Мистерия. Суд Пилата

Я приближаюсь к самой напряженной и драматической части моего повествования - к пятнице десятого октября, когда на главной улице Рундшау была представлена чудодейственная Мистерия, прославившая нашу деревеньку далеко за пределами Швейцарии. С той поры прошло шестьдесят восемь лет, но и ныне, вспоминая события тех дней, я исполняюсь такого же трепета, как и тогда - словно все это происходило вчера, словно все это происходит сейчас.

Это не обычная ностальгия, знакомая любому зрелому человеку, сохранившему яркие воспоминания о днях своей юности. Будь это только она, ничто не заставило бы меня на старости лет взяться за перо. Это и не естественное человеческое желание оставить записки о необычайном событии, которому был свидетелем. Отнюдь нет. Мною движет не просто память о чуде, не любовь к исторической правде, не гордость очевидца - а скорее, долг перед Даровавшим нам это чудо и сердечная боль за то, что даже по сей день, четырнадцать веков спустя после воплощения и крестных скорбей Спасителя, истинные смысл и цель Его подвига остаются сокрыты от людей за семью печатями, словно бы ничего не было.

Что это именно так, а не иначе, мне пришлось познать на собственном печальном опыте. Родившись в семье «добрых христиан», в течение долгих лет регулярно ходя в храм, читая молитвы и слушая Евангелие, я, несчастный грешник по имени Арнольд Энке, сын шорника Энке из деревни Рундшау, все-таки не имел ни малейшего представления о том, что состоялось в Страстную Пятницу в Иерусалиме в те отдаленные времена, когда Всемогущий Господь пришел принять добровольное страдание во искупление наших грехов, - а следовательно, оставался глух к Его голосу, желающему столь много каждому из нас сказать! До поры, когда неизреченному милосердию Божию угодно было приоткрыть мне слух и зрение - в той ничтожной степени, в какой способна на это моя грешная душа.

Поистине, если требуется пережить эпидемию чумы и неотвратимость ужасной смерти, чтобы хоть некоторые из нас пожелали обратиться к постижению тайны Голгофы, - то в бедственное время мы живем.

Вы можете знать все, что полагается знать христианину, и в то же время, сами того не ведая, не быть им. Можно верить в Бога - и не знать Его, молиться Ему - и не быть услышанным, исполнять весь Закон Божий - и пойти в погибель. И христианский путь окажется для вас пыткой и адом, или в лучшем случае бессмыслицей - если не открыты сердечные очи, имеющие способность видеть Бога.

Нашей деревне несказанно повезло в том, что Господь послал ей священника, знающего о существовании очей сердца и имеющего ключ к тому, чтобы открыть их. Но за почти девяносто лет своей жизни, странствуя по всему христианскому миру, я увидел лишь считанные единицы подобных ему. Как ни горько это признать, среди бесчисленных пастырей очень немногие обладают искусством отверзения духовного зрения, а у большинства очи сердца скованы беспробудным сном.

Дьявол преуспел в усыплении этих очес, и в наше время, хотя земля застроена храмами, хотя в каждом городе есть епископ и ученые богословы написали по трактату на каждую букву Евангелия, - в наше время становится все меньше мест, где можно было бы научиться видеть Бога, и все меньше людей, способных этому научить. Более того: мне приходилось слышать, как живое общение с Господом именуют опасной ересью, и запрещают к нему даже стремиться! И торжествует племя «добрых христиан», вся вера которых сводится к тому, что Господь Бог пришел благословить их повседневную жизнь, сонную и грешную, а потом ушел на Свои небеса навсегда. И мы с удивлением замечаем, что наши молитвы и благочестивые упражнения все меньше и меньше дают нашей душе. И детям нашим передаем в наследство уже не опыт живого общения с нашим милосердным Господом, а пустые правила, тяжким бременем повисающие на них, - именно потому и тяжким, что они пусты, - и смутное, лживое обещание, будто простое соблюдение этих правил само по себе есть такое общение или же способно его заменить. Но можно обмануть разум человека, а сердце его не обманешь. Вот почему получается, что в каждом следующем поколении все большее недоумение вызывает нынешнее пышное здание христианской Церкви: потому что для чего нужно здание, в котором никто не живет? И я, бывает, просыпаюсь по ночам в холодном поту от мысли, что в отдаленном будущем может наступить время, когда человечество окончательно убедит себя, будто Господа Бога нет - и не окажется никого и ничего, что опровергло бы это несчастное убеждение. Однако жив Господь Бог, и велика Его милость, и я надеюсь, что даже тогда Он найдет способ прийти на помощь погибающим овцам Своим.

