Ну и наконец все использованные герои, места действия, реплики и характеры принадлежат их создателям, мне, пожалуй, только Ханна. 6 страница

«- Она не пройдет, - встретил их сухой голос на границе облаков. Он осел тяжелым грузом на сердце девушки, и она только сильнее вцепилась в руку ангела.»

«- Но ведь она достойна, - попробовал возразить он Голосу, показывая, как все было на самом деле.»

«- Я достойна, - просила она, не желая возвращаться к прежней жизни.»

«- Может быть, - подумав, согласился Голос. – Но то, что ты достойна, не значит, что так нужно. Ты нужна там.»

«- Но разве у человека нет выбора, разве это не то, чем мы отличаемся от вас? – вспылила она, подаваясь вперед.»

«- У тебя есть выбор, - признал Голос. – Но разве там, внизу, вы замечаете его?»

«- Жить или умереть? – пересохшими губами спросила она.»

«- Нет, - чуть иронично отвечали ей. – Это не выбор, это Природа. Выбор – это то, что человек может сделать полностью сознательно. Вы научились жить сами, научитесь и думать. Разве ты была бы здесь, если бы знала, что та самая девушка должна была подняться сюда лишь для того, что одно ее существование на Земле ставит под угрозу жизни тысяч так или иначе, случайной автокатастрофой, случайным легкомыслием?»

«- Но я могу быть ответственна так же, как и она, как я могу это знать», - заметила она.

«- Однажды ты изменишь мир. Однажды ты поймешь, что то, что твориться в твоей душе, недоступно остальным, и они потянуться за тобой, если ты пообещаешь, что сможешь объяснить и научить их этому.»

«-Разве этому учатся?» – задала она последний вопрос.

«- Ты можешь сделать так, что следующие родятся именно такими. Ты можешь дать им силу Сердца, силу Души.»

С последним звуком, растаявшим в воздухе, она упала. Она падала, но перед глазами все еще стояли разноцветные облака и прекрасное лицо удивленного ангела. Он все еще попытался протянуть ей руку, но она уже касалась щекой мягкой подушки.

Она проснулась, - Сэм осекся, осознав, что малышка спит, все еще сжимая в руках темный свитер Габриэля. Да и сам архангел, устроив голову на согнутом локте, лежит с закрытыми глазами, устроив руку на поднимающемся и опускающемся равномерно плече девочки. Он улыбнулся сам себе, осторожно встав на колени и дотянувшись до курток. Маленькое пальто Габриэля он накинул на девочку, не доверяя тонкому одеялу, а свою куртку, недолго думая, набросил на спящего архангела. Сам же, с печальным вздохом попытался вытянуть ноги, что было весьма проблематично, учитывая размеры кровати, и заложил руки за голову, стараясь не коснуться руки бывшего архангела и не разбудить его.

Ему было, о чем подумать.

***

Он очнулся от громкого скрипа двери. Повертел головой – приятно-ватная, как после долгого и глубоко сна, которого вряд ли стоило ждать в такой позе на самом краю кровати, в страхе, что можешь задеть кого-то и заставить проснуться. Было что-то странное в том, что они спали на кровати в детском доме – да что скрывать, невероятно странное – но если бы Сэма спросили, если не здесь, то где еще, он затруднился бы ответить. Жизнь и впрямь напоминает бесконечную череду решений и поступков, но разве способны мы решать каждый день? Все его мысли до затягивающий темноты свелись лишь к одному – решать он был не готов. Переломный момент, когда его прошлое вызывало волны паники, а будущее – слабость в коленях от непостижимости, той самой, что преследовала его еще ребенком, напоминала ему о том, что в действительности он, по колено в крови, не сделал ничего, чтобы отчасти понять сложное явление жизни. Но он упорно забирал ее, когда-то в школе без запинки отвечая предпосылки теории эволюции. Может, вся эта нечисть – лишь последствия эволюции, имеющая свои права на жизнь и смерть, свои механизмы регулировки и свои критерии выживаемости вида? Разве появились вампиры лишь вчера? Разве захватили они за это время Землю? Нет, человек оставался господствующим видом, забывая, что это не значит, что он такой один, а охотники лишь мстили или пытались придать своей жизни какой-то смысл. Некоторые сделали из этого профессию, семейное дело. Кто-то должен, кто-то нет, скажите собирателю ракушек, что он потратил часы жизни впустую, и он пожмет плечами, потому что даже если это и так, сожаление убьет все последующие.

