Другая болезнь

Автор: Максим Киреев

Краткая аннотация. История молодого человека, оказавшегося по велению сердца среди охваченного ужасами холеры Петербурга.

Тяжелое мрачное небо нависло над Петербургом. Порывистый злой ветер срывал последние листья с деревьев и голые ветви зловеще шумели, глядя в серое, затянутое тучами небо. Изредка на землю падали тяжелые капли дождя.

Улицы были безлюдны, лишь изредка кое-где со скрипом проезжала холерная труповозка, да пробегал случайный прохожий. Порою можно было увидеть неубранных покойников, лежащих прямо на мостовой. Озлобленный люд сбивался в стаи и нападал на врачей, а иногда и просто на тех, у кого было что-нибудь ценное. Тревожный колокольный звон разносился далеко по пустынным улицам и смешивался со стонами больных и умирающих.

Многие бежали из города, спасаясь от холеры, и оттого дома стояли пустые и заброшенные, глядя на пустые улицы мрачными провалами окон. В обилии расплодились бездомные собаки.

Стояла осень 1831-го года.

Молодой чиновник девятого ранга Осиновский Алексей Михайлович оставался в Петербурге. Причиною тому служило не отсутствие сбережений, ибо Осиновские являлись весьма состоятельным семейством, и даже не служба, которую в те дни многие оставили. Причиною того, что Алексей Михайлович медлил с отъездом, служила молодая особа по имени Ольга Олеговна Озерова, в которую молодой человек был страстно влюблен. Теперь же Осиновский дожидался подходящего случая, чтобы просить её руки.

Алексей Михайлович частенько бывал в доме у Озеровых, где его тепло принимала родная тётка Ольги Олеговны, властная пожилая дама графиня Вансмутова, чей муж погиб на войне 1812 года. Молодая Озерова жила под её протекцией, поскольку оба её родителя отсутствовали. Озеров Олег Павлович, будучи военным чином, был откомандирован на Кавказ, где прибывал последние два года, а мать умерла при родах.

В один из таких визитов Осиновский откланялся позднее обычного, когда ночь уже опустилась на город. Алексей Михайлович брел по улице, погруженный в свои мысли, однако высокая фигура позднего прохожего заставила его отвлечься от своих грез. Нечто в этом господине заставило Алексея Михайловича насторожиться, хотя на первый взгляд ничего необыкновенного в нем не было, кроме разве что бледности лица, чрезмерной даже для жителя Петербурга. Но ещё одна деталь привлекла внимание Осиновского: теперь редкий прохожий отваживался выходить из дому после заката без необходимости, отчасти из-за страха перед болезнью, а отчасти опасаясь стать жертвой беснующихся ватаг черни; но бледный господин выглядел так, будто он праздно гуляет по городу.

Повинуясь неясному порыву, молодой человек последовал за незнакомцем, держась от него на приличном расстоянии, стараясь не вызвать подозрений. Алексей Михайлович и сам не смог бы объяснить, что заставило его поступить подобным образом, и что за щемящее чувство тревоги поселилось у него в груди.

Тем временем бледный господин подошел к дому, в котором находилась квартира Озеровых. К удивлению Осиновского, незнакомец остановился прямо под окнами Ольги Олеговны.

Алексей Михайлович услышал за спиною громкий шорох и оглянулся, но то была всего лишь крыса. Когда молодой человек снова перевел взгляд в сторону бледного господина, то обнаружил, что незнакомец исчез, как будто растворился во тьме.

Алексей Михайлович постоял ещё некоторое время вглядываясь в тени, и поспешил к себе, тщетно пытаясь унять непонятную тревогу в своей душе.

Той ночью Осиновскому привиделся странный сон. Алексей Михайлович ясно видел дом, в котором располагалась квартира Озеровых, различал и окно в комнату дорогой сердцу Ольги Олеговны. Далее он увидел высокого худого человека, идущего по улице. Былов в нем что-то, отчего он становился похож на некое потустороннее существо.

Таинственный господин остановился под окнами квартиры Озеровых и еле слышно позвал Ольгу Олеговну. Невероятно, но она тот час же появилась в окне.

-Ах, милый друг! – воскликнула она, увидев тень.- что же вы, в столь поздний час… впрочем входите, входите же скорее! С этими словами Оленька широко распахнула окно.

