Кто в жизни был до преселенья

Полезный миру человек [28].

Мимотекущие призраки,

Рабы земные суеты

В глубокие сокрылись мраки,

Сокрылся от очей и ты!

Но жив Поэт, жив дух науки!

Почтут времен грядущих внуки,

Питая к превосходству жар,

Твою и ревность и заслуги;

В странах чужих изяществ други

Превознесут высокий дар.

Еще глашу, воззвав к Поэту:

На море Белое пари,

Явися, Пиндар Россов, свету

И в торжестве Архангельск зри;

Отечества приемля жертву,

Узнай, - сооружают мертву

Тебе за славный дар колосс;

Вещай, - издревле победитель,

Высоких подвигов свершитель,

Труды ценить умеет Росс [29].

Здесь уже заявлены основные мотивы, объясняющие и оправдывающие сам нетривиальный факт памятника. В витиеватости слога графа они не столь очевидны, но последующие журнальные публикации сделают их явными. Уход от забвенья для общественно значимых людей («Не свергнется в реку забвенья, Кто в жизни был до преселенья Полезный миру человек»), выдвижение на первый план заслуг в области словесности («жив Поэт, жив дух науки» и чуть более раннее примечание), обращение к будущему («времен грядущих внуки»), ревность к вниманию чужеземцев и национальное самоутверждение («В странах чужих изяществ други Превознесут высокий дар», «Труды ценить умеет Росс»).

. Анализ риторики, сопутствующей процессу создания и открытия памятника, показывает прозорливость Хвостова. Ломоносов и дальше позиционируется как писатель, стоявший у истоков просвещения России, а необходимость сооружения памятника аргументируется нашим ответом чужеземцам и обращением к потомству (к будущему). Так прирастает слава и величие России. (В статье 1889 года история сооружения памятника будет рассматриваться как «патриотическое мероприятие» - таким переносом акцентов констатируется иная оптика восприятия, возможная лишь после пушкинских торжеств 1880 года и невозможная в начале процесса, в 20-х годах. Для позитивного патриотизма, не исходящего из посылки «утереть нос иностранцам», причем у них же позаимствованным способом, нужен другой уровень гражданского самосознания). Эти мотивы присутствуют едва ли не во всех статьях, непосредственно освещающих процесс. (Полужирным далее выделено мною – С.Е.).

«Слава гениев, блиставших на поприще Словесности, не исчезает в веках. Имя Ломоносова, рожденного под хладным небом Севера, с пламенным духом Поэзии, будет передаваться до позднейшего потомства. Произведения его соберут дань уважения и похвал не в одной России. Но чтобы блеск славы его особенно отразился на тот край, где любовь к наукам вызвала его из среды сословия простых поселян, где он родился в низменной хижине рыбака, долг признательности его единоземцев и самая честь их требовала вещественного памятника. Преосвященный Неофит, Епископ Архангельский первый подал мысль о сооружении сего памятника в Архангельске, как в городе, куда особенно стекаются чужестранцы, призываемые торговлею из разных стран света»[30].

«Все почтенные ученые сообщества и сословия, все покровители и любители отечественной словесности, все ученые мужи, все соотечественники, помнящие заслуги Ломоносова в отечественных языках и науках, примут участие в приношениях на сооружение в честь ему достойного памятника. Англия и Германия прославляют своих Попе и Клопштоков; а Россия, восходящая на высоту просвещения, останется ли непризнательною к образователю русской словесности? – От памятника Ломоносову лучи славы сего великого мужа прольются на самый отдаленный край севера, исполнят многие умы вдохновением гения, призовут в храм муз новых любимцев и не померкнут в течение веков в славу России»[31]

«Добродетели скрывают блеск свой от мира, и не здесь найдут свое воздаяние; но все, что сделано к славе отечества, не укроется от признательности потомства»[32]. Это имеет отношение и к недавно умершему, поминаемому в той же статье архиепископу Неофиту, «который положил основание сему торжественному свидетельству благодарности к заслугам Гения, озарившего Россию»[33], - памятник Ломоносову будет памятником и ему.

«Преосвященный Неофит, Епископ Архангелогородский, возимел счастливую мысль о сооружении памятника Ломоносову в главном городе своей паствы. В ее пределах родился отец Красноречия Российского, знаменитый ученостию и талантами. Имя Ломоносова запечатлено в душе каждого из просвещенных сынов Отечества; но надобно, чтобы иностранцы многочисленные, привлекаемые торговлею к Архангельскому порту, видели памятник справедливого уважения нашего к великим заслугам своего одноземца»[34].

«Благодарные Россияне, благоговея к памяти великого Ломоносова, отца языка Русского, положили в честь и славу его воздвигнуть достойный памятник. (…) Доселе мы увековечивали в бессмертном металле и граните память Российских героев: Суворова-Рымникского, Румянцева-Задунайского, Орлова-Чесменского, Потемкина-Таврического[35]… Ныне, в счастливое царствование Императора Николая I, является в России первый и единственный памятник мужу ученому, Русскому Поэту и Оратору, Историку, Физику и Химику.

(…) И так не в одной Греции и Риме чтили память великих мужей; не одна Англия, Франция и Германия приносят достойную жертву умам высоким; и Россияне умеют вполне ценить отечественные таланты и гении!»[36]

Менее однозначен (лишь нащупывается) комплекс представлений о том, кто воздвигает памятник и что он значит для современников. Трогательна попытка найти аргумент в пользу «вещественного» памятника как необходимого именно иностранцам – то ли мы с нашим духом в груди, мол, и так все понимаем, то ли мы не хуже европейцев. Дальше слова начинают путаться. Что все-таки, помимо этого, заставляет возводить памятник? Долг? Честь и слава? Просвещенность? Благодарность? Благоговение перед памятью? В поисках неявного ответа приходят слова: слава России, слава Отечества, и, наконец, синтез: просвещенные сыны Отечества.

Появившаяся спустя более полувека (уже после открытия памятника Пушкину в Москве) публикация в «Историческом вестнике» показывала, что понимание происшедшего изменилось, хотя рассказывалась фактически та же история. Точнее, пересказывалась. Аргумент иностранцев не просто исчез – традиция возведения памятников поэтам оказывается отечественной. Сильнее акцентируется мысль об обращении к потомству (оно объявляется основным адресатом). Рядом с аргументом просвещения появляется аргумент образования. В какой-то мере это обусловлено и тем, что читатель в 1889 году был другой – произошла демократизация журнальной аудитории, и «народничество», а не «народность» выходило на первый план. Довод о частной инициативе сомнению не подвергается. Телеологичность взгляда усиливает общее понимание значимости события его современниками.

«В голове этого сравнительно молодого епископа созрела мысль воздвигнуть на севере самому замечательному человеку севера памятник, который свидетельствовал бы потомству о заслугах Ломоносова, оказанных русскому просвещению, и с другой стороны напоминал бы северянам о том, что труд и стремление к образованию всегда выведут человека на истинную дорогу и будут почтены не только современниками, но и благодарным потомством»[37].

В изложении истории ходатайства к царю мотивы инициативы концентрируются вокруг понятия памяти: «жители города Архангельска, сохраняя уважение к памяти единоземца их покойного статского советника Ломоносова, изъявили желание воздвигнуть приличный памятник сему незабвенному в летописях отечественной словесности мужу, в виду чего можно быть уверену, что мужи просвещения и любители отечественного слова примут участие в желании нашем почтить память Ломоносова»[38]

Была подчеркнута и личная заинтересованность скульптора в происходящем: Мартос хотел «посвятить труды свое и искусство на сие важное и к чести относящееся дело» и признавался: «… Я ничего так не боялся, как того, что преклонность моих лет не допустит меня совершить сию по предмету своему важную работу, которая посвящается на бессмертие первого из русских ученых мужей».

«Не скрою перед вашим превосходительством радости моей по случаю счастливого отлития памятника и удовольствия, которое чувствую, что мог посвятить труды свои на увековечение лика одного из первейших гениев севера и великого поэта русского. Делая изображение нашего бессмертного пиита, я никаких других расчетов себе не представлял, кроме одной чести изобразить лик такого мужа, которого вся Россия чтит и чтить всегда будет»[39]. Цитата из послания Мартоса сопровождается сочувственным комментарием автора статьи: «…понятная гордость человека, сознающего, что, создавая памятник Ломоносову, он вместе с тем оставит потомству и свое имя». (Надо сказать, что весь бюджет памятника составлял 46 тысяч рублей, а за создаваемого в это же время Потемкина мастер запросил 170 тысяч. Это было и результатом увеличения себестоимости - по первоначальному проекту пьедестал должен был быть окружен рядом фигур, однако известно, что часть расходов по памятнику Ломоносову Мартос принял на себя).

Статья 1889 года замечательна приводимым в ней сценарием праздника, принадлежащим следующему архангельскому преосвященному - Георгию (Ящуржинскому). Автор, принадлежащий к духовному сословию, оказался перед непростой задачей. Разработанного церемониала за отсутствием прецедентов не было, и нужно было примирить возведение бронзового истукана (Ломоносов представлен полуголым мускулистым мужем, задрапированным в плащ, с крылатым голым гением у ног) с церковными представлениями.

Предполагалось, что праздник начнется соборным архиерейским служением в кафедральном соборе, выход к памятнику будет сопровождаться исполнением певчими оды Ломоносова «Хвала Всевышнему Владыке», а речи у памятника будут произноситься на устроенном амвоне. Дальше искались компромиссы: «На руке Ломоносова, которою держит арфу, привесить икону Михаила Архангела такой величины, чтобы гений, подающий лиру, был прикрыт оною, или прежде привесить пелену прилично, которая бы прикрыла гения, а на ней икону.(…) Амвон можно на сей случай позаимствовать из которой либо церкви; на нем или столик поставлен будет, на котором должны лежать все сочинения Ломоносова, физические и химические инструменты; или, буде сего учинить не можно, то налой церковный, или и то, и другое совместить»[40].

Епископ сочинил и торжественное завершение действа, когда всем сестрам раздавалось по серьгам. «По окончании произнесения всех сочинений, певчие запоют: “Тебе, Бога, хвалим” и музыка с певчими: “Боже, храни царя”. Затем лития за упокой Михаила и вечная память, и, наконец, многолетствие: благоверному правительствующему синклиту, военноначальникам, усердствовавшим к сооружению памятника, статскому советнику Михаилу Васильевичу Ломоносову, живущему в памяти ученых соотчичей, и всем участвующим в торжестве сооружения, водружения и открытия оного памятника многая лета. Во время пения многая лета, архиерей и монашествующие разоблачаются из мантий и с миром и радостию расходятся во свояси». Автор даже позволил себе помечтать: «Хорошо было бы, если бы сие торжество можно было отсрочить к темной ночи; тогда бы сословия города Архангельска могли бы ознаменовать торжество сие, которое им делает честь, иллюминациею; тогда икону с пеленою снять, а к простертой руке прикрепить портрет государя и покрыть сзади пеленою прилично с бантами и пуклями, в роде балдахины»[41].

Фактическая церемония была более сдержанной, менее отвлеченной и сконцентрированной вокруг самого монумента. Символическое значение визуальных знаков было зафиксировано не только словесно - в торжественной речи епископа Георгия во время литургии: «… Рассмотрите прилежно изображение Ломоносова: очи его к небесам, рука его простертая указует вам и чадам вашим храм Божий и святилища наук», но и предметно - в декорации монумента - «На верхних ступеньках его пьедестала лежали физические и химические инструменты; на нижней же живописно раскинуты рыболовные сети. Это последнее украшении должно было напоминать публике, что с низших ступеней положения простого рыбака Ломоносов силою своего гения достиг высших степеней почета»[42]. Наивная репрезентация человеческой жизни Ломоносова через введение атрибутов ее подчеркивала неоднозначное восприятие памятника. Возможно, это отсылает к традиции надгробного памятника.

Это было прямым воплощением того, что во время публичного обсуждения модели в столице вызывало издевки: «Знаменитый наш художник И.П.Мартос представил проект предполагаемому памятнику величайшему Поэту Русскому. Он изобразил его стоящим на земном полушарии близ северного полюса, с лирою, поддерживаемою гением. Поэт обращает глаза к небу, для получения вдохновения – дабы возбряцать славу России на бессмертной лире своей, ожидающей его перстов (…) Желательно, чтобы художник бросил еще у ног Ломоносова рыбачьи сети – символ его первобытного состояния»[43]. Дистанция между иронией «просвещенной» столицы по поводу устаревших аллегорий и практикой этих аллегорий, идущей из XVIII века и остающейся живой в провинции, – огромна. Но именно эта наивность и делает видимыми некие черты конструкции, которые более изощренные мастера сумели бы скрыть. Например, неопределенность дистанции между живым человеком и памятником ему. Еще нет понимания того, что Ломоносов и памятник Ломоносову – это не просто физически разные объекты, а объекты, с разными функциями в социальной жизни.

Сохранилось описание Архангельска, увиденного иностранцем в конце 30-х годов XIX века, лет 10 спустя после открытия памятника. «Прекрасный город с населением около 20 000, очень благоприятно расположенный, хотя и несколько растянутый, обещает стать еще более значительным. По праву, думается мне, он назван царем Александром, во время его поездки 1819 года, маленьким Петербургом. Помимо адмиралтейства, губернского собрания, многочисленных церквей, суда и базара замечателен превосходный старый замок, возведенный, как сообщает надпись у подножия одной из башен, в 1699 году. В ужасающего вида здании из оштукатуренного камня, превратившимся, к несчастью, ныне в руины, еще видна комната, в которой жил Петр Великий. В соборе хранится деревянный крест искусно изготовленный собственными руками великого человека в память о чудесном спасении в кораблекрушении на Белом море. Главную площадь города украшает бронзовая статуя Ломоносова, известного русского поэта, родившегося в крестьянской семье в Холмогорах близ Архангельска»[44]. Памятник не потряс воображения привычного к монументам француза, он отмечен последним в ряду достопримечательностей, но при этом площадь, на которой он стоит, традиционно определяется как главная, хотя на самом деле монумент расположен на задворках.

Энтузиазм необычайных торжеств с течением времени совершенно забылся, и спустя 70 лет после открытия путешественник видит привычную и несимпатичную картину: «Здесь же… стоит памятник, воздвигнутый одному из замечательнейших личностей не только Архангельского края, но и всей России – Михаилу Васильевичу Ломоносову, преобразователю нашего родного языка, замечательному ученому и поэту своего времени. (…) Стоящая в тоге фигура Ломоносова, величиной в три аршина и два вершка, мало внушительна, фигура же гения, подносящего лиру, значительно меньше и вышла вовсе неудачной. (Решетка) мала и неизящна, без нее памятник, пожалуй, выглядел бы лучше»[45]. Провинциальный памятник в провинциальном городе – дело в начале ХХ века уже привычное.

Дата добавления: 2015-10-21