Сэм не сожалел о том, что пошел тогда за братом. Может быть, он чувствовал, как что-то в его окружении, девушке и учебе оставалось иронично-призрачным, как если бы он был в еще одном ТВ-лэнде. Он лишь сожалел, что путь этот оказался настолько долгим, насколько противоречивым. Они спасали людей, они убивали людей. Кто знает, кому из следующего поколения они позволили жить? Кому позволили изменить мир? Это не касалось его, Сэма.

Просто он устал думать за весь мир.

Скрипнули половицы под еще одним потемневшим ковром. Сухонький пожилой человек, без единого намека на бороду, скорее морщинисто-добрый, опирался на тускло-поблескивающую трость и смотрел на них из-под складок над глазами, выцветшие брови странно выгнулись, изображая уставший-всепрощающий вид. Тусклые глаза не лучились особым знанием или властью, он просто смотрел, невластный над чужими жизнями и не в праве кому-то наказывать, но достаточно железный в своих решениях, сколь бы сомнений они не вызывали у окружающих. Старый серые костюм на сгорбленной фигуре и ярко-красный уголок платка, выглядывающий из кармана – он был так же стар, как и это здание, словно бы родился вместе с ним, отложился каждой пылинкой на потрескавшихся стенах, исследовал каждым лучиком солнца и узнал все слабости любой юркой каплей дождя. Он как будто был этим домом, тем духом, что никогда не позволил бы детям считать это место настоящим домом. Он был холоден и сух, как хозяин гостиницы, не вполне понимающий, что его отель должен быть заменой дому на пару ночей. Он видел слишком много надломленных судеб детей, слишком мало сумел устроить, чтобы тратить на это самого себя. И в то же время он знал многое. Он был инструкцией, оставляющей все чувства воспитательницам и дежурным горничным, без единого слова менявшимся тут же, стоило хоть одной из них неодобрительно коситься в сторону больного малыша.

Габриэль сказал ему, что это место - последнее, где собирают действительно проблемных детей, где их пусть и с трудом лечат, но хотя бы не усугубляют, вовлекая в привычную битву за иерархию. Последнее место, где каждый слабый и хилый малыш был равным среди таких же, а быть равным – уже одна из главных роскошей обычного человека. Социальность сопровождает высшее развитие, но в действительности социальность – лишь бодание друг друга своими призрачными и острыми щитами, под которыми не осталось ничего, кроме постоянной слабости.

Но разве слабости не было много лет назад? Или все эти годы эта битва продолжалась, а сейчас превратилась в холодную войну?

- Я бы разбудил этого молодого человека, но он слишком напряжен для чужих людей, - глубоким кроющим остальные звуки голосом, приглушенным и оттого более уверенным в себе проговорил директор, кивая Сэму на спящего Габриэля. – Однажды я ломал нос, юноша, и это весьма хлопотное дело.

Сэм склонил голову на спящего бывшего архангела, еще сильнее прижавшего к себе Ханну и свернувшегося почти клубочком вокруг нее. Разных оттенков светлого волосы перепутались, так сильно Габриэль стремился закрыть собой девочку, ладонью осторожно прижимая ее голову к себе, накрывая затылок, касаясь носом ее горячей щеки. Ханна обладала невероятно светлым оттенком, тогда как Габриэль мог похвастаться чуть более золотистым, который в темноте сходил за темно-русый. Он в самом деле походил на человека, готового без подготовки ответить на любое раздражение, обвиняя во всем степень своего напряжения.

Сэм не представлял, как не получить в нос самому.

Вероятно, он не должен был трогать девочку. Звать архангела по имени тоже было рискованно – на границе сна он бы решил, что кто-то зовет его бывшую сущность, и трудно сказать, насколько болезненно он воспримет тот факт, что она бессильна, когда весь процесс пробуждения все еще будет думать, что обладает силами.

Касаться архангела тоже казалось делом безнадежным. Он, вероятно, спал невероятно чутко, не потеряв вместе с силами все воспоминания о возможных опасностях.

Решение сформировалось в его голове прежде, чем он додумал последнее «если».

- Гейб, - осторожно и медленно протянул он, словно давая бывшему архангелу осознать, что это голос знакомого ему человека. – Тут директор, он хочет поговорить с тобой, - он коснулся предплечья, надеясь, что этого будет достаточно.

Габриэль нахмурился во сне, поворачивая голову и сильнее вжимаясь в подушку щекой, не чувствуя, как волосы, намагнитившись, тонкой сетью накрыв и щеку, и нос, и глаза, причиняя определенно легкую щекотку. Тем не менее, он старался не двигаться, даже не находясь в бодрствующем состоянии – забота о девочке, которую он определенно ощущал в своих руках, превышала все уровни и сопровождала все фазы сна.

- Это важно, - добавил Сэм тихо, сжимая предплечье сильнее. Габриэль наморщил лоб и неуверенно открыл глаза, чтобы, проморгавшись, уже серьезнее посмотреть на Сэма через собственные легкие пряди. Он раздраженно сдул их, ладонью потирая помятую от долгого и неудобного сна щеку и посмотрел почти без каких-либо ожиданий подвоха на Сэма.

Винчестер молча переадресовал взгляд директору.

- Я был бы рад видеть тебя у себя в кабинете, - кивнул ему директор. Затем смерил взглядом тут же севшего на кровати Сэма. – И этого мальца прихвати, нечего тут чужим по коридорам без присмотра шастать.

- Я был бы рад не видеть тебя всю оставшуюся жизнь, - довольно зло ответил ему Габриэль, укладывая крепко спящую девочку на другой бок, накрывая заново сползшей по маленьким плечикам курткой. Сэм в удивлении вскинул на него взгляд, секунду назад будучи в размышлении о том, что подумает девочка, если проснется. Настолько невозвышенной была агрессия в словах архангела, что он не мог поверить своим ушам. Но, подумав, он признал, что усталость и раздражение – естественная реакция, если не самая лучшая, для того, кто с легкостью летал над такими же людьми многие тысячи лет.

Было ли его наказанием помнить все это?

***

-Ханна, «Любимая Богом», - начал, откашлявшись сухо, директор, указав вошедшим на два продавленных, когда-то шикарно-красных и может даже велюровых кресла перед своим столом. Сам он стоял у большого окна, занавешенного тяжелыми портьерами, в которых прятался ни один галлон пыли. – Одна из самых активных девочек среди всех моих подопечных, когда она появилась на нашем крыльце шесть лет назад, я не надеялся, что когда-нибудь она сможет найти того, кто полюбит ее, несмотря на слепоту. Мы не смогли найти ни единого упоминания о родителях, не смогли определить, почему она ослепла, но были так удивлены, когда малышка, вместо того, чтобы плакать, принялась бегать по всему дому, как только сумела твердо устоять на ножках. Она была единственной, кому приходило в голову позже летать на портьерах через холл. Я спросил ее, почему она сделала так, ведь она могла упасть и разбиться. Она, совсем карапуз, с полным ртом молочных зубов, ответила мне, что люди падают, но иногда, когда они падают, они летают, - на его высохшем лице не проступило ни единой эмоции, лишь свет в глазах вспыхнул на секунду ярче, а может, это была вина шального отблеска огня в таком же пыльном камине.