Подул холодный ветер, и тени взлетели вместе с ним, и вот уже худой господин в окне. Он на секунду оглянулся, и Осиновский увидел его лицо. Алексей Михайлович тут же узнал в нем встреченного вечером незнакомца, но теперь лицо его было ещё более бледным, с каким-то синим оттенком, а глаза… глаза горели красным огнем! Взгляд бледного господина пронзил Осиновского и всё тело его охватила дрожь. Иссиня-черные губы растянулись в улыбке, и… Алексей Михайлович проснулся.

Вскочив с постели, Осиновский дрожащими руками зажег свечу и прочел молитву. Теперь спокойствие постепенно возвращалось к нему, и через некоторое время Алексей Михайлович задул свечу и вновь лег. Но что-то никак не давало ему уснуть, какое-то воспоминание о предыдущем сне. Молодой человек призвал всё свое здравомыслие, но мысль о том, что это все неспроста, не давала ему покоя до самого утра.

На другой день, проснувшись, Осиновский немедленно засобирался к Озеровым.

-Ох барин, недобрые дела творятся- говорил Прохор, холоп Осиновского, исполняющий при нем обязанности камердинера.- Нынче в ночь мужички доктора забили до смерти. Звереют мужички-то, спаси Господи…

Алексей Михайлович ответил что-то сухо и отправил Прохора за извозчиком.

Проезжая мимо Гостиного Двора, молодой человек увидел старика в рубище, который что-то кричал проходящим мимо него людям.

Над городом нависло гнетущее напряжение. Всё небо затянуло тучами, и оттого казалось, что уже настали сумерки. Холодный осенний ветер зловеще завывал во дворах.

По прибытии к дому Озеровых, неясное беспокойство, терзавшее Осиновского всю дорогу, усилилось.

Войдя в гостиную, где как и было у них заведено, его принимала графиня Вансмутова, молодой человек увидел невысокого и немного полного человека в очках с аккуратной бородкой и тонкими усиками.

-Дорогой Степан Андреевич, рекомендую вам Алексея Михайловича Осиновского, большого друга нашего семейства- торжественно произнесла графиня Вансмутова. – Алексей Михайлович, рекомендую вам доктора Степана Андреевича Майера, также большого друга нашей семьи, недавно вернувшегося из Европы, по которой он путешествовал, изучая медицинские науки. Степан Андреевич любезно согласился лечить мою бедную племянницу.

- Так Оленька больна? – с тревогою спросил Осиновский.

- К нашему общему глубочайшему горю - произнес доктор. Говорил он с едва заметным немецким акцентом.

- Нынче утром Оленьку обнаружили без сознания и совершенно бледную. Я немедленно послала за Степаном Андреевичем.- Молвила графиня.

- Что же за хворь сразила её?

- Покуда ещё рано делать выводы. Я буду наблюдать Ольгу Олеговну ещё несколько дней, а затем поставлю диагноз и назначу лечение.- проговорил доктор.

- Что ж, видно нам остается только молиться за здравие Оленьки - сказал Алексей Михайлович- спаси её Господь.

С этими словами Осиновский откланялся.

- Алексей Михайлович! – услышал молодой человек за спиною, едва только отошел от двери на некоторое расстояние.- Алексей Михайлович, постойте!

Осиновский обернулся, и увидел доктора, спешащего к нему.

- А, Степан Андреевич! К чему такая спешка?

- Алексей Михайлович, здесь невозможно говорить. Нет ли у вас на примете места, где мы могли бы побеседовать с глазу на глаз? Мне необходимо сообщить вам нечто чрезвычайно важное!

-Ну что ж…- Осиновский был чрезвычайно заинтригован, а доктор производил впечатление человека рассудительного, из тех, что не станут паниковать по пустякам.

В скором времени они уже сидели в кабинете Алексея Михайловича. Осиновский не держал дома слуг кроме Прохора, а из соседних квартир все постояльцы разъехались, и доктор нашел кабинет вполне подходящим местом.

- Что ж, Алексей Михайлович- начал доктор- прошу вас выслушать меня внимательно и поверить, как бы невероятно не звучал мой рассказ. Дело в том, что хворь, терзающая Ольгу Олеговну, совсем не холера!

-Ну и слава Богу!- воскликнул Осиновский- так вы уже знаете, чем она больна?

