Интертекст как документ

Задачу фиксировать современную действительность выполняет не только смоделированная речь определенных социальных слоев, но и щедро представленный в пьесах Коляды интертекст: «Тут и соединение в целое высказывание расхожих фраз из разных популярных песен, стихов, которые учат в школе, самых ударных театральных монологов – словом, всего того, что стало знаками культуры и превратилось в банальности. Причем сами эти “цитаты” перевираются, вступают в диалогические сцепления с каноническим текстом, со словом, рожденным прозаической реальностью, оттеняются соседством с ненормативной фразеологией» [192, с. 46]. Проиллюстрируем это наблюдение Н.Л. Лейдермана двумя примерами.

Галя из пьесы «Букет» в лучших традициях совмещает цитаты с бранью: «Игореша, иди ко мне! Плюнь на него! Ты победил! Мы с тобой уедем отсюда! Мы с тобой поедем по свету, будем сеять разумное, доброе, вечное! Сука ты вонючая, поняла? И ты тоже говно на палочке! Мы будем нежность и доброту с тобой проливать... Пошли, Игореша!» [106]. Так в пределах одной фразы умещаются Некрасов и «говно на палочке», становясь вещами одного порядка. У героев, по словам Н. Лейдермана, «лингвалитет слился в один несуразный ком, высокое и низкое не знают своих мест» [192, с. 46]. Лексика всех пластов – литературные выражения, канцеляризмы и блатная феня могут сплавляться в одну конструкцию, это настоящий языковой хаос.

Наиболее яркий и даже яростный пример – это монолог старухи из пьесы «Кликуша» (1989 г.):

«Ленин! Партия! Комсомол! Я из группы ликования! Даешь перестройку! У-у-у-у! Догоним и перегоним! Экономика должна быть экономной! Дадим каждому к двухтысячному году! Ум, честь и совесть нашей эпохи! Да здравствует продовольственная программа! Ура! Даешь реформу школы! Наш ответ Чемберлену! Ура-а! Да здравствует “Наутилиус-Помпилиус”! Да здравствует БАМ! Я тебе на рельсах дам! Головокружение от успехов! Ты записался добровольцем? Шаг вперед – два шага назад! Ну, что ты встал на дороге? Ты сделал что-нибудь для перестройки? Ты, бюрократ, волюнтарист, плюарист, онанист? <…> Потом скажете… На страшном суде ответите – сделали вы что-нибудь для перестройки или нет… Всему свое время и время всякой вещи под солнцем… Наркоманы, проститутки, рокеры, токсикоманы, воры, фашисты, зэки, педики, неформалы, андеграунд, суки в рваных ботах, руки вверх все, ну?! Вам всем культуры-мультуры не хватает!» [130].

Отметим, что эта цитата воспроизводит антураж, языковые декорации конца советской эпохи. Все лозунги доведены до автоматизма, лишены смысла. Они вовлекаются в словесную игру, переосмысливаются, трансформируются, становятся частью фольклора, входят в состав прибауток: «Дадим каждому к двухтысячному году!». Бессмысленное для старухи название «Наутилус Помпилиус» становится в один ряд с не менее бессмысленным «Ленин! Партия! Комсомол!». Обратите также внимание на выделенную курсивом фразу – отличная химера из христианства и политики. Соседствуют и цитаты из Екклесиаста с «наркоманами и педиками», которым «культуры-мультуры» не хватает.

Лозунги, глубоко засевшие в сознании, выдаются по ассоциативному признаку, берутся с соответствующей полки в мозгу. Сами герои сознают, что эти лозунги, клише и формулы вбиты в их голову с малых лет. Та же старуха из «Кликуши» говорит:

«А ты знаешь, что только по пять и десять штук? Знаешь, нет? А знаешь еще, что только на остановках и без сдачи? Знаешь, нет? И что еще водителя во время движения не надо отвлекать разговорами, знаешь, нет? К двери не прислоняться! Из окошка не высовываться! А за бесплатный проезд штраф три рубля! Или три доллара? Долларами лучше – дешевше. Знаешь ты эти правила с детства или нет? Вызубрил ты их наизусть или нет? Ну вот. То-то же!» [Там же].

Герои часто общаются выхолощенными клише, подчиняют стереотипам свою жизнь, принимая их за прописные истины, причем клише способно вызывать настоящие чувства, потому что и люди-клише мыслят одинаково. Человек легко поддается стандартам мышления, когда словесная пошлость становится способом разговора с миром живых людей (О. Богаев, [28]). Герои будто черпают из общего «банка», фонда выражений, заготовки на все случаи жизни. На это, в частности, указывает Е. Лазарева [185, с. 107] – личного, своего ничего у них нет, они выражают эмоции посредством клише, общих фраз. Они способны выстраивать целые реплики из клише и цитат, и это не карнавальный поток цитат, как в «Кликуше», а способ самого обыкновенного общения.