Сэм, почему-то подавляя порыв улыбнуться, взглянул на лицо Габриэля. Но вместо ожидаемого отсутствующего выражения человека в воспоминаниях, он вцепился в подлокотник кресла и смотрел на директора, не видя его. Его губы шевельнулись, словно он повторил это. «Иногда, когда ты падаешь, ты летишь». Он разобрал это отчетливо. Что-то было в этой фразе такого, что заставило архангела побледнеть?

-Тебе было трудно поверить. Помнишь, каким ты явился сюда? – директор кивнул на стопку листочков на своем столе. – Ты умолял разрешить забрать ее. Я был бы рад – ты возился с ней так долго и так отчаянно, как может только тот человек, что яро желает принять на себя хоть какую-нибудь ответственность, провалившись раз или два до того. Ты умеешь видеть ошибки и умеешь исправлять их, но ты не умеешь предугадывать их, верно, Гавриил?

Сэму резануло слух непривычным произношением знакомого имени.

- Кто назвал тебя так, Гавриил, «помощник Бога», - в надтреснутом голосе директора звучал странный акцент, почти напевный, когда он произносил непривычное имя. – Ты не рассказал мне ничего о том, кто сделал тебя таким, но требуешь, чтобы я доверил тебе жизнь ребенка.

- Я слишком долго завоевывал твое доверие, - зарычал Габриэль, подавшись вперед. Черты его лица неуловимо заострились, особенно – линия и кончик носа, преображаясь гневом. – Я позабочусь о ней лучше, чем кто-либо на этом свете, ты, старый всезнайка!

- Тише, - директор, подойдя к креслу Габриэля, невозмутимо отвесил ему щелбан. – Ты слишком горяч, а уже немолод. Умерь свой темперамент, он погубит все, что ты сделал или еще сделаешь хорошего. Может, сам Господь свел вас. Но к таким, как Ханна, отношение особое. Их оберегают, запирают в домах, но вместо того, чтобы позаботиться по-настоящему и отдать тем, кто ночи проводил здесь с ними, они заботятся так, чтобы их нельзя было забрать домой. Я не в ответе за эту систему, но если не будет меня, система поглотит их полностью.

- Я должен сказать тебе, какой ты молодец? – пробурчал Габриэль, разглядывая морщины вокруг глаз. – Я не скажу, мне пришлось танцевать вокруг тебя год, чтобы ты разрешил мне брать ее домой хоть на несколько дней. Я был здесь, когда она болела, я был здесь, когда она впервые смогла сама дойти от игровой до спальни. Я был здесь с ней каждое мгновение с тех пор, как познакомился с ней. Почему ты не можешь разрешить мне?

- Все изменилось, глупец, - неожиданно громко рявкнул на него директор, постучав тростью, что только что снял со своего кресла. Габриэль замолчал, глядя на него уже непонимающим и бессильным взглядом. – Ты встал ради нее на ноги, я видел это, но я ничего не решаю, хотя будь моя воля, я бы выпорол тебя, как непослушное дитя, - он постучал костяшками пальцев по лбу Габриэля. – Они забирают их. Их всех.

- Всех? – эхом повторил Габриэль, с болезненной доверчивостью смотря на старика. – Дом был признан слишком старым еще пару лет назад, почему именно сейчас?

- Ты мечтал, чтобы я не имел власти, теперь я бессилен, - он стукнул тростью по полу снова, выражая синхронную с ним боль. – Они отравляют меня на пенсию, в этот чертов дом для одиноких сумасшедших стариков. Они заберут их всех и рассортируют по всему штату, в неспециализированные клиники, и ни один из них…

- Больше не получит шанса справиться со своими проблемами, - закончил за него Габриэль, закрывая лицо ладонями. – Они заберут и Ханну.

- Никто не даст тебе ее больше, Габриэль, - уже спокойнее заявил директор, поворачиваясь к ним спиной. Сэм лишь переводил взгляд с одного на другого, признавая, что их история чуть дольше той, что рассказал ему когда-то бывший архангел. – Это было запрещено и будет запрещено. Я доверял тебе, но кто будет следующим ответственным за этих детей, я не знаю. Я жалею лишь о том, что я не умер прежде, чем вынужден буду испытать всю ответственность за то, что не смог продержаться чуть дольше. Может, Микки в один прекрасный день смог бы встать на ноги. Может, Алекс смог бы заговорить. Может, Элис улыбнулась бы. Только не здесь.

- Неужели ты и впрямь ничего не можешь сделать? – скривился Габриэль, стремительно отрываясь от кресла.

- Убирайся отсюда, - устало махнул ему старик. – И молодчика своего забирай, он думает слишком громко и слишком правильно. Мало я тебя уму-разуму учил, так и второго балбеса притащил. Любовь, юноша, исправит многое, но если на ее пути стоит не весть какой разум, то можно сломать все на тысячи мелких осколков и никогда не восстановить это. Решайся, пока юный, - первый раз за весь разговор обратился директор к опешившему Сэму.

- Сколько у меня есть? – Габриэль стоял, выпрямившись, невысокий, но настолько готовый к бою, насколько это вообще возможно.

- Через пару дней они начнут вывозить их по одному. Я снят с должности сегодня утром, - и с этими словами директор закрыл за ними дверь. – Помни, даже если тому, что ты делаешь, может никто не поверить, они будут бессильны против твоей собственной веры.

Сэм спускался за архангелом и не мог понять из миллиона вещей перво-наперво лишь одну. Почему с этими словами Габриэль посмотрел на него с такой болью, с какой никогда не смотрел раньше?

«И если ты ветер, то я солнцем буду,
Чтобы греть беспризорную душу твою,
А если ты сон – никогда не забуду,
Отдам свое сердце тебе одному.»

- Ты вернешься, правда? – шепотом спросила Ханна Габриэля, вновь стоящего на коленях перед ней. Он опустил голову, уткнувшись носом в маленькое плечо, а девочка совсем по-взрослому погладила его по голове. – Я люблю тебя, - сказала она ему важно, перебирая так же, как он ей, мягкие пряди. Он покачал головой, не в силах ответить ей. – Но люди всегда приходят и уходят, хотя и не хотят, - она пыталась говорить с пугающей серьезностью, но слезы уже сверкали в уголках зажмуренных глаз. – Я не хочу, и ты не хочешь, но раз так надо, - она скривила губки, стремительно краснея. – Я не успела сказать «пока» Фредди, скажешь за меня, хорошо? – она шмыгнула носом, вытирая неловко кулачком сверкнувшие слезы. Архангел посмотрел на нее, подняв голову. Он попытался улыбнуться ей, но получилось не то, чтобы отлично. Он закрыл глаза на секунду, давая соскользнуть с ресниц собственным слезам, и улыбнулся от того, насколько слабо выглядел. Он только кивнул, не доверяя своему голосу. – А ты совсем-совсем не сможешь приехать ко мне? Ты не рассказал мне про принцессу и чародея, там, где принц еще был таким глупым, - она улыбнулась ему бессильно в ответ, касаясь ладошкой его мокрых щек.

- Все будет хорошо, - наконец заговорил ангел, все еще неуверенно улыбаясь сквозь слезы. Они абсолютно не делали его слабым, думал Сэм. – У них все будет хорошо…

- Не рассказывай мне сейчас в сокращенном варианте, я не успею почувствовать себя принцессой, - оборвала его Ханна, потискав его за щеку. Слезы намочили аккуратный красный воротничок стандартной формы обитателя этого дома, но она улыбалась архангелу так же, как он ей. Почти сильно.

- Ты уже принцесса, - он снова обнял ее, поднимаясь на одно колено. – Моя принцесса, - шепнул он ей на ухо, целуя висок и лохматя неосознанно слабо заплетенные косички.

- Сэм, ты же присмотришь за ним, правда? – она вытирала слезы запястьем, вытирая влажные ладошки о форменную юбку. Габриэль почти отпустил ее, оставив ладонь на плече, а она уже пыталась отодвинуться, словно боялась, что еще несколько секунд – и она не сможет отпустить Габриэля.

- Обязательно, - без лишних сомнений пообещал ей Сэм, наклоняясь и беря девочку на руки, чувствуя, как что-то рвется в его сердце вместе с тем, как крепко Ханна обнимает его за шею.

- Он же без меня не сможет, - быстро-быстро прошептала ему она. – Ты ему не говори, что я сказала, он не знает, как я ему нужна. Он ложиться поздно, иногда мне придется ему приказывать, представляешь! А без меня он не гуляет, он не любит разговаривать с прохожими, даже если он спрашивают, сколько время.

- Я присмотрю за ним, - повторил ей Сэм, обнимая ее каким-то ставшим привычным движением. Относительно вернувший себе хладнокровие Габриэль поднялся на ноги и положил ладонь на напряженную спину девочки. Она плакала у Сэма на плече, а он никогда не чувствовал ничего более ужасного, чем детские слезы. – Ты же знаешь главный секрет сказок, правда? – Ханна отстранилась, прикусывая губу. Она помотала головой, вытирая подбородок. Заплаканные и покрасневшие глаза смотрели на него с надеждой, а он не мог ее не оправдать. – В сказках всегда есть часть правды, тебе решать, какая именно, - он убрал прилипшую прядь с вспотевшего лба. – Я видел сказку наяву.

- Правда? – ее глаза расширились в недоверии. Габриэль за спиной девочки грустно улыбнулся, потирая лоб.

- Но я тебе расскажу потом, когда мы приедем к тебе уже в новую комнату, хорошо? – спросил ее Сэм, осознавая, что с того момента, как он впервые поднял ее на руки, он научился различать ее небольшой вес.

- Ты даешь мне слово? – подозрительно уточнила Ханна, протягивая руки к Габриэлю. Он позволил ей устроиться. Но помимо боли душевной на его лице отразилась боль физическая, неожиданная, так, что он резко выдохнул и наморщил лоб, опуская взгляд. Это вряд ли можно было считать нормальным приступом. Хотя кто знал, что нормально в физиологии бывших архангелов.

- Честное скаутское, - совсем уверенно сказал Сэм, улыбаясь ей так обнадеживающе, как только мог.

- У тебя очень добрые глаза, Сэм. Ты смотришь очень тепло, - задумчиво пробормотала Ханна. – Но у меня больше нет слез с вами прощаться, - постаралась сказать она беззаботно, но стоило ей перевести взгляд на Габриэля, как выражение лица снова изменилось. – Я отпускаю тебя, хорошо? – она подняла руки в воздух. - С тобой было так здорово.

- С тобой тоже, - тихим голосом ответил ей архангел и с усилием опустился вновь на колени, чтобы отпустить девочку.

Шаг назад. Так трудно, так невыносимо заставить разжаться руки: маленькую ладошку в большой, такой же неуверенной. Еще один шаг, еще труднее отпустить, потому что теперь – почти навсегда. Последний. Больше нельзя, потому что отрывать раз за разом еще больнее, чем отпустить лишь единожды. Вздохнув и не удержав поток слезы, Ханна с удивленным возгласом выскочила за дверь.

Габриэль оставался на коленях еще несколько мгновений, прежде чем смог подняться и забрать у Сэма свое пальто. Слезы на его щеках высохли, оставив лишь глаза гореть болезненным и острым светом. Он не произнес ни слова, пока они спускались по массивной темного дерева лестнице, ведущей в холл, а стены провожали их тишиной, привычной для тихого часа. Молчал, пока они стояли на холодной улице, ожидая автобус.

Молчал всю дорогу.

Стоило ли Сэму уходить?

Решение зайти за сумкой привело за собой следующее решение. Стоило Габриэлю закрыть дверь, не особенно осторожно, рванув замок и провернув его с невиданной силой, а затем, развернувшись, он лишь секунду вглядывался в удивленное выражение лица Сэма, прежде чем сделать шаг вперед и устроить лоб на его плече, бессильно выпуская из рук темную шапку.