-Не всё так просто. Я уже видел подобное, находясь в Румынии. В медицинских трудах я искал описание подобных случаев, и находил их по всей Европе, от Франции до Польши. И теперь, основываясь на симптомах, наблюдаемых у больной, я могу с уверенностью утверждать - Ольга Олеговна стала жертвою кровососа!

На лице Осиновского отразилось неверие. Доктор посмотрел ему прямо в глаза и произнес:

- Впрочем, я вижу что вы мне не верите. В таком случае я предлагаю вам лично убедиться в правдивости моих слов. Я уверен, что нынче ночью вампир вновь явится к своей жертве, и вы сможете увидеть его своими глазами.

- И как же мы это сделаем?

- Сегодняшнюю ночь мы проведем в дежурстве неподалеку от дома, где живет Ольга Олеговна. Когда кровосос придет к ней, вы сами всё увидите.

Поначалу Осиновский посчитал слова доктора недостойными внимания, но уверенный голос и интонация, с которой говорил Степан Андреевич, поколебали его уверенность. Алексей Михайлович рассудил, что одна бессонная ночь ему не повредит, а если это как-то может помочь Оленьке…

Чуть стемнело, Осиновский вместе с доктором отправились на своё дежурство. Ночь выдалась холодная и ветреная. Уже скоро Алексей Михайлович готов был отказаться от затеи и обвинить доктора в сумасшествии. Но к счастью долго ждать им не пришлось.

-Взгляните! – доктор дернул его за рукав.

Осиновский увидел высокую фигуру. Прохожий двигался неспешно, как будто прогуливаясь, и остановился прямо под окнами комнаты Ольги Олеговны. И тут Алексей Михайлович не поверил своим глазам. Казалось, незнакомец на мгновение растворился во тьме, а затем облако серебристого тумана поднялось прямо к столь дорогому для сердца молодого человека окну. Окно же открылось перед серебристым туманом, как будто само по себе. Серебристый туман проплыл в комнату, а затем, уже внутри, промелькнул высокий силуэт, но всего лишь на секунду.

- Это невозможно… - потрясенно прошептал Алексей Михайлович – это просто невозможно.

- Теперь вы мне верите? – спросил доктор.

- Черт побери, нет! Я не верю вам, но я верю своим глазам! Спаси Господи… Оленька! – Осиновский решительно направился к двери дома.

- Стойте! Да стойте же! - доктор схватил его за плечо – у нас ещё есть время, ибо Ольга Олеговна молода и хорошо питалась, а стало быть скоро она не умрет. К тому же сейчас мы ничего не сможем сделать. Необходимо как следует подготовиться. – Степан Андреевич говорил горячо и уверенно, впрочем как и всегда.

- Ладно, я верю вам. Что дальше?

- Я снимаю комнату в пансионате N. Приходите ко мне завтра после полудня, как сможете, и мы обсудим наши дальнейшие действия. А сейчас нам следует найти извозчика, и поскорее. На улицах теперь… впрочем, вы и сами знаете.

На другой день Осиновский проснулся поздно. Умывшись, молодой человек приказал Прохору немедленно отправляться за извозчиком, чтобы экипаж был готов немедленно после окончания завтрака.

Над городом кружились первые снежинки. Похолодало, и редкие прохожие выпускали облачка пара изо рта, стараясь укутаться потеплее. В воздухе пахло гарью, видимо ночью где-то неподалеку был пожар.

Окончив трапезу, Алексей Михайлович сел в ожидавшую его повозку, и приказал ехать к пансионату N. С собой молодой человек прихватил тяжелую дубовую трость с потайным кинжалом и дуэльный пистоль.

Перед Гостиным Двором собралась толпа черни. В центре внимания, на возвышении из какого-то хлама, стоял вчерашний старик в рубище. Голос его как будто окреп, и старик успешно перекрикивал довольно шумных своих слушателей.

- Православные! – кричал старик, обращаясь к обступившей его толпе. – Губит люд русский немчура поганая! В лекарей нарядились, а людей злонамеренно травят, креста на них нет! В бараки гонят, гноят невинных! Али стерпим мы такое поругание, православные! Бей душегубов, братцы, дави нехристей!

Мужики одобрительно гудели. Откуда ни возьмись появились казаки и начали теснить толпу, хлеща людей нагайками. Дед в рубище продолжал что-то кричать, но теперь Алексею Михайловичу было совсем его не слышно. Не желая дожидаться развязки, молодой человек велел извозчику поторопиться.

Степан Андреевич уже ожидал Осиновского и немедленно пригласил его в свой кабинет. На письменном столе молодой человек заметил несколько старинных медицинских книг на немецком и французском.

- Итак, что нам известно о вампирах? – Начал Степан Андреевич – Вампиры суть ожившие мертвецы, адские создания, встающие из гробов своих лишь только во тьме, с тем, чтобы пить кровь людскую. В миру широко распространено мнение, что укушенный вампиром и сам после смерти восстанет из мертвых и начнет пить кровь, но мнение сие ошибочно; в книгах говорится, что вампиром станет лишь тот, кому после укуса вампир добровольно даст отведать своей крови. Жертва же умирает не от самого укуса, но от кровопотери, причем далеко не после первого визита. Известны случаи, когда укушенные выживали, если кровосос переставал их посещать. Ну а самый простой способ обезопасить жертву- уничтожить вампира.

Доктор перевел дух и продолжил:

- Вампиры обладают чудовищной физической силой. В книгах упоминается, что один кровосос способен одним ударом убить взрослого мужчину. Вместе с тем, их тела существенно более мягкие, чем тело обычного человека. Однако обычное железо не нанесет им существенного вреда, ранить их можно только серебром.

Степан Андреевич вновь замолчал, собираясь с мыслями.

-Помимо серебра, вампиры боятся также чеснока и святой воды. Но лишь солнечный свет и осина могут наверняка уничтожить порождение ада. Самый верный способ - найти логово вампира и вбить ему в сердце осиновый кол. В старину в Европе существовали целые монашеские ордена, которые занимались поиском и уничтожением кровососов. Однако нам этот способ не подходит, поскольку времени у нас меньше, чем я предполагал поначалу, ибо Ольга Олеговна так и не пришла в сознание, а о том, где искать логово вампира, мы не имеем ни малейшего понятия.

- И что же нам делать?

- Я предлагаю такой план. Мы убедим графиню Вансмутову, что мне необходимо провести ночь подле Ольги Олеговны, и далее, покуда ей не станет лучше. А вас я оставлю как своего помощника. Когда кровосос явится, а он явится, я в этом уверен, мы используем осиновый кол чтобы уничтожить его. Кол я уже приготовил. А также чеснок и святую воду.

- Ну что ж, раз другого выбора у нас нет, мы поступим так, как вы предлагаете. – Согласился с доктором Осиновский.

Уговорить графиню Вансмутову не составило особого труда. Старая женщина была взволнована судьбою своей племянницы, и теперь видела в докторе Майере единственную надежду на её выздоровление. Об истинных причинах хвори Ольги Олеговны ей было решено не сообщать.

Перед сном Степан Андреевич велел натереть шею Ольги Олеговны чесноком. Когда стемнело, Алексей Михайлович вместе с доктором заняли позицию у дверей. Молодой человек зарядил пистоль, а доктор подготовил осиновые колья. Их дежурство началось.

Осиновский услышал скрип открываемого окна и немедленно растолкал задремавшего доктора. Вдвоем они открыли дверь и вошли в комнату Ольги Олеговны.

Войдя, Алексей Михайлович увидел, как высокая темная фигура склонилась над постелью его возлюбленной. В комнате царила атмосфера ночного кошмара, страшного сна наяву. Всё вокруг казалось нереальным, и сам воздух как будто стал невероятно густым.

Тень склонилась над Ольгой Олеговной, готовая впиться в её нежную шею… но вдруг с шипением отшатнулась! «Чеснок!» - пронеслось в голове у Осиновского и тот час же наваждение спало.

Алексей Михайлович поднял пистоль, прицелился и выстрелил. Он готов был клясться на кресте, что попал, однако кровосос лишь покачнулся и обратил свой взор в сторону вошедших.

Бледное лицо, иссиня-черные губы, красные горящие глаза… Осиновский в тот же миг узнал человека из сна!

Вампир обнажил клыки и зашипел.

Молодой человек позабыл обо всем, что говорил ему доктор, и, выхватив потайной кинжал из трости, отважно бросился на врага. Первым же ударом он нанес неприятелю рану в грудь, но кровосос совершенно не обратил на неё внимания.

