюда, минуя запреты крови, долга, чести и обстоятельств. Говорят, он создан для жизни, радости и веселья.

Но этот город жесток. Он беспощаден и безжалостен. По ночам он сбрасывает смеющуюся карнавальную маску и показывает свое истинное лицо. Когда всходит луна, а она здесь всегда красная и напоминает фонарь, обтянутый алым шелком, вода в реках и каналах становится кровавой, и влажно блестят мостовые, и улицы, точно змеи, расползаются между домов. Благочестивые горожане накрепко захлопывают ставни, и городом овладевают те, кто называет себя ночным народом. Бродяги, нищие, проститутки, калеки, пьяницы, сироты — словом, все те, кто днем прячется по углам или пытается раздобыть кусок хлеба, как умеет.

Я приехал сюда недавно и после непродолжительных поисков нашел жилье: крошечную каморку под самой крышей с видом на реку. По ночам нутро сводит от голода, а кровавая луна будоражит мой дух. Тогда я беру маленькую скрипку — свою единственную подругу и свое единственное утешение и спускаюсь вниз, к реке. Там на берегу, сидя на влажной от тумана траве, я сажусь и начинаю играть, крепко сжимая смычок в озябших пальцах.

И весь ночной народ медленно сползается ко мне, тихо рассаживаясь вокруг. Они знают меня, и платить им нечем, но я знаю: они слушают сердцем. Я вижу это по темным от горечи глазам женщин, каких называют продажными, глупых женщин с ласковыми руками и доброй душой. Вижу, как тощие и ободранные нищие задумчиво склоняют головы, подперев подбородки черными кулаками, как выброшенные на улицы дети стоят, открыв рты, забыв о своем грязном и голодном прошлом и настоящем, и они становятся красивы, как ангелы. Иногда кто-нибудь из них затягивает песню, и голоса этих людей, чистые и хриплые, низкие и высокие, возносятся к самым небесам, и я чувствую: этот город поет их устами. И каждый из них, хоть я не знаю их по именам, во сто крат дороже мне, чем монета, брошенная днем равнодушным прохожим сердце которого глухо, а душа черства.

Но не только такая публика показывается на улицах под луной. Люди другого сорта, господа и дамы из высшей касты, настоящие аристократы тоже не спят ночами.

Они выезжают в богатых экипажах, с зашторенными окнами, и в упряжи у них благородные тонконогие кони. Неторопливый стук копыт то там, то здесь отдается эхом на притихших улицах. Пресыщенные жизнью и всеми ее благами, эти люди выходят в город ночью, чтобы предаться особым, изысканным развлечениям, недоступным простым смертным. Они не носят молитвенники и четки и не заботятся о спасении своих душ, а роскошь и смелость их одежд превосходит все представления о приличиях. Благочестивые горожане нелестно отзываются о них, и город полнится слухами об их жизни, скрытой от чужих глаз тонкими шелковыми занавесями, но никто доподлинно не знает, что из этого правда, а что ложь.

Иногда, когда я играю, по набережной медленно проезжает открытый экипаж, запряженный парой черных, как уголь, коней. В этом экипаже всегда сидят двое. Богато, но с изяществом прирожденного аристократа одетый мужчина лет тридцати и женщина.

Она похожа на царицу, сошедшую с небес. Гордая, прямая спина, гладкие черные волосы уложены в замысловатую прическу и украшены драгоценностями, тонкие нежные пальцы унизаны кольцами. Кожа у нее, словно алебастр, а глаза, как бездна. Капризный, чувственный рот, и брови, изогнутые совершенным полумесяцем.

Когда они проезжают мимо, лошади замедляют шаг, и женщина смотрит на меня прямо, без всякого стеснения, и от этого взгляда что-то каждый раз больно сжимается у меня в груди, но я никогда не прерываю свою игру.

Я не знаю, кто она и где живет, но знаю, куда лежит их путь. На другом берегу реки в конце улицы есть дом в три этажа. Днем на первом открыт роскошный магазин для богатых горожан, а ночью свет гаснет, и ставни плотно захлопываются, будто все там мирно уснуло до утра.

Но я знаю, и весь ночной народ знает, что только с наступлением темноты этот дом — истинное дитя города начинает жить подлинной жизнью. В нем находится закрытый клуб, один из тех, куда нельзя попасть только благодаря деньгам, сколько бы у тебя их ни было. Поэтому здешние богатеи вынуждены отправляться ночами в заведения попроще, довольствуясь показной нарочитой роскошью, которая не знает границ, а потому не ведает настоящей изысканности. Нет, в этот дом можно было попасть только благодаря древности и знатности рода или особой рекомендации одного из членов.

Однажды ночью я, как обычно, вышел на берег. Тучи застилали небо, и было темно. Воздух был сырой и прохладный, туман низко висел над рекой, и вскоре я совсем замерз. Мне было тоскливо, сегодня мои слушатели не спешили составить мне компанию, должно быть, они предпочли остаться где-нибудь у огня. Сегодня я немного поиграл на площади, но день тоже был сырой и серый, и спешащие по делам горожане неохотно кидали мне монеты. Я предпринял очередные попытки найти себе место учителя, но, видимо, вид мой казался людям слишком жалким и бедным, и они спешили выпроводить меня вон, даже не выслушав.

Я сидел на влажной траве и думал о том, что уже давно не видел экипажа, запряженного парой черных лошадей. Мучая и распаляя себя, я воскрешал в памяти прекрасное бледное лицо и надменный мужской профиль рядом. Что я мог, несчастный оборванец, мне даже не стоило надеяться на то, чтобы коснуться края ее одежд. Свою печаль я мог разделить лишь со скрипкой. Медленные, отрывистые, похожие на всхлипы, звуки плыли над рекой, смешиваясь с клочьями тумана.

Вдруг из темноты послышались шаги. Я обернулся и заметил человека, мужчину, быстро приближающегося ко мне. Он был хорошо одет, но вряд ли принадлежал к высшему свету. Я поднялся навстречу, теряясь в догадках, что нужно от меня этому незнакомцу. Не здороваясь, он сообщил, что несколько очень богатых и влиятельных персон слышали мою музыку и теперь желают, чтобы я сыграл им в более тесном кругу и в более удобном месте, и он был прислан ко мне в качестве провожатого.