Он не говорил, не плакал, едва ли дышал. Просто стоял так, признавая, что нуждается в поддержке, и, по сути, вряд ли оставались силы выяснять, почему, зачем, кого именно. Стоял, не обращая внимания на то, что мокрое от снега пальто тяжелело в теплом помещении, на то, что Сэм не знает, что ему делать. Иногда признать самому – не самая главная проблема.

Иногда получить ответ на собственное признание гораздо важнее.

***

В темном коридоре, куда не попадал последний дневной свет, такой слабый в зимнее время, все еще пахло утренним уютным завтраком: испеченными оладьями и сладкими нотками сиропа, свежим кофе и может шоколадом, хотя Сэм не помнил его с утра. Ему не было жарко в расстегнутой зимней куртке, скорее, приятно тепло, пожалуй, жарко было лишь его плечу от неслышного дыхания архангела.

Он не знал, как это случилось. Они подняли руки абсолютно синхронно, при том, что Габриэль так и не поднял взгляда. Сэм обнял его так же, как недавно сам архангел – девочку, скорее защищая, чем успокаивая. Говорить, что все нормально – бесполезно. Сказать, что все будет хорошо, потому что теперь здесь ты – действеннее. Они не столкнулись руками, толком не зная, что нужно каждому из них.

Пальцы Сэма легко зарылись в невесомые пряди в том жесте, в котором так отчаянно прижимают голову к груди, тогда как второй рукой он поддержал его, устроив ее на пояснице. Вздохнув едва слышно, Габриэль опустил руки на его талию, так и не сцепив за спиной, лишь ладонями проведя по бокам. Так же удобно и так же близко, как и неловко, но, похоже, одному лишь Сэму. Габриэль слишком устал, чтобы думать об этом. Думал ли он вообще? Как он воспринимал самого Сэма? Не может быть, чтобы после всего, что было, он не испытывал тех же сомнений. Они начинали общаться как старые знакомые, разом ставшие друзьями – рывком, необходимостью, обстоятельствами, а, погружаясь с головой, пытались вспомнить, что раньше удерживало их на расстоянии. Что было, то прошло, но проходит не что-то, а вся жизнь.

Быть рядом с кем-то было приятно. Было отчаянно позабыто, в спешке, как не нужное, а он почти и забыл, как это – выражать чувства словами, не то, что жестами. Но обнимая того, кто почему-то нуждался в этом – хотя Сэм плохо помнил, что могут сделать объятия – не зная, какие точно обещания он дает, он вспоминал, что бывает не только жар Ада, но и тепло другого человека, которое было сильнее всякой магии. Ведь объятие матери излечивает, брата – поддерживает и поддразнивает, любимого человека – дает чувствовать себя живым. Но только объятие друга может давать все и сразу. Один из потрясающих феноменов человечества – пока ты чувствуешь, ты жив. То, что ты чувствуешь, заслуга окружающих тебя людей. Ты жив, пока рядом есть хоть кто-то.

- Без нее я не знаю, зачем был вновь отправлен сюда, - наконец, подал голос Габриэль, едва слышно, хрипло от долгого молчания, без какой-либо эмоции. Головы он не поднимал, пряча лицо и все еще покрасневшие местами щеки в расстегнутой куртке Сэма.

- Она была твоим отвлечением? – спросил его Сэм, не особенно надеясь на ответ.

- Она была тем, что позволяло мне бегать от себя, - неожиданно честно и перед самим собой признался Габриэль. Затем едва заметно потерся носом о край шарфа. – Этого было достаточно, чтобы я привязался настолько…. Я должен был спасти хотя бы кого-то за то, что мне была подарена эта жизнь. Но я полюбил ее как родную дочь, которой у меня не было и быть не могло.

- «Иногда, когда человек падает, он летит», - повторил Винчестер шепотом, боясь эффекта, что могла произнести эта фраза. – Что это значит?