- Колья! – Отчаянно вскричал Степан Андреевич, и в ту же секунду вампир одним движением руки выбил оружие из рук Осиновского, а затем ударил наотмашь в грудь. От удара молодой человек отлетел к стене и сознание его затуманилось.

Сквозь белую поволоку, застилавшую глаза, молодой человек увидел, как доктор, схватив осиновый кол как штык, бросился на кровососа и сумел проткнуть его живот. В тот же миг тело вампира объяло синее пламя, и он издал дикий крик.

Адская тварь сгорала в синем пламени. Куски плоти падали на пол, оставляя обнаженные кости, пока не остался один лишь серый скелет. Через мгновение и он рассыпался в прах. В комнате стоял устойчивый запах тлена.

Осиновский нашел в себе силы встать и подойти к доктору, неподвижно лежащему на полу. Ладони его почернели, но Степан Андреевич всё же дышал.

Ольга Олеговна была всё так же бледна и по-прежнему без сознания.

Алексей Михайлович почувствовал головокружение. Молодой человек услышал топот, и хотел было уже кликнуть слуг, но кровь заполнила его горло и он лишился чувств.

Ночь над городом стояла ясная, и ангел на шпиле Петропавловского собора соседствовал с полною луной. А снизу на них глядели черной гладью своих вод реки, да ещё мрачные дома, немые свидетели всей истории города. Сколько судеб видели они, сколько тайн могли бы открыть, сколько рассказать. Но они молчат, и только злой осенний ветер завывает на улицах Петербурга.

Душа

Автор: Сэди

Краткая аннотация. Размышления безымянного города о своей душе.

Говорят, душу можно увидеть в глубине глаз, наверное, где-то за зрачком, в радужке. Смотреть только нужно не прямо, а как бы самым краешком, и тогда-то она, душа, раскрывается подобно цветку во всем своем великолепии. Говорят, плохую душу отражает тело; оно морщится, уродуется, становясь под стать гниющему невесомому комочку, прочно угнездившемуся в сердце. Говорят, душа отражается в совершённых… или несовершённых поступках, будь то разбитая в приступе ярости глиняная кружка точнехонько о голову обидчика, или же милостивое подаяние в пенни весом какому-то провонявшему мочой и помоями оборванцу с обрубком вместо ноги.

Говорят… они вообще много чего говорят.

У него вот не было глаз, в которых можно было бы углядеть хотя бы тень этой неуловимой эссенции. Точнее, у него не было глаз как таковых, лишь тысячи и тысячи окон, самых разнообразных: в красивых разноцветных витражах нескольких церквей, в дорогом убранстве тонкого, идеально прозрачного стекла у тех, верхних жителей, или же с более дешевой начинкой замутненных стекольных пластин, непрочных и кривых, будто бы спаянных из множества слез, смешанных с грязью. А еще были глазницы, пустые и за малым не кровоточащие, иногда заклеенные тонкими кусками прогнившего полотна, а иногда и прочно заколоченные почерневшими от влаги досками.

Он был громаден и уродлив в своей фантасмагоричности. Некогда маленький, славненький и очень уютный, он разросся вширь и ввысь, заполнив собой все пространство на много миль вокруг. Беспорядочно разбросанные домишки отвратительно, подобно гнойному нарыву, срастались другими домиками, и иногда у него создавалось впечатление, будто они паниковали и лезли друг на друга, давя своей нелепостью, душа слишком близким присутствием.

Да и никаких особых поступков он не совершал. Так, наблюдал, как где-то в тени грязного переулка громко стонет шлюха, отдаваясь за невеликие деньги, или какой-то упившийся до чертей пьяница храпит в луже собственной блевотины, прижимая к пузу практически опустевшую бутыль с дешевым пойлом. Иногда он вроде бы чувствовал легкий укол смущения, когда очередной безобидный малый получал лезвием по горлу из-за лишней горсти монет, да так и оставался одиноко гнить где-нибудь в куче с мусором, источая приторно сладкую вонь смерти.

Он ничего не мог сделать. Он был способен лишь наблюдать.

Он не знал, есть ли у него душа, как у любого живого существа, потому что живым он никогда не был. Он лишь ощущал себя таковым, чувствуя, как по его огромным легким несется ветер, ненадолго выдувая затхлый воздух бедности, или же наоборот приторную надушенность богатства, подгоняя этих, вечно бестолково снующих в его улицах-артериях. Он всё дышал, часто и жадно, каждый раз прогоняя тихий шепот тысячи своих имен, напрасно, к слову, лишь пугая облезлых кошек. Он, наверное, не любил свою гротескность, все еще нежно вспоминая о временах давно минувших, когда этих было мало, и домишки стояли не так тесно. Он равнодушно относился к своему бездействию, прекрасно осознавая всю бесполезность думанья иначе.

Но все же этот вопрос о душе нисколечко не умалял его любопытства, все мучил своей нерешенность.

Иногда он мечтал о том, как он вдруг становится легким и воздушным, даже легче пылинки, и летит куда-то вдаль, весь такой свободный и необузданный, точно ветер. Иногда ему казалось, что еще чуть-чуть, и его душа вдруг расцветет буйным и прекрасным цветом, и все тогда увидят, каков он на самом деле, и перестанут ненавидеть уродливость узких, давно провонявшихся улочек, кошмарность нависающих надо всем высоких домов и, конечно же, безграничность его расстояний. А иногда он просто, смирившийся со своей участью, безразлично наблюдал за праздной жизнью верхних и тленной бедностью нижних.

Он часто думал об этих, вечно копошащихся в его нутре. Будь его воля, он бы не думал о них вовсе, но не замечать их, заполонивших его, словно саранча, было невозможно. Он не то, что ненавидел их, но и особой приязни к ним не испытывал. По большинству своему они представляли собой довольно жалкую картину: либо трясущиеся над своим богатством, либо трясущиеся от своей бедности. Хотя да, иногда попадались интересные личности. Тогда он с чувством внимал им, слушал украденные сквозняками и порывами ветра слова их, забавные, иногда очень глубокомысленные, смотрел на них своими глазами-окнами и отчего-то думал, что они – его жизнь. Все эти, больные и немощные, надушенные и насквозь пропахшие резким пóтом, дряхлые и полные сил и мечтаний. Он жил ими; их чувствами и переживаниями, их поступками, злыми и добрыми, их рождением и их же смертью, столь цикличными – один появляется, другой умирает.

Он думал, что он будет вечен, так же, как и этот нескончаемый замкнутый поток их скоротечной жизни.

А потом его, такого могучего и вечного, не стало.

Он знал, где зачалось опасное пламя, хотел бы сказать, да не мог. Сначала ему казалось, что еще чуть-чуть, и оно уйдет прочь, падет под ливнями обрушиваемой на него воды. А потом вдруг понял, что это его конец.

Они спешно покидали свои обжитые домишки, хватали все, что могли унести на себе, бросали все, что не могли. Бежали сломя голову, бешено выпучив ничего не соображающие от страха глаза, без разбору кидаясь то к одной улице, то к другой. А он молча смотрел на них и горел, красиво и ярко, и торжественно; огонь одевал его подобно дорогому и богато убранному фраку. Раньше он бы, наверное, кричал. Не от боли, ее он не испытывал, от страха, наверное.

Он помнил осады – тысячи сверкающих наточенных мечей и длинных копей, как кровь тошнотворно заливала его артерии, просачивалась сквозь плотно подогнанные камни, пропитывая землю глубоко вниз, как в воздухе стоял мерзкий запах вываливавшихся из распоротых брюшин потрохов.

А он ревел, точно раненый зверь, но безмолвно.

Он помнил и Черный Мор, с легкой, покрытой гнойниками руки унесший в небытие половину его многочисленного население. Как надрывно стенали запертые в карантинниках больные и неудачливые здоровые, как они дохли, словно навозные мухи.

Да, точно он не знал, но был уверен, что обязательно кричал бы тогда, громко и упрямо, пока кто-нибудь его бы не услышал. А сейчас он просто наблюдал, отстраненно размышляя о чем-то своем. А они все неслись кто куда, кричали и рыдали, задыхались от сдавливавшего горло ядовитого дыма, падали бездыханные и тут же горели, объятые красивым бесовским пламенем.

Он медленно умирал и принимал это как должное, выпуская из распахнутых ворот свою жизнь. А умирая, думал, что душа у него, наверное, все-таки есть.

***

На пепелище, упрямо пробиваясь сквозь толщу его останков, распускался белый цветок.

Дата добавления: 2015-11-14