Клише для них как своеобразные пароль и отзыв – так должны узнавать друг друга люди: «Ну, тем более ты поймешь меня, как рабочий человек только может понять рабочего человека, как пролетариат пролетариата! Пролетарии всех стран – кстати – соединяйтесь! Даешь перестройку! Куй железо пока Горбачев!» – обращается к парню Мужик из пьесы «Вперед, к коммунизму!» (1988 г.) [111].

В пьесе «Букет» Миня зачитывает афоризмы, которые записала ему мать, чтобы «умным сделать». Он должен их «прочувствовать» (притвориться, что понял, иначе мама «бить будет»), но в сущности, это просто пустые затертые изречения, которые люди приводят к месту и не к месту, забывая зачастую даже о том, кто их автор:

«МИНЯ. “Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается человеку один раз...”

ФЕКЛА. Ну, это старое. Достоевский сказал...

МИНЯ. “И прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно <…> за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое... А.Н. Островский”

ФЕКЛА. Кто-о?

МИНЯ. А.Н. Островский. Ост-ров-с-кий.

ФЕКЛА. Неправильно.

МИНЯ. Сама написала, мама.

ФЕКЛА. Зачеркни, напиши – Достоевский» [106].

Фраза Николая Островского приписывается Островскому Александру, а затем – Достоевскому, двойная ошибка. И Миня ходит и разговаривает этими цитатами, они просто автоматически проскакивают в его репликах, или понимаются им по-своему: «Ты ведь пообещала. Человек – это звучит гордо. Теперь уже поздно. Не откажешь. Откажешь – я повешусь. Смерть гораздо лучше унижений». И он вешается с табличкой «Человек – это звучит гордо». Он, в силу умственного недоразвития, буквально понимает высказывание, и следует ему.

Для самих героев все эти литературные аллюзии, реминисценции, цитаты не несут смысловой нагрузки, не создают дополнительного пласта повествования. Это просто еще один элемент антуража, обстановки, мифологии, в которой живут герои. Как правило, это бессистемные остатки образования, либо то, чего герои «нахватались», поскольку в их речи все смешано – и стихи, и фольклор, и реклама. Цитаты часто употребляются не к месту, а, скорее, по созвучию. Зато реплики персонажей могут многое рассказать читателю и о той эпохе, когда создавалось произведение, и о прецедентных текстах, к которым нас отсылают реминисценции и т.п. В связи с этим необходимо сказать, что большой интерес представляет работа У.С. Кутяевой «Феномен прецедентности в драматургии Н. В. Коляды в социокультурном и функциональном аспектах» [180]. Исследователь выделяет шесть типов прецедентных текстов, к которым обращаются герои: фольклорный, массовый, классический, советский идеологический, детский, религиозный [181, с. 43]. По мнению У. Кутяевой, одна из важнейших функций обращения к прецедентным текстам у Коляды – осуществление связи произведений с определенной историко-культурной эпохой [Там же, с. 50].

Действительно, использование определенных выражений, их повторы, говорит о той эпохе, в которую создавались эти пьесы. К примеру, повторы фраз в пьесах 80-х гг., выражения «кочуют» от одной пьесы к другой: «Дай уехал в Китай», «Сука в рваных ботах», «Да ты за трояк в церкви пернешь!», «На “вы” и шепотом!», «Даешь БАМ! Я тебе на рельсах дам!», «Здравствуй лошадь, я Буденный!» – все эти замечательные языковые формулы встречаются практически в каждой «советской» пьесе.

В 90-е гг. повторов нет. Возможно, это связано со сменой эпохи. По пьесам выходит, что в СССР был свой язык-антураж, общий для всех, а в постсоветской России у каждого свой собственный. Происходит смена сознания, на первое место выходит личная выгода, и драмы это отражают. Рушится старый мир, рушится и языковая система. С 1992 г. возникает новая тематика, соответственно, и новый конфликт между двумя мирами. Происходит смена парадигмы, и творческой и исторической. Пьесы отличаются и жанрово (о чем говорил Н. Лейдерман [192, c. 122]), в этот период – самые масштабные произведения, жанр – мелодрамы. Коляда фиксирует слом, о чем говорилось уже, например, У. Кутяевой, он документирует его в первую очередь речью героев, содержащей обращения к прецедентным текстам. В «постперестроечных» пьесах остается одно яркое устойчивое выражение: «Новое поколение выбирает “Пепси”». Эта единственная повторяющаяся фраза – бессмысленная по сути – и есть отражение эпохи слома и вторжения совершенно новых реалий (ср. название вышедшего в 1999 г. романа В. Пелевина «Generation „П“»), рекламный слоган, застрявший в головах людей, кажется, навсегда.