- Ангельская поговорка, это значит, что один из ее родителей все-таки был ангелом. Она никогда не говорила этого при мне, - он чуть расслабился – опустились напряженные плечи. – Но это не так важно. Дети ангелов ничем не отличаются от обычных, это все, что я знаю. Дело не в том, кто она, а в том, что она – часть меня. Я не знаю, как я к этому пришел… - он не договорил, но сильнее обнял Сэма, сцепляя наконец руки. – Я даже не знаю, насколько важно для человека подобное. Не знаю, как нужно было правильно. Не знаю, как спасти.

- Почему из того дома нельзя будет забирать ее так же? – это был, пожалуй, один из самых главных вопросов за этот вечер. Сэм резко выпрямился, сообразив, что настолько склонился к архангелу, пытаясь дать ему какое-то ощущение защиты, что почти почувствовал назойливый, но очень тонкий запах пахнущей елочки в такси от его волос.

- Я знаю этого старика несколько лет. Я был там каждый день, я был там, когда она болела корью, был, когда они пытались отремонтировать хотя бы пару комнат, был, когда они наводили порядок в саду. Он вроде как взял меня под крыло. У него я впервые нашел книгу из этих, фэнтези на основе мифов, впервые раскритиковал. Он увидел во мне возможности, несмотря на то, что соврать о прошлом я так и не смог, и устроил на работу. Когда я смог более ли менее быть похожим на преуспевающего взрослого человека, он толкнул документы, по которым я мог брать ее, - Габриэль рассказывал незатейливую историю почти без эмоций. – Я жил там с его разрешения поначалу, и хотя считалось, что она прятала меня, он все-таки точно знал. Иногда у меня ощущение, что он понимает, кто я такой.

- Потому он зовет тебя другим именем, - кивнул Сэм. – Европейским?

- Да, как только не назовут, - Габриэль, кажется, невесело усмехнулся. – Путь так далек, но конец там же, где и начало. Правда так больно делать одни и те же ошибки снова?

Он был таким маленьким в его руках. Он был гораздо ниже, чем сам Сэм, гораздо меньше, слабее. И запутавшимся, каким бы уверенным ни казался раньше. Могли ли быть отношения построены на том, что один делает уверенный вид тогда, когда сомневается другой, и наоборот, на самом деле не зная вместе, как было бы правильно? Какие отношения будут построены таким образом? Друзья, что раз за разом каждую проблему разбирают сами, нуждаясь только в том, чтобы рассказать о ней и разложить тем самым по полочкам? Или…

Он не успел подумать. Замолчавший Габриэль неожиданно потяжелел в его руках, хватка ослабла, и он едва не упал, вовремя подхваченный благодаря многолетним тренировкам Сэма. Он даже не успел испугаться – поднял безвольную голову так, чтобы коснуться шеи и проверить пульс, а удостоверившись, что это обморок, немедленно подхватил архангела на руки и донес до дивана за рекордно-короткие сроки. Он мог очнуться сам, а мог и не очнуться вовсе, и отлучаться было опасно, оставляя его в незнакомом месте, не там, где он упал, но и сходить за чем-нибудь, что привело его бы в чувство, он не решался.

Когда, практически скатившись с лестницы и держа в руках нашатырный спирт, он обнаружил Габриэля на том же месте и в том же положении, трудно сказать, почувствовал ли он облегчение. Отсутствие плохого ведь тоже хороший признак, говорили ему когда-то. Он оперся коленом о выдвинутую часть дивана и склонился над Габриэлем, стаскивая пальто и разматывая шарф. Разорвал воротник рубашки, волнуясь в первую очередь о том, как дышит архангел. Как непривычно думать о том, что ему нужен кислород. Он приподнял его голову, прочно запутав пальцы в волосах, готовый удержать его на месте, если понадобиться, и осторожно повел смоченной ваткой перед носом Габриэля на разумном расстоянии. Он ненавидел этот запах каждый раз, как чувствовал его. Он словно закладывал весь нос и пробирался до мозга, но в то же время оставлял стойкое ощущение болезни после себя.

Дата добавления: 2015-11-16