Мужчина даже не спросил, согласен ли я принять загадочное приглашение, видимо, такое и вовсе не приходило ему в голову. Что ж, я и вправду не видел смысла отказываться и последовал за своим провожатым, гадая, куда мы направляемся.

Мы шли в полном молчании, только звук наших шагов отскакивал от стен гулким эхом. Когда мы пересекли мост, ведущий на другой берег, я понял, что мы идем в тот самый дом, и сердце зашлось в груди. Несмелая догадка и надежда на то, что я увижу там ее, заставили меня ускорить шаг, а кровь быстрее течь в жилах.

Мой спутник постучал в дверь на особый манер, соблюдая определенный ритм, и та распахнулась, будто сама собой.

К моему удивлению, мы вошли в маленькую тесную прихожую, едва освещенную тусклым синеватым светом газового рожка. Перед нами была еще одна дверь, должно быть, ведущая в магазин, и круто уходящая вверх винтовая лестница. Мой провожатый взял большой канделябр, но зажег только две свечи, и мы стали медленно подниматься. На втором этаже стены и дверь были обиты красным бархатом и ярко горели светильники. За стеной слышалась музыка, громкий смех и оживленный гул голосов. Я уже приготовился зайти туда, но мы не остановились и продолжили подниматься выше. Мой спутник почти не говорил со мной все это время, но из его скупых объяснений я понял, что внутри этого клуба существует другой, еще более закрытый: только для лучших из лучших, для высших из высших, и именно там я удостоен чести играть.

На третьем этаже было совершенно тихо и абсолютно темно. Мне пришлось передвигаться на ощупь, но вскоре провожатый распахнул передо мной какую-то дверь в стене, и я оказался внутри небольшой, но роскошной комнаты. Вся обстановка свидетельствовала о большом вкусе и еще большем богатстве владельца. Расписной потолок, обитые тканью стены, камин из белого мрамора, в котором, однако, не было огня, и такой же мраморный стол на изогнутых ножках — на нем стояло несколько серебряных блюд с виноградом и пара бутылок вина. В углу виднелся прекрасный большой рояль. Плотные шторы глубокого вишневого цвета были задернуты, и комната освещалась свечами в таких же канделябрах, какой был у моего спутника, который бесшумно исчез.

Но не роскошь обстановки приковало мой взор — первой, кого я увидел, была та женщина. Она сидела в низком кресле, равнодушно отвернувшись к задернутому окну, и даже не взглянула на меня. Можно было подумать, что она спит. Сегодня на ней было длинное белое платье, точно у невесты, оттенявшее ее кожу, и от этого вся она будто светилась и мерцала в мягком отблеске свечей.

В комнате находилось еще четыре человека: две женщины и двое мужчин. Один из них сидел за роялем, и в полутьме я не мог разглядеть его лица, а второго, он стоял, небрежно облокотившись каминную полку, я узнал сразу: это был тот самый мужчина, с которым она так часто проезжала в экипаже. Женщины сидели на диване. Обе были роскошно одеты и ослепительно красивы, но красота их производила какое-то двойственное впечатление: от них трудно было отвести взгляд, и это рождало глубокую непонятную тревогу. Их красота казалась ненастоящей, точно это были не живые женщины из плоти и крови, а искусно сделанные механизмы. У обеих была такая же белоснежная кожа и черные глаза. Тогда я подумал, что, возможно, женщины состоят в каких-то родственных связях и приходятся друг другу кузинами или сестрами.

Некоторое время все присутствующие хранили молчание и только пристально разглядывали меня. Взгляды их были неприятные и цепкие. Я знал, что они, как и все прочие люди, оценивают мою залатанную и худую одежду, и весь мой жалкий и бедный вид, и думают о том, что я, должно быть, простой нищий, которого они по ошибке позвали сюда, спутав в изменчивом свете луны с более приличным человеком, которого и на свете никогда не было. Но я стоял, глядя только на нее, крепко прижав к себе скрипку, потому что она была единственным моим другом, спасением и защитой.

Мои догадки вполне оправдались, когда стоявший у камина мужчина произнес:

—Так вот кто привлек твое внимание…

Он заметил это так небрежно, и столько презрения было в его словах, что я невольно опустил голову.

Но тут она, наконец, обернулась и медленно встала. Длинные черные волосы, заплетенные в косу, свободно ниспадали вдоль спины. Платье, обнажающее шею и руки, колыхалось, делая ее похожей на призрака и белую птицу. Она медленно подошла ко мне, и я увидел, что глаза у нее вблизи такие темные, что зрачок почти сливался с радужкой. Я смотрел в них, и все внутри замирало, как если бы я заглянул в саму бездну. Внезапно она протянула руку и легко дотронулась до моей щеки. У меня кровь застыла в жилах — так холодно было прикосновение, будто руки ее действительно выточил из алебастра какой-то искусный резчик.

—Так не принимают гостей, — сказала она, и я впервые услышал ее голос, волнующий и глубокий, — он, верно, голоден. Налейте ему вина.

Я видел, как мужчина усмехнулся, но все же выполнил ее просьбу и подал мне бокал из такого тонкого стекла, что казалось, будто темно-вишневая жидкость парит в воздухе сама по себе.

—Мы оказали вам большую честь, пригласив сюда, — заметил он, вложив в эту фразу еще больше презрения, чем в предыдущую.

Но я лишь молча принял вино. Вкус его показался мне странным: оно было немного солоно. Мне никогда ранее не доводилось пробовать что-то подобное.

Все присутствующие все время переглядывались между собой, и я не мог понять тогда значений этих взглядов.

—Мы наслышаны о вашем искусстве, — наконец, произнесла одна из женщин, сидящих на диване. Голос у нее был очень нежный, должно быть, она прекрасно пела.

Мне нечего было ответить на это замечание, и я лишь учтиво поклонился.

И тут та единственная, кого я видел и замечал здесь,тихо сказала:

—Да, ваша игра тронула меня, хотя я уже не думала, что это возможно. Я осмелилась послать за вами, чтобы просить вас сыграть что-нибудь.

Мое сердце билось так громко, что мне казалось, его должно быть слышно во всей комнате. Как много раз я мечтал об этом, не смея надеяться. Я заметил взгляд мужчины, что подавал мне вино и в сопровождении которого я видел ее каждый раз. Глаза его пылали, и я понял, что он невзлюбил меня уже давным-давно, может быть, еще с тех пор, как, проезжая по ночным улицам, она впервые велела сбавить шаг около нищего музыканта, играющего перед толпой таких же искалеченных жизнью бродяг.

И вдруг вся неуверенность и страх схлынули, и я смело принял вызов. Чего мне было бояться, если она позвала меня?

Да, я не смел и дерзнуть, никогда мне не занять место этого холодного красавца в дорогой одежде и никогда не ездить с тобой по ночным улицам города в этой жизни, но в мире моей музыки для нас не было ни законов, ни преград! Я крепко прижал к себе скрипку, закрыл глаза и начал.

Моя боль и моя страсть потекли полуночной рекой от пальцев к смычку и струнам, воплощаясь в звуки. Смычком я рисовал ночной город, созданный для влюбленных, выстроенный для любви, что не знает границ и условностей, с прямыми широкими улицами и тенистыми парками, город, надвое рассеченный рекой. Нота за нотой росли дома, с балконами и башенками, и через реку перекинулись мосты с ажурными перилами. Одним движением моей кисти на город опустилась ночь. Взошла луна, не зловещая, горящая, как зарево пожара, тающая кровью в каналах, а мягкая, золотистая, спускающая с неба на воду сияющие дорожки для влюбленных. И на берегу реки, на траве, посеребренной светом первых звезд две ноты я дарю двоим, сидящим здесь мужчине и женщине. Она — высокая, темноволосая, с нежной кожей, светящейся в темноте ночи и глазами, как бездна, сидит, обратив взор на мужчину. Он положил голову ей на колени, пьяный от любви и теплого золотистого ночного воздуха, скрывшего их от всего мира, как вуаль…Я мог бы просидеть так вечность, и пусть рухнет все, а мы застынем неподвижными статуями, покрытые пеплом сгоревших звезд.

Когда я закончил играть и открыл глаза, в комнате царила полная тишина. Все пристально смотрели на меня, но не говорили ни слова. И вновь я заметил эти долгие странные взгляды, которыми они обменивались между собой. Только она не принимала в этом участия, вернувшись в свое кресло и глядя лишь на меня. И по ее глазам я увидел: она поняла, о чем и для кого я играл. В тот момент я, не думая ни о чем, готов был броситься к ней, схватить и убежать куда-нибудь далеко-далеко, чтобы никто не смог нас найти. Но она вдруг отвернулась и прикрыла глаза рукой, и в этом жесте, может быть невольно, было столько тоски и безысходности, что у меня едва не разорвалось сердце, потому что я понял: между нами стоит непреодолимая преграда, и она не в сословиях и условностях, не богатстве и бедности. Я совсем забылся и вздрогнул от неожиданности, когда мужчина, сидевший у рояля, впервые обратился ко мне:

—Право слово, слухи о вашем таланте не преувеличены. Вы заслуживаете высоких похвал. Вы где-нибудь учились?

Я отрицательно покачал головой.

—Конечно, нет, — задумчиво сказал он, будто в ответ на мои мысли, — с таким талантом можно только родиться. Что же вы хотите в награду? Просите, у нас нет недостатка в средствах.

Его вопрос застал меня врасплох. Мне было слишком хорошо известно, что люди из этого общества принимают все как должное, и весь мир видится им райским садом, где каждый камень создан лишь для того, чтобы приносить им удовольствие. Наказание, равно как и награда для них не более чем пустая прихоть. Просить у них что-то казалось мне унизительным: ни их деньги, ни их положение не были предметом для зависти. Единственное, чего я желал, было им неподвластно.

Берег реки, и она кладет свою прохладную руку мне на лоб. Я мог бы остаться так на всю беспредельность вечности.

—Боюсь, то, что мне нужно, вы не в силах мне дать. А то, в чем человек не нуждается, просить нет смысла.

Кажется, мой ответ показался им неожиданным.

—Позвольте узнать, в чем же заключается ваша недостижимая мечта? — насмешливо спросил мужчина у камина. Теперь он сел на низкий стул с гнутыми ножками и небрежно вертел в руках бокал вина. Его неприятный солоноватый вкус все еще оставался у меня губах. Мужчина смотрел на меня по-прежнему свысока, и интонация его была теперь была почти зла. Что-то всколыхнулось во мне, и я с вызовом ответил:

—Вечность.

Этот ответ, кажется, удивил их еще больше, чем предыдущий. Женщины на диване зашептались, и даже он, этот высокомерный красавец, на миг сбросил свою маску безразличия, на губах мелькнула неприятная усмешка, исказившая бесстрастное лицо. Он переглянулся с той, для кого я был здесь. Она посмотрела на меня таким долгим взглядом, что у меня едва не закружилась голова. А, может быть, это вино и голод сделали свое дело.

—Да, мы не настолько всесильны, — сказала она, — и уже тогда в ее словах мне почудился какой-то скрытый смысл, — но примите во всяком случае мою вечную благодарность за эту музыку и этот вечер.

Как будто я мог желать большего.

—Кто знает, кто знает, — вдруг заметил незнакомец у рояля. Он по-прежнему оставался во мраке, и я так и не видел его лица, — хотя, мне кажется, молодой человек сам не знает, о чем просит.

Все вдруг рассмеялись, и я вновь не понял их тайного языка.

—Возьмите хоть это, — мужчина у камина небрежно бросил мне под ноги туго набитый кошель, — вы, кажется, нуждаетесь…

Но я только посмотрел последний раз на нее, поклонился и ушел, не оглядываясь, хотя я давно уже не ел нормально и дрожал, точно в лихорадке.

Всю ночь я бродил по этому страшному городу, как больной в бреду. Сворачивал с одной улицы и через минуту оказывался на ней же. Я не узнавал домов, мимо которых столько раз шел при свете солнца. Почти смыкаясь, они нависали надо мной, как скалы, с острыми зубьями черепичных крыш. Черные тени протягивали ко мне свои длинные руки, и я то и дело бежал, спотыкаясь и падая, пытаясь уберечься от их цепкой хватки. Полная луна разлила алые дорожки по улицам города, облив стены кровью. На площади, точно указующий перст, стоял чумной столб, фигуры святых сгорбились, будто под непосильной ношей, и лица их ощерились в страшном оскале. Всюду скрипели ставни, и где-то бешено лаяли собаки. Город пах дымом и водой. Я шатался, точно пьяный. Счастье и боль переполняли меня до краев, и я то и дело принимался играть, не заканчивал и начинал вновь на другой улице, пока грубая брань разбуженного горожанина не гнала меня дальше, в глубь страшных уличных лабиринтов.

И только ранним утром, когда уже занялся рассвет, а воздух зазвенел от холода, и навстречу мне стали попадаться первые торговцы, спешащие со своим товаром на рынок, я прибрел домой и упал в постель, обессиленный и счастливый.

Сколько раз после той ночи я выходил на речной берег. Сколько часов я тщетно вслушивался в глухой мрак улиц: не доносится ли стук копыт. Сколько кровавых лун я ждал напрасно, каждый раз замирая, стоило только заметить вдалеке хорошо одетого мужчину, идущего в мою сторону. Но каждый раз оказывалось, что это лишь припозднившийся прохожий, спешащий домой. Иногда я пересекал мост и замирал у темных окон трехэтажного дома, но никто не входил и не выходил оттуда, а внутри стояла мертвая тишина. Все произошедшее можно было принять за сон, который я окончательно потерял. Стоило лишь сомкнуть веки, и я видел берег реки, золотистый свет луны и женщину с черными волосами и глазами, подобными бездне. Я видел маленькую комнату, освещенную свечами, с мраморным камином, и облизывал губы, чувствуя на них солоноватый вкус вина.

Я не мог плакать, но каждую ночь с тех пор весь ночной народ плакал моими слезами и тосковал моей тоской, потому что рыдала, надрываясь и умирая, скрипка в моих руках. Она служила мне единственным напоминанием о той проклятой ночи, придавая всему произошедшему какую-то пугающую достоверность. Я держал ее в руках, и будто каждый раз опять оказывался в той маленькой комнате, освещенной свечами, и в отчаянии снова и снова пытался нарисовать смычком вечность.

Не сразу, но скрипка, мой единственный друг, стала мне ненавистна. Музыка была точно яд, когда-то спасительный, но теперь разъедающий раны, причиняющий невыносимую боль. Так закоренелый преступник вдруг обращается праведником. Так пылко влюбленный, разочаровавшись, ударяется в круговерть разврата. Так монах, решивший, что господь обманывает его, покидает святую обитель.

И однажды, стоя на мосту, глядя на своего темного речного двойника и раздумывая, не отправиться ли к нему навстречу, я выбросил скрипку в воду. Дрожь пробежала по моему телу. Позже я горько жалел об этом, но сделанного не вернуть. Я возвратился домой, еще более одинокий, чем прежде.

А ночью разразилась страшная гроза. Тучи застлали небо сплошной пеленой, и луны не было видно. За окном стояла непроглядная темень, и только белые вспышки молний озаряли стены моей каморки. Ветер свистел в щелях стен и завывал в трубах. А у меня не было даже огарка, чтоб хоть немного рассеять этот мрак.

И в одной из таких вспышек я вдруг увидел у окна силуэт. Белое платье трепетало на ветру, и свободно развевались длинные волосы. Сначала я принял призрак за плод воспаленного воображения: в последние дни я совсем ослаб и теперь лишь смотрел, как завороженный, не желая расставаться со своим видением. Но в следующий миг окно распахнулось, дождь и холод хлынули в мою каморку, и я вдруг понял: все это реально, и поверил, и уже не задавался вопросом, как это возможно, когда ты легко сошла ко мне, коснувшись моего лица холодными пальцами. Твои волосы пахли дождем и кровью, и в последней вспышке молнии я увидел твою улыбку, обнажившую ряд белых и острых, как у зверя, зубов...

Вера — бьющий изнутри свет, освещающий дороги наших жизней. В тяжелые часы только вера хранит нас от того, чтобы наше сердце не разорвалось от безмерной скорби и тоски пустых человеческих дней. Вера воскрешает и служит нам оберегом, расправляя над нами белоснежные крылья. Вера может быть сильнее страха, сильнее боли и сильнее смерти. Но сильнее веры может быть только больная, слепая страсть, не признающая ни спасения, ни души, ведущая нас к гибели с открытыми глазами.

Моя скрипка, моя музыка, моя душа, мой символ вечности — пока она была со мной, ты не могла приблизиться ко мне, потому что вера — это свет, а ты была тьмой, и твой народ пришел с темной стороны, из глубины веков, из краев, чья история писана кровью, болью и смертью. Но даже если бы я знал это, что бы изменилось — я был подобен слепцу. Стоило мне лишь однажды увидеть тебя, и ради одного мгновения я снова и снова позабыл себя и бросил бы все, и ушел за тобой в вечную ночь.

Я до сих пор не знаю, почему ты не дала мне эту возможность. Я бы хотел думать, что тот мужчина обладал над тобой какой-то непонятной мне властью, потому что лишь тень мысли о том, что тебе просто этого не хотелось до сих пор причиняет мне сильную боль, даже за порогом смерти, когда тело мое давно уже покоится в разных концах света.

Меня найдут спустя много дней, в одной из городских сточных ям. Вороны уже выклюют мне глаза, а уличные собаки будут выть от досады, что им не удалось вдоволь полакомиться моим изможденным и обескровленным телом.

Меня примут за нищего, положив все, что от меня осталось в широкую канаву, где находят последний приют все оборванцы этого города, о ком некому позаботиться после кончины. Бродячие звери, уличные мальчишки, птицы — все они растаскивали по частям мои жалкие останки. Мой искалеченный труп станет дворцом-лабиринтом для слепых белых червей, неустанно прокладывающих все новые и новые проходы сквозь мою размякшую плоть.

Но даже за порогом смерти я все еще вижу и жду тебя. Потому что тело твое так же мертво, как и мое, но душа, я знаю это, я видел это в твоих черных глазах, блестевших от жажды невозможных слез, ищет вечности, которой жду и я, ибо только вечность может примирить свет и тьму, веру и слепую, болезненную страсть.

В одну из темнейших ночей, темнейших безлунных ночей, когда порывы ветра были так сильны, что ставни моего маленького окна под самой крышей распахнулись, и занавески вырвались и затрепетали, точно крылья большой белой птицы, ты пришла за мной, ты звала. Как ты была красива, как трудно, невозможно было не пойти следом… И дождь хлестал из открытого окна прямо мне в комнату, а я все стоял и смотрел, а потом ты наклонилась ко мне и поцеловала…

Не раз дрожь пробегала по моему телу, когда я слушал эту историю впервые. Есть в ней что-то по-настоящему мрачное, та самая тень непреодолимого зла, приводящая людей в ужас. Кончина этого несчастного, поддавшегося страсти, достойна жалости, и в этой смерти, как и в каждой другой, пришедшей с иной стороны мира, таится нечто воистину темное.

Маленький сосуд из синего стекла стоит рядом не случайно. В нем тоже лежит зуб, правда, не целый, а только крошечный его осколок — все, что мне удалось достать. Редчайший случай, когда я приложил усилия, чтобы получить его и иметь наслаждение слушать сию историю вновь и вновь. Признаюсь, в тот раз я вел себя как настоящий коллекционер, не гнушающийся никакими средствами, лишь бы раздобыть понравившуюся ему вещь.

Голос, рассказывающий эту историю, всегда глухой и неясный. Он доносится точно из-под толщи воды или будто бы мой незримый собеседник стоит на другом берегу, и ветер уносит его слова далеко в сторону…

…Этот город снился мне каждый раз, как только на небе всходила полная луна. Я не знаю, когда это случилось впервые, сейчас мне кажется, что так было всегда. Я не знаю ни его названия, ни расположения, ни того, почему оказываюсь там каждое полнолуние.

Это очень странное место. Улицы расходятся прямыми лучами от центра, река делит город на два берега, и вода ее кажется черной. В этом городе всегда темно, на небе нет ни луны, ни солнца, ни звезд, и тесные улочки освещены только голубоватым светом круглых газовых фонарей. Он отражается от влажных мостовых и от стен низких приземистых домов, и сам воздух здесь слегка голубоватый, точно в нем рассеян фосфор. В этом городе всегда холодно, я ощущаю это даже во сне и дрожу, ступая по зеркально-синим от влаги камням. За много лет я научился ориентироваться здесь, как у себя дома, но все равно каждый раз бреду, точно на ощупь. В этом городе всегда пусто. За все проведенные здесь ночи ни единого существа, ни живого, ни мертвого не встретилось мне на пути. Двери домов закрыты, а в застекленных окнах зияет чернота. Здесь нет ни рынка, ни церкви, ни кладбища, только безлюдные пряме улицы и мерный плеск воды. Я не раз видел у берега легкие лодки, предназначенные для веселых прогулок, но они всегда были пусты, покачиваясь на волнах и зловеще скрипя уключинами. Но что-то заставляет меня думать, что этот город не покинут. Мне кажется, будто здесь меня ждет кто-то, кого я обязательно должен отыскать. Я не знаю, кто этот человек и как он связан со мной. Каждый раз, когда за углом одного из домов или в темном провале переулка я будто бы слышу чьи-то шаги или вздохи и бросаюсь туда, я обнаруживаю лишь пустоту, захлопнутые ставни, закрытые двери и вновь оказываюсь совершенно один. Я слоняюсь по пустым холодным улицам, пока где-то там, за пределами сознания, в моем мире, ставшим таким далеким, не наступает утро, и приходит время прощаться с этим странным городом до тех пор, пока не взойдет полная луна, и я вновь не обнаружу себя лежащим где-нибудь у порога наглухо закрытого дома. Это очень страшное место. Но на всей земле не найдется ничего такого, чего бы я не отдал, чтобы его отыскать.

Так город из снов стал моим наваждением, моей idea fixa, и я подчинил ей всю свою жизнь.

Мой род не отличался ни богатством, ни знатностью, которые могли бы позволить мне вести жизнь праздного бездельника, слоняющегося по свету в поисках воплощения непонятной мечты. Поэтому в юности, приложив немало усилий, я поступил в университет, избрав целью карьеру в сфере юриспруденции. Она могла дать хорошее положение в обществе и средства, необходимые мне для путешествий. Учеба также открыла для меня двери обширной библиотеки, где я и проводил большую часть времени, отказываясь от развлечений, которым с удовольствием предавались мои товарищи.

До самого вечера я, склонившись над столом, листал трактаты и сборники законов для учебы, по географии и медицине для себя. На картах и в картинных галереях, в описаниях далеких городов я надеялся найти тот, который снился мне ночами. В беленых домиках Валенсии, в древности Рима, в мистике Генуи, в ажурных мостах Венеции мне было чудилось что-то схожее, но стоило лишь внимательнее приглядеться, чтобы понять: все это даже отдаленно не напоминает мою grand passion. Я посещал курс лекций по географии, жадно слушая рассказы о самых экзотических странах и, пожалуй, из всей бессмысленной болтовни своих более обеспеченных приятелей только одна тема могла вызвать мой интерес — их разговоры о времени, проведенном где-то за пределами родного города.

Отчаявшись напасть на след таким образом, я обращался и к трудам по медицине, надеясь обнаружить во врачебной практике описание случаев, схожих с моим.

Но все было тщетно: я по-прежнему не имел никакого представления о том, как отыскать застывший во времени и в ночи город и все так же оказывался на его холодных набережных каждое полнолуние.

Однако, усердие принесло свои плоды. Не догадываясь об истинных причинах моей неутомимой любознательности и трудолюбия, преподаватели выделяли меня среди прочих. Я блестяще окончил университет и стал стремительно делать карьеру. Шли годы. Все мои планы сбылись удивительно легко и быстро. Я достиг редкого для человека моего происхождения и возраста достатка и положения в обществе, изъездил половину мира, видел красивейшие города, утопающие в роскоши, и нищие, заброшенные деревни, но место из моих снов оставалось все так же недостижимо и все так же близко. Поначалу я все еще надеялся отыскать его, отправляясь в такие края, какие редко выберет человек для приятного времяпрепровождения летом или на Рождество. Но, уже приближаясь к месту назначения, я чувствовал холод в груди, и что-то внутри меня говорило: «Здесь ты не найдешь его».

Это мучило меня нещадно, в иные ночи доводя до лихорадочного исступления, и, в конце концов, я сдался. Какая-то часть меня будто бы всегда знала, что этого города нет ни на одной карте мира и не будет никогда, потому если искать его, то не на этой земле.