Интертекст у Коляды всегда синхронен, драматург не изображает отдаленных эпох. Например, в пьесе «Скрипка» (2013 г.) упоминается ток-шоу «Пусть говорят» А. Малахова, и «Первый канал»: «Сбор всех! Первый канал! Минута славы! Шоу картавых и шепелявых! Шоу идиотов!» [161]. Контекст, куда помещено название передачи и телеканала намекает на интеллектуальный уровень этих шоу.

Интертекстуальность речи персонажей можно объяснить влиянием следующих факторов: остаточная эрудиция (как правило, у людей старшего возраста), детерминизм среды (профессиональные актеры), вирусная реклама и телешоу (герои любят телевидение) и вообще нечто слышанное/виденное вроде известных песен и кинофильмов. Через интертекст просматривается культурный фон: всегда можно сказать, что окружает человека, что особенно «въелось» (и повторяется от пьесы к пьесе); судить об уровне его начитанности или наслышанности, насмотренности. Интертекст в данном случае понимается нами в самом широком смысле – здесь не только тексты, но и картины, и кинематограф, и музыка.

Остатки эрудиции улетучиваются тем быстрее, чем дальше во времени становится советское прошлое. Если в «Корабле дураков» переходящие лужу Вовка с Динкой сравнивают себя с «Детьми, убегающими от грозы», то в более поздних пьесах ассоциации с остатками эрудиции выглядят более печально:

«ИСААК. (Смеётся.) Либидо, вы знаете, что такое притяжение земли?

ЛИДА. Учила! Пифагоровы штаны на все стороны равны! Нет, квадрат гипотенузы равен двум квадратам катетов или как-то так. Нет? И песня есть такая: “Притяженье земли, притяже-е-е-ение-е-е! Мы, дети Галактики! И самое главное! Мы дети твои-и-и, дорогая-а-а Земля-а-а-а!” Песня про космонавтов, да?» [103, с. 286].

Этот поток ассоциаций – все, что запомнилось из школьной программы в виде идиом, набора штампов. И сводится все в итоге к песне, становясь вещами одного порядка.

Порою же использование в речи цитат – это лишь попытка выглядеть умным и образованным, как в случае Людмилы из «Полонеза Огинского»:

«Прощай, немытая Россия, страна господ, страна рабов. Тари-та-рита-тари-та мундиры, таритаритатаритатов» [151].

Это обломок знания, цитата, сказанная не к месту, и убогая попытка зарифмовать, не помня строк. Известный текст здесь равен своему названию. Людмила продолжает:

«Есенин. “Прощай, немытая Россия, страна господ, страна рабов”. Я много стихов с детства наизусть знаю. У нас в деревне была хорошая учительница по литературе. Скажем, вот еще один стих, по теме, к настроению. Помню, правда, только последние строчки: “Не гляди так жадно на дорогу!! Я хочу забыться и уснуть!!!!” (Рыдает)» [Там же].

Хвастаясь своей начитанностью, Людмила смешивает Есенина, Некрасова и Лермонтова, получая на выходе невероятный гибрид. Самое трагичное, и смешное при этом, что смесь клише вызывает у человека настоящие рыдания. Людмила, как и любой обыватель, гордится своим невеликим культурным фондом.

Прецедентные тексты/произведения искусства также пережевываются и выплевываются телевидением, возвращаясь к потребителю через рекламу, заставки к телепередачам и т.п. Ср., например, ситуацию из «Ключей от Лерраха»:

«МАРГО. <…>Отдаться и не жить, умереть и не встать, без булды говорю, это ж знакомый мотив из рекламы, ну, где про колготки!

ЛЮБА. Дура ты, Маргуля, это же первый концерт для пианина с оркестром Чайковского, не знает, дура» [132].

Первоисточник цитаты утрачивается, не осознается. Герои узнают фрагменты культуры из того, что на слуху, произведение не воспринимается как созданное конкретным автором.

Итак, характерной особенностью языка персонажей Коляды, помимо экспрессивности, является его интертекстуальность. Интертекст используется Колядой в основном для отражения современных [процессу написания произведения] реалий, а также как показатель «образованности» героев: обрывки знаний, остаточная эрудиция, поверхностность ассоциаций. Интертекст выступает в роли языковых декораций определенной эпохи, которую можно «воскресить» с помощью пьес Коляды. Расхожие фразы, отсылки к различного рода прецедентным текстам являются доказательством того, что автор правдиво описывает современную ему действительность. Интертекст становится документом, подтверждающим подлинность рассказанной истории.

Дата добавления: 2015-11-14