Семейные праздники

«Одомашнивание» увековечения поэтов грозило выродиться в конкурирующую традицию. Появление памятника переставало быть событием, переводилось в бытовую практику, словесно и ритуальное оформление упразднялось в той или иной степени, символическая составляющая нивелировалась. Появилось еще два памятника поэтам, установка которых осталась в рамках семейных торжеств: памятник Жуковскому в Поречье и памятник Кольцову в Воронеже.

Первый был поставлен в 1853 году в имении близкого друга В.А.Жуковского еще по «Арзамасу» графа С.С.Уварова - в это время Президента Академии Наук, а еще недавно - министра Народного Просвещения. Инициатива это личная, возникшая сразу после смерти поэта: «Теперь когда для Жуковского настало потомство, Граф Уваров возымел благородную мысль почтить умолкшего поэта памятником. Памятник, по мысли самого соорудителя, исполняется в Москве»[120]. Хотя надежды на широкий отклик декларируются: «Это скромное торжество найдет себе, без сомнения, отголосок везде, где жива любовь к Русскому просвещению, Русскому слову, Русскому поэту. Но особенно принадлежит оно Москве и по месту исполнения памятника, и по месту, назначенному к его принятию, почти подмосковному»[121]. Это своеобразный кенотаф на территории общей семьи, пусть и духовной.

Заслуги поэта перед русской словесностью бесспорны. Об этом говорил на торжественном заседании Московского университета профессор С.Шевырев: «…не будем терять времени в праздной грусти о том, что их уже нет с нами, а благодарно будем стараться определить то, чем они для нас были при жизни. Семя не взойдет пока не умерло; так бывает и с человеком. Жизнь и слово его, по смерти, воскресают перед нами в новом свете и величии. /…/ Возвратим же мыслию это прекрасное прошедшее; возобновим, освежим, напечатлеем его в нашей памяти. В нем есть то, что не умирает никогда, что должно всегда пребывать с нами, что бессмертно, как красота души человеческой. /…/ С Жуковским мы положили в могилу более чем полустолетие нашей Словесности. /…/ В Жуковском погребли мы ученика Карамзина и учителя Пушкина»[122]. Долго рассуждая о заслугах поэта в священной области словесности, Шевырев в конце резюмирует: «…. нас будят от волшебного сна и возвращают земле вопросы современного века, назвавшего себя положительным: к чему же весь этот ваш очарованный мир? что нам в его прекрасных призраках, при нашем положительном стремлении? какая в них правда и существенность? /…/ в этом очарованном мире, кроме искусства, для нас две правды, две существенности /…/ Первая правда и существенность – светлая, благородная, возвышенная, озаренная гением чистой красоты, душа родного нам поэта; она всегда живет для нас видимо в этих образах; в них она всегда с нами, как наше Русское, наше народное сокровище, наша слава, наша красота. Вторая в них правда и существенность, на которую также не посягнет положительность века, наш Русский язык - этот Божий дар народу, особенно прекрасный в счастливых певцах его, язык, облекший в звуки дивного слова весь этот волшебный мир. /…/ Жуковский нашел в языке нашем самую разнообразную силу и красоту для всех неуловимых оттенков мира душевного, для неистощимых движения и вздохов любви, для скорби и радости»[123].

Но, вероятно, для общественного признания только умения виртуозно пользоваться языком было недостаточно. Так что памятник в Поречье не случайно оказался вне общественного пространства.

Следующая история - памятник А.В.Кольцову. В марте 1863 года сестра поэта А.В.Андропова обратилась в местные «Губернские ведомости» с предложением об установке в Воронеже памятника, ассигновав на это в фонд сооружения памятника 600 рублей. Газета напечатала передовую статью своего редактора М.Ф.Де-Пуле с призывом к воронежской общественности и властям начать компанию по установке памятника знаменитому земляку. Алгоритм действий известен: ходатайство в Петербург, разрешение Александра П открыть подписку (правда, только в Воронеже), сбор денег, заказ бюста и… постепенное угасание энтузиазма. В течение нескольких лет не было ничего известно ни о деньгах, ни о памятнике, и в конце концов привезенный мраморный бюст долго стоял не укрепленный и не укрытый. Дату открытия переносили три раза. Торжества (27 октября 1868 года) были очень скромными. Об открытии памятника не было предварительно сообщено, собранных денег почему-то не хватило, и в день открытия в Дворянском собрании была открыта новая подписка.

Столичные «Санкт-Петербургские ведомости» писали в то время: «Под влиянием грустных впечатлений приходится писать нам это письмо. И это грустное впечатление принадлежит не только нам лично, но и большинству воронежского общества, возмущенного поразительным неуважением к его народному чувству, к его народной гордости»[124].После открытия памятника в Дворянском собрании состоялось торжество в честь этого события, на которое собралось около 50 человек.

Петербургский скульптор А.Трискорни выполнил замечательный бюст, памятник располагался в общественном пространстве, к творчеству Кольцова – редкий случай для того времени - проявляли интерес иностранцы, но все случившееся осталось в рамках незначительного местного события, и даже не пыталось выйти за эти границы. То, что реакция современников была неоднозначной, свидетельствует и статья в сатирическом журнале «Искра», содержащая открытые издевательства над весьма условным открытием – оконченный в августе, памятник долго стоял покрытый белым полотном, пока какой-то пьяный не сдернул его, развернув при этом бюст.

События опять не случилось. Как уверяет автор, «о подробностях празднования нигде не было объявлено и американский консул к открытию памятника из Москвы не прибыл», и все открытие было малорепрезентативным. «27 октября, ровно в час пополудни, памятник плотно окружили знатные особы города Воронежа, они же любители русской литературы вообще и кольцовской поэзии в особенности; за ними в почтительном отдалении следовала чернь /…/ По окончании молебна местный архиерей обошел вокруг памятника, окропил его святою водою и памятник торжественно был объявлен открытым; затем любители русской литературы, т.е. знатные особы, отправились в залу “Дворянского благородного собрания”».

Самое интересное в этом фельетоне - разговоры в толпе, моделирующие определенную ситуацию. Озадаченные зрители говорили, что это неизвестно, кто такой (бюст был без подписи), предлагали для большей определенности дать герою в руки книжку или перо, тут же встречаясь со встречной аргументацией, что на улицах не читают и не пишут; сетовали, что мало народу; выбирали более подходящее место, чем это, где кроме солдат и торговок никого не бывает – лучше бы против театра, там, где солнечные часы… И все это под сурдинку одной темы: сколько трудов и капиталов убито на этот памятник, уж лучше бы поправили памятник на могилке, нищих накормили, да панихидку отслужили… «Между тем около купца составился довольно порядочный кружок, в котором он продолжал говорить на ту же тему и старался доказать, что памятник Кольцову не следовало становить и, наконец, пришел к тому последнему заключению, что подобное событие и убийство капиталов, как он выразился, может допустить одно только развратное общество»[125]. «Искра», конечно, свидетель пристрастный, настроенный против интеллигенции и связанной с ней культуры «образованных», но открытие памятника Кольцову было для этого издания прекрасным случаем поговорить о своем – культуртрегерскими интенциями «Искра» не отличалась и просто так освещать подобное событие обязанной себя не чувствовала.

Дата добавления: 2015-10-21