Опустошенный и разбитый, я чувствовал себя больным, нуждающимся в хорошем отдыхе и покое. Карьера в избранной мной сфере, увы, не сделала мои нервы крепче. За годы службы я вдоволь насмотрелся на мерзости человеческого существа и не испытывал никаких иллюзий по этому поводу, так же как и не хотел более вести светскую жизнь, приличествующую моему положению.

Потому в начале лета я отправился на воды, где провел несколько месяцев, поправляя здоровье, а затем попросил о месте в небольшом городке в отдаленном и тихом краю. Просьба моя удивила начальство, со стороны это выглядело нелепо: еще молодой неженатый человек, делающий блестящую карьеру, вдруг по собственному желанию меняет все прелести этой жизни на жизнь затворника в захудалом богом забытом городишке. Но именно это и было мне нужно. Я устал от бесплодных поисков и изобилия человеческих пороков, и был готов удалиться на покой.

После долгих уговоров просьба моя все же была удовлетворена, и я, взяв лишь самые необходимые вещи, отправился в далекий маленький город, где для меня уже был приготовлен скромный дом. Здесь я должен был возглавить местное отделение правопорядка, бывший глава которого только что подал в отставку по причине преклонного возраста.

Жизнь здесь и в окрестностях, находящихся под моим ведомом, была тихая. Я провел там почти год, и ни одно преступление не встревожило покой этого края.

Поначалу немногочисленные приятели еще писали мне письма, иногда приезжали проведать меня, восхищались тишиной и свежим воздухом. Но спустя пару недель, обойдя ближайшие окрестности, они впадали в тоску по светским увеселениям, и их вновь тянуло вернуться в жизнь большого города, полную пороков, соблазнов и удовольствий. Вскоре они будто бы совсем позабыли про меня, но я не горевал, и по-прежнему много времени проводил наедине с книгами.

Город, страшный и безлюдный, тающий в мутном газовом свете, все так же являлся мне каждое полнолуние, обрекая на изнуряющие блуждания до зари.

Однажды поздней осенью, когда дело уже шло к зиме, нарочный принес мне не самую приятную новость. В селении, что находилось примерно в двух днях пути отсюда, произошло убийство. Женщина была заколота ножом. Сосед нашел ее ранним утром на полу в кухне. Муж несчастной пропал. То, что убийцей является именно он, судя по словам нарочного, сомнению не подлежало.

Все это весьма раздосадовало меня. Дело казалось мне хлопотным: предстояло разыскать исчезнувшего мужчину, добиться от него признания, переговорить чуть ли не со всей деревней, доставить его к месту заключения: при одной мысли обо всем этом у меня начиналась мигрень. Досаду мою усиливало то обстоятельство, что мой единственный коллега, который мог бы мне помочь, занемог, и мне придется отправляться в путь одному.

Я решил выехать ранним утром, чтобы к ночи достичь почтовой станции, переночевать там, и, таким образом, уже послезавтра оказаться на месте. Мой товарищ и остальные люди должны были прибыть до конца недели.

Дорога представлялась мне не столь утомительной, и я решил ехать один, верхом, но пути господни неисповедимы.

Весь день я ехал довольно быстро. Погода стояла холодная, и резкий, уже по-зимнему колючий ветер обжигал лицо, но ни дождя, ни града не было. Так что я, закутавшись поплотней, спешил скорее добраться до почтовой станции и хорошенько там отогреться.

Дорога пролегала по местам довольно безлюдным, мне предстояло ехать через лес, и редко кто попадался навстречу. Только на холме я увидел несколько домишек: должно быть, там была еще одна деревушка, еще более захудалая, чем та, в которую я держал путь.

Когда солнце стало клониться к закату, случилось еще одно несчастье: внезапно моя лошадь, вероятно, споткнувшись о камень или какую-то преграду, упала на всем скаку, чуть не подмяв меня под себя. Я чудом спасся и откатился в сторону. Поднявшись, я понял, что дело плохо. Бедное животное угодило ногой в незаметную глазу, но глубокую ямку. Лошадь пыталась встать, жалобно глядя на меня, и, видимо, страдая от боли. Нечего было и думать о том, чтобы продолжить путь. До почтовой станции было еще изрядно, и ничего не оставалось, как сделать изрядный крюк, взобравшись на холм, и поискать себе там ночлег.

Мы шли довольно медленно: я не хотел подгонять измученную лошадь, зная, что это лишь скорее окончательно испортит дело. Поэтому на холм мы поднялись уже в глубоких сумерках.

К моему удивлению, здесь оказалась вовсе не захудалая деревушка в несколько домов, как я подумал вначале. Место скорее напоминало небольшой город. Низкие каменные домики с черепичными крышами, мостовые, прямые улицы в красных лучах заходящего солнца имели немного зловещий и неуютный вид. Воздух казался каким-то особенно ясным и прохладным, хотя холм не был так уж высок. Сам не знаю почему, но мне сразу не понравилось это место. Возможно, я просто замерз, был голоден и раздосадован внезапным происшествием. К тому же я никак не мог вспомнить название этого населенного пункта, хотя географию здешних мест по долгу службы и из личного интереса знал отлично.

Гнетущее впечатление усиливали люди, попадавшиеся навстречу. У них был такой унылый и мрачный вид, точно всех обитателей охватила какая-то тревога и неведомая скорбь. Они проходили мимо молча, и никто из них, кажется, даже не собирался предлагать мне помощь.

Это окончательно вывело меня из себя, и в довольно раздраженном тоне я поинтересовался о ближайшей гостинице у первого же прохожего. Пожилой, но еще крепкий мужчина в серой широкополой шляпе, одарив меня таким тяжелым взглядом, точно я спросил его о ближайшем борделе в канун святого праздника, и так же не говоря ни слова, указал мне на низкую каменную постройку в конце улицы.

Я шел, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Будь у меня выбор, я бы тут же убрался из этого негостеприимного места.

Дверь в гостиницу была открыта. Хозяйка, тучная женщина в простом красном платье, грязном фартуке и старом чепце, в ответ на мой вопрос о ночлеге оглядела меня с ног до головы и размышляла так долго, будто я был похож на бездомного попрошайку, но все же предложила мне приют и ужин, а моей несчастной лошади место в стойле. Она велела служанке приготовить комнату для меня наверху и позвала конюха. Из открытой на двор двери выбежала светловолосая девушка, тоненькая, как тростинка, с бледной, почти прозрачной кожей. Она бросила на меня быстрый взгляд, и, кажется, хотела что-то сказать, но хозяйка весьма грубо прикрикнула на нее, и та быстро убежала наверх. Конюх же никак не являлся, и в конце концов женщине пришлось отправиться за ним самой. Я чувствовал себя ужасно утомленным и хотел присесть на стул, как вдруг сзади послышался горячий шепот:

—Сударь, вам нельзя здесь оставаться! Уезжайте, уезжайте скорей!