Вот почему, хотя я и стою на краю могилы, сердце не дает мне покоя и заставляет старческую руку браться за перо. Тогда, в Год Чумы, в деревне Рундшау, нам словно бы открылась некая дверь, до того запечатанная, и в отверстие хлынул свет, навсегда изменивший нашу дальнейшую жизнь. Этот свет и поныне живет во мне; он имеет голос; и голос его, одновременно нежный и властный, не велит мне молчать. То, что некогда произошло с нами, предназначено быть достоянием всех. И это так же верно, как то, что в Рундшау на сорок восьмом году четырнадцатого столетия от Рождества Христова жили точно такие же люди, какие жили и живут в любом другом месте на земле: в Англии, в Бургундии, в Ливонии, в королевстве Кастильском или в княжестве Московском. И поистине, не стоит дожидаться ни новой чумы, ни иного, более страшного бедствия. Господь, в милосердии Своем, и так готов даровать нам это несравненное благо - Свою близость. Он ждет лишь, чтобы Ему отворили дверь.

Если вы еще не слышали, как Он стучится в ваш дом, тогда эти страницы - смиренная просьба к вам: пожалуйста, прислушайтесь.

Итак, наступил рассвет десятого октября, рассвет Дня Мистерии - и жители деревни Рундшау, покончив с приготовлениями и придя по звону колокола в приходской храм, вдруг с удивлением осознали, что неделя прошла, а они до сих пор еще живы.

За тот же срок в пораженных эпидемией странах вымирали целые области. У нас же до сих пор не заболел ни один человек, более того, Берта Целлерман, спасшаяся бегством с зачумленного хутора Вальдхайм, почти оправилась от горячки и уже начала вставать на ноги.

Нам была дарована отсрочка. Теперь уже никто не сомневался: отсрочка ради Мистерии.

Кажется, Господь Бог благоволил снизойти к нашему дару.

Накануне жизнь в деревне кипела до самой ночи, пока последние предуготовления не были завершены. Новый день, осветивший деревенские улицы, обнаружил деревню Рундшау в праздничном убранстве: два помоста, украшенные хвойными ветками и цветными лентами, узорные плащаницы, развешанные на изгородях вдоль главной улицы, сельчане в странных и красочных одеждах, собравшиеся на площади перед ратушей. Цветными лентами хотели поначалу украсить даже Крест, но вовремя решили, что это будет лишнее. Крест остался как был - во всей своей строгой простоте.

Патер попросил, чтобы все исполнители ролей Мистерии пришли к утренней мессе, надев свои одеяния.

Мы стояли в храме Пресвятой Богородицы Тернового Венца, словно чудесно ожившая фреска Крестного Пути Господня. Я сжимал в руке свой древнеримский «пилум» - бывший посох Лотара Ланге, которому предстояло стать Святым Копием. Сам Лотар стоял в белой хламиде, с бледным и сосредоточенным лицом. В эту ночь он не сомкнул глаз, и вовсе не из-за старого конопляного пояса на теле. Хотелось бы мне знать, спали бы вы на его месте.

Лотар стоял у южной стены - как раз под самой фреской - и угадывалось какое-то странное родство между моим другом и Спасителем, изображенным на ней. Или, может быть, это лишь кажется мне сейчас, спустя семь десятков лет? Может быть, я сейчас сам становлюсь похож на кумушку, утверждающую, что «наш Лотар был просто вылитый Иисус, и я всегда, всегда это знала»? Нет, довольно; я уже начