Назад к Медиокристану

И мы, возможно, изучили неправильные вещи у наших предков. Я о том, что мы, вероятно унаследовали инстинкты, адекватные для выживания в Восточной Африке, где мы по-видимому начинали свой путь. Однако же, инстинкты эти, конечно не могут быть хорошо приспособлены к сильно информационной, и статистически сложной окружающей среде.

Действительно наша окружающая среда более сложна, чем мы (и наши учреждения), кажется, понимаем. Почему? Современный мир, становится Экстремистаном, во власти редких, очень редких событий. Он может поставить Вам Черного Лебедя после тысячи и тысячи белых, таким образом, мы должны отказаться от суждении, к которым мы склонны.

Поскольку, как я сказал в Главе 3, это невозможно - биологически невозможно - чтобы столкнуться с человеком несколько сотен миль высотой, таким образом наши интуиции исключают эти события. Но продажи книги или количество неофициальных встреч это события, которые не могут быть подвергнуты такой резкой критике.

Это такое переплетение факторов, часто совершенно случайных, чтобы признать, что автор является не одаренным. А не будет ли обвала рынка, а война не случится, а проект не безнадежен, а наш партнер с нами, а компания не обанкротится, а аналитик безопасности брокерской фирмы не шарлатан, а сосед не нападёт на нас?

В отдаленном прошлом, люди могли сделать выводы намного более точно и быстро. Кроме того, источники Черных Лебедей сегодня умножились вне измеримости. В примитивной окружающей среде они были ограничены дикими животными, новым врагам, и резким изменениям погоды. Эти события были достаточно повторимы для нас, чтобы получить врожденный страх перед ними.

Этот инстинкт, необходимость сделать выводы быстро, и в "туннеле" (то есть, сосредоточьтесь на небольшом количестве источников неуверенности, или причин из известных Черных Лебедей), остается в нас. Этот инстинкт, он ставит нас в затруднительное положение.

Глава 6

По поводу моего непринятия причин.

Во время спада 2004 года, я посетил конференцию по эстетике и науке в Риме, возможно самое лучшее место для такой встречи, так как все там было проникнуто эстетикой, начиная с чьего-либо личного поведения и тона голоса. Во время обеда, выступающий профессор с университета в южной Италии поприветствовал меня с крайним энтузиазмом. Утром я слышал его страстную презентацию; он был таким харизматичным, таким уверенным и убеждающим, что, даже не понимая о чём идет речь, я чувствовал абсолютное согласие со всем, что говорилось. Я мог только уловить предложение то там, то тут, так как мои знания итальянского лучше проявлялись на вечеринках, нежели на интеллектуальных и научных встречах. В одном из моментов его речи он аж покраснел от злости – таким образом уверяя меня (и аудиторию) в своей явной правоте.

Во время обеда он набросился поздравлять меня за то, что я показал последствия тех причинных связей, преобладающих в мозге человека больше, чем в реальности. Беседа получилась такой оживленной, что мы стали рядом с баром, блокируя других делегатов от еды. Он говорил ударным французским (с помощью рук), я отвечал на примитивной итальянской (тоже с помощью рук), мы были настолько вовлечены, что другие гости боялись перервать разговор такой важности и живости. Его впечатлила моя предыдущая книга о случайности, как неком виде реакции трейдера на слепоту везения в жизни и на рынках, которая была опубликовали там с музыкальным сопровождением Giocati dal caso.

Я был счастлив, что у меня есть переводчик, разбирающийся в теме еще лучше чем я, и книга нашла некоторых последователей среди итальянской интеллигенции. «Я большой поклонник ваших идей, но я чувствую себя неуважительно. Все это, правдиво говоря, принадлежит и мне тоже, так как вы написали книгу, которую я (почти) планировал написать», - сказал он. «Вы счастливчик; в таком всеобъемлющем виде вы представили эффект случайности в обществе и преувеличение причины - следствия. Вы показали насколько мы глупы, постоянно пытаясь объяснить навыки».

Он остановился, потом добавил спокойным тоном: «Но, mon cher ami(мой дорогой друг – франц.), позвольте мне сказать quelque chose(кое что – франц.)[очень тихо произнося, большим пальцем касаясь указательного и среднего]: если бы вы выросли в протестантском обществе, где людям говорят, что достижения связаны с вознаграждением и индивидуальной ответственности придаётся особое значение, вы никогда бы не видели мир в таком свете. Вам дано было увидеть удачу и отделить причину и следствие из-за своего восточного ортодоксального средиземноморского происхождения». Он использовал французкое «a cause»(причина). И он был настолько убедительным, что на минуту я согласился с его интерпретацией.

Нам нравятся истории, мы любим обобщать, нам нравиться упрощать и т.д., для того чтобы уменьшить измерение вещей. Первая из проблем человеческой природы, которую мы рассмотрим в этой части, только что показана – это то, что я называю «объяснительное заблуждение». (На самом деле это обман, но для большей вежливости я назову это заблуждением). Заблуждение объясняется нашей уязвимостью к чрезмерной интерпретации и склонностью делать из кратких «сырых» рассказов истину.

Заметьте, как мой задумчивый итальянский собеседник, объяснил мою придирчивость к переинтерпретации и к преувеличению причины, ещё даже не видев меня и моей работы, без повода и без причины, прицепившись к обеим как к чему-то отличающемуся от части истории. Он должен был изобрести причину. Больше того, он был неспособен понять ни то, что попал в капкан причинно-следственной связи, ни то, что я понимал это сам. Объяснительное заблуждение обращает внимание на нашу ограниченную возможность смотреть на последовательность фактов без накручивания объяснения к ним, или, с другой стороны, налагая на них логическую связь – стрелку взаимоотношений.

Эта часть, как и предыдущая, разъяснит одну простую проблему, но по-видимому в разных дисциплинах. Проблема заблуждения, версия которой хоть и активно изучается психологами, не настолько «психологична»: вроде как разработанные виды дисциплин скрывают за собой мысль, что все это в большей степени является проблемой информации. Хотя объяснение происходит из старых биологических нужд уменьшить измерения, роботы предполагаемо будут так же подвержены процессу уменьшения. Необходимо, чтобы информация уменьшалась.

Чтобы помочь читателю найти свое место: в изучении проблемы индукции в предыдущей главе мы рассматривали, какой вывод можно бы сделать о невидимом, которое находится за пределами нашей информационной области. Здесь мы смотрим на видимое, лежащее внутри информационной области, и мы наблюдаем искажение в процессе его обработки. Есть много чего сказать по этой теме, но угол, под которым я смотрю, относится к упрощению толкования мира вокруг и его влияния на наше восприятие Черного Лебедя и дикой неопределенности.

Перевёл:
Bogdan Bereznay - посмотрите на Жизнь под микроскопом

РАСКОЛ МОЗГОВ

Выведывание противоречий является волнующей деятельностью. В течение нескольких месяцев, Вы испытайте щекотящую душу сенсацию, что Вы только что вошли в новый мир. После этого новинка исчезает, и Ваши думы возвращаются к обыденным делам. Мир снова уныл.

Для меня одна такая антилогика шла с открытием, что теоретизирование может соответствовать отсутствию деятельности, выбору "по умолчанию". Надо приложить значительное усилие видеть факты (и помнить их), отказывая в суждении и сопротивляясь объяснениям. И эта теоретизирующая болезнь редко находится под нашим контролем: она в значительной степени, анатомическая, часть нашей биологии, так борьба с этим требует борьбы с самим собой. Таким образом, предписания древних скептиков, чтобы отказать в суждении идут против нашей природа.

Попытайтесь быть истинным скептиком относительно Ваших интерпретаций и Вы сотрете сами себя в мгновение ока. Будет также невозможно сопротивляться теоретизированию. (Есть уловки достижения истинного скептицизма; но Вы должны пойти через черный ход, а не участвовать в лобовой атаке на самого себя непосредственно). Даже в анатомической перспективе, для нашего мозга невозможно видеть что-нибудь в сырой форме без некоторой интерпретации. Мы, возможно, даже не всегда ощущаем это.

В эксперименте психологи попросили женщин, выбрать из двенадцати пар чулок нейлона те, что они предпочли. Исследователи спросили женщин о причинах их выборы. Структура, "чувство", и цвет, все это было среди отобранных причин. Ага, но все пары чулок были, фактически, идентичны. Женщины объясняли, что они имееют незначительную модификацию. Это предполагает, что мы лучше разбираемся в объяснении, чем в понимании

Ряд известных экспериментов на мозге пациентов дает нам убеждающий физический факт, есть биологическое свидетельство автоматического аспекта акта интерпретации. То есть в нас есть делающий смысл орган.

Как это обнаружено:
У пациентов с мозговым расколом нет никакой связи между левым и правым полушарием, что препятствует тому, чтобы информация была разделена между этими двумя полушариями головного мозга. Эти пациенты - драгоценности, редкие и неоценимые для исследователей. У Вас буквально есть два различных человека, и Вы можете
общаться с каждым из них отдельно; различия между этими двумя людьми дают Вам некоторый признак о специализации каждого из полушарий.

Это разделение обычно - результат хирургии, как средство лечения более серьезных заболеваний, как серьезная эпилепсия; и нет, ученым в Западных странах (и большинстве Восточных) больше не разрешают сократить человеку мозги на половину, даже если это нужно для преследования знания и мудрости.

Теперь Вы побудили такого человека совершить какое-либо действие - поднять палец, засмеяться, взять в руку веник. Все это Вы сделали, чтобы установить, как он приписывает рассуждение к этому акту (когда фактически Вы-то знаете, что нет никакой причины для всех этих действий, кроме Вашего стимулирования). Если Вы просите правое полушарие, изолированное, выполнить действие, затем спрашиваете у другого полушарие относительно объяснение, пациент неизменно предложит некоторую интерпретацию: "я тут посмотрел на потолок, чтобы...", "я видел кое-что интересное на стене", или, если Вы спросили бы меня с разделенным надвое мозгом, я предложил бы свое обычное "потому что я родился в греческой ортодоксальной (очень такой ПРАВОСЛАВНОЙ) деревне на севере Ливана," и так далее.

Теперь сделаем противоположное, проинструктируем изолированное левое полушарие, контролирующее правую руку человека, совершить какое либо действие. Спросим у правого полушария, про причины? Вам явно скажут, "я не знаю".

Левое полушарие - то, где язык и вычитание вообще проживают.

Я предупрежу попытки читателя, жаждущего "науки", от попыток построить нервную карту: все, что я пытаюсь показать, является биологическим основанием этой тенденции к причинной связи (к способности объяснить и найти причину), а не ее точное местоположение.

Идея, что левое полушарие мозга, говорит на языке причин и средств, возможно, не настолько точена: левое полушарие более точно назвать местом, где происходит распознавание образов, и оно может говорить на языке причин только потому, что у этого языка есть признак распознавания образов. Другое различие между полушариями то, что правое полушарие имеет дело со всем новым. Оно видит детали и факты, в то время как левое чувствует образцы.

Чтобы видеть иллюстрацию нашей биологической зависимости от истории, рассмотреть следующий эксперимент. Во-первых, читаем это:

Дата добавления: 2015-10-21