Я обернулся и увидел, что на лестнице стоит та самая служанка. Ее бледное лицо выглядело очень испуганным: она явно не хотела, чтобы кто-то заметил наш разговор.

—Отчего же? — спросил я. Мои подозрения о том, что в городишке происходит что-то неладное, превратились в уверенность. И как представитель правопорядка я обязан был во всем разобраться, даже если не испытывал к тому никакого желания.

Она спустилась еще на несколько ступеней и, боязливо глядя на дверь, ведущую во двор, снова зашептала:

—Этого я вам не скажу. Только лучше для вас будет, сударь, если вы заберете свою лошадь и переночуете хотя бы и в лесу, но только не здесь.

Конечно, я тут же вспомнил о преступлении, из-за которого, собственно, и оказался здесь. Думая о том, что, возможно, убийца скрывается где-то рядом, я потребовал толковых объяснений, заверив девушку в том, что бояться нечего и что разбираться в таких вещах есть мой долг и прямая обязанность.

В ответ она только испуганно посмотрела на меня — глаза у нее были светло-голубые, почти бесцветные, и горестно покачала головой:

—Ах, сударь, совсем не этого следует здесь опасаться. А того, от чего вас не уберегут замки и стены. Плохое место и время вы выбрали для ночлега. Случись с вами несчастье хотя бы завтра, было бы намного лучше.

Этими словами она окончательно запутала и смутила меня. Я решительно был намерен разобраться в том, что происходит в этом неприятном месте, которое к тому же находится под моим ведомом. Я взбежал по лестнице и бесцеремонно схватил девушку за локоть. Она не отдернула руку, только отвернулась, точно боясь смотреть мне в глаза, и сказала:

—В этом месте людям иногда снятся плохие сны. Очень-очень плохие сны…

Не ожидавший такого ответа, я на миг растерялся. Только мне была ясна вся ирония сложившейся ситуации. Я заверил ее, что, если дурные сновидения — это все, чего она опасается, то пусть лучше побеспокоится о себе.

Она только посмотрела на меня с таким отчаянием, что мне впервые стало по-настоящему не по себе.

Тут мы услышали приближающиеся шаги и громкую ругань хозяйки. Девушка быстро отдернула руку и побежала вниз, обернувшись и прошептав на ходу:

—Умоляю вас, уезжайте сейчас же, немедленно!

Естественно я и в мыслях не имел пересказывать наш разговор хозяйке точно так же, как и убираться отсюда. Женщина, хоть и не отличалась гостеприимством, как того требовало ее работа, но, в отличие от прочих жителей этого городка, не казалась встревоженной.

Я едва стоял на ногах от усталости и пообещал себе разобраться со всем этим завтра, списав все на суеверия, которыми здешние места были на редкость богаты. Люди, жившие в этих краях, охотно верили самым нелепым россказням и полагались на календари и приметы больше, чем на собственный разум. Хозяйка сказала, что ужин подадут наверх и отдала мне ключ. Комната оказалась небольшая, но, к моему удивлению, довольно уютная. Однако, у меня не было ни сил, ни желания разглядывать обстановку. Я бросился на кровать и тут же уснул.

Меня разбудила какая-то неведомая сила. Так, бывает, просыпается человек, еще во сне услышавший пронзительный крик с улицы. Я лежал на кровати одетый. В комнате было совершенно темно, видимо, стояла глухая ночь, а я заснул так крепко, что не слышал, как принесли ужин. Однако сейчас сна точно не бывало. Я вскочил и подошел к окну.

То, что я увидел, заставило мое сердце колотиться с бешеной силой. Ровные прямые улицы, освещаемые мягким голубоватым сиянием, какой могут дать только газовые фонари. Влажные мостовые чуть мерцают, и холодный до дрожи воздух наполнен легкой дымкой. Кругом стоит такая тишина, точно в этом городе не осталось никого, кроме меня.

Я стремглав кинулся из комнаты, не разбирая дороги и рискуя сломать себе шею на абсолютно темной лестнице. Внизу не было ни души, дверь во двор была распахнута, и я выбежал туда, надеясь отыскать хотя бы свою лошадь, чтобы убедиться, что не схожу с ума.

Конюшня — узкое здание из серого камня — пустовала. В открытых стойлах гуляли сквозняки, сырое сено было свалено беспорядочной кучей.

Я бросился на улицу, громко крича, надеясь отыскать хоть кого-нибудь. Двери домов были крепко закрыты, а в застекленных окнах зияла чернота, точно, пока я спал, все население вдруг разом покинуло это жуткое место.

На мгновение ледяной ужас охватил меня. Я был уверен, что не сплю. Теперь, в ночном голубоватом газовом свете, я ясно видел и понимал то, чего не заметил вечером. Этот город — тот самый, что снился мне все эти годы. Моя terra grata. Я не узнал его, потому что всегда оказывался здесь только ночью.

Я искал это место с отчаянием и страстью, с надеждой и упорством столько лет, но теперь, оказавшись здесь, не знал, что делать.

Я стоял на пустой темной улице, дрожа от холода, ужаса и растерянности, и надо мной не было ни звезд, ни луны, ни солнца. Откуда-то впереди слышался знакомый мне плеск волн.

Я бросился туда, оставив дверь открытой. Пустые каменные дома молчаливыми стражами выстроились вдоль улицы, провожая меня тяжелым взглядом пустых оконных глазниц.

Вода в реке была абсолютно черной. Перекинутый через нее легкий резной мостик казался призрачным в зябком ночном тумане.

И вдруг, у другого берега я увидел лодку. Из крепких гладких досок, с красной кормой, она была похожа на венецианские лодочки, а в ней, опустив глаза, сидела женщина с длинными густыми волосами, даже в этом неверном свете я видел, что они точно вересковый мед. На ней было платье странного покроя, с тугим корсетом, а кожа будто светилась во тьме. Никогда, ни разу за много лет, за все эти ночи, ни в одном сне я не видел ее. Но, как только она подняла взгляд, мне стало ясно, что я так долго искал, отдавая этому все свои мысли, дни и каждую полную луну.

Я уже кинулся к мостику, схватившись за влажные перила, когда услышал далекий, точно из другой жизни, но пронзительный крик:

—Сударь, нет! Вы еще можете вернуться!

Я обернулся и вдалеке, где-то там, откуда я пришел, увидел теплый солнечный свет в дверном проеме и тоненький силуэт.

На мгновение мне показалось, что все это — лишь привычный сон, и сейчас я снова очнусь в комнате маленькой гостиницы, чтобы и дальше влачить свои дни, разбитый и больной недостижимой мечтой отыскать город из своих видений.

Изо всех сил стиснув перила, точно надеясь ухватиться за них, как за спасательный канат, будто они были единственным реальным предметом во всем мире том и этом, я решительно кинулся вперед по мосту.

И в тот же миг я услышал, как далеко-далеко хлопнула дверь, и город снова стих. Только легкий плеск волн, запах воды и вязкий речной туман остались со мной.

Я шел по мосту очень долго, и уже был готов подумать, что этот мост и я — единственное, что когда-либо существовало на свете, но тут я ступил, наконец, на землю.

У берега покачивалась на волнах лодка. С красной кормой, похожая на легкие венецианские гондолы, предназначенные для веселых прогулок. Она была пуста, и чуть скрипели железные уключины.

Я не вернулся. И не проснулся в маленькой комнате местной гостиницы. Утром молодая девушка с печальными испуганными глазами найдет мое уже остывшее тело, перекрестится и тихо расскажет обо всем хозяйке. Та лишь равнодушно пожмет плечами. Сообщить обо всем в город отправят нарочного. Мое тело непременно заберут и опустят в землю, прочитав над ним молитвы об упокоении души, а обстоятельства моей смерти так и останутся неразрешимой загадкой. Моему бедному товарищу, кажется, не придется отдыхать в это Рождество. Мне было бы жаль его, но теперь все это так далеко. Где-то там, в городе, окутанным темно-синим светом газовых фонарей захлопнулась дверь, которая открывается каждую полную луну, но непременно тысячную по счету, раз и навсегда отделив меня от привычного мира. Я не говорю о смерти, потому что я не умер, просто, однажды уснув, я не вернулся, как не возвращаются люди, которые долго и бесцельно скитаются по свету, но, в конце концов находят тот край, где успокоилось их сердце, и где им захотелось бы остаться до конца своих дней.

Так и я остался в этом городе. Сейчас мне кажется, что я жил здесь всегда. Это очень странное место. Улицы расходятся прямыми лучами от центра, река делит город на два берега, и вода ее кажется черной. В этом городе всегда темно, на небе нет ни луны, ни солнца, ни звезд, и тесные улочки освещены только голубоватым светом круглых газовых фонарей. Он отражается от влажных мостовых и от стен низких приземистых домов, и сам воздух здесь слегка голубоватый, точно в нем рассеян фосфор. В этом городе всегда холодно, теперь я ясно ощущаю это, ступая по зеркально-синим от влаги камням. Двери домов закрыты, и я не пробую больше стучать в них. Здесь нет ни рынка, ни церкви, ни кладбища, только ровные пустые улицы и легкий плеск волн, на которых качается лодка с красной кормой.

Это очень страшное место. Но на всей земле не найдется другого такого места, за возможность остаться в котором я заплатил бы любую цену.

Душа моя, вопреки всем молитвам и вознесениям, теперь никогда не обретет покой. Он был неведом мне и при жизни, и останется далек от меня и поныне. Потому что теперь ее снедает другая страсть.

Я видел тебя только однажды. Тогда это была ночь, ночь в том темном, пустом и странном городе, в котором застыло время, в котором солнце уже никогда не встанет, и круглые сутки улицы освещаются призрачным светом газовых фонарей… Кто ты? Призрак? Колдунья? Или душа этого странного места, города, над которым уже не светит ни луна, ни солнце…Я не знаю, и только брожу здесь теперь, полубезумный, потерянный, забывший свое имя и судьбу, и ведомый лишь одной надеждой: когда-нибудь снова увидеть здесь тебя.

Истории наших смертей не менее разнообразны, чем истории наших жизней. Для кого-то она обычна и уравнивает со многими сотнями ушедших, а кто-то только на последнем пороге встретится с чудом. И я, слышавший и видевший смерть, может быть, чаще, чем кто-либо из ныне живущих, знаю о ней все же не многим больше, чем любой из нас.

Может быть, когда-нибудь и к моим останкам, нашедшим покой в мягкой земле, поросшим цветами и мхом, приблизится незнакомец, который обладает даром, подобным моему. Кто знает, какую историю он услышит. Я могу лишь надеяться, что она будет настолько занимательной, что подарит ему несколько интересных минут в такую же глухую бессонною ночь, как эта.

А пока я отправляюсь в постель, чтобы отдаться сну — подобию того забытья, который рано или поздно ожидает нас всех.

Кошка

Автор: Анна Томенчук

Страница автора: http://vk.com/madamepamira

Краткая аннотация. Треверберг. Уникальный город, затерянный на просторах Восточной Европы. Мегаполис, живущий своей жизнью, своим определенным ритмом. Город, разделенный надвое, где смешивается несовместимое. Это рассказ о любопытном мальчике, старинном особняке на окраине Треверберга и кошке.

Рассказ написан в рамках мира «Хроники Темной змеи», который разрабатывается в соавторстве с Анастасией Эльберг. Текст рассказа авторский.

Рассказ написан от третьего лица. Главный герой – мальчик по имени Джозеф.

Мальчик Джозеф или попросту Джо, как его называли родители, был умным мальчиком. Он знал, что нельзя выходить из дома вечером. А еще он знал, что если желание выйти из дома сильнее внутреннего понимания «это совершенно определенно делать не следует», надо взять с собой фонарик, еду и телефон. И обязательно проверить, в каком состоянии батарейка и баланс! Джо был умным мальчиком, он смотрел фильмы ужасов.

Папа купил маме большой дом почти на окраине Треверберга, и мальчик, довольный, что он теперь почти самый крутой и смелый (по самому факту жизни в старой части) среди одноклассников (он учился в младшей школе), потихо

Дата добавления: 2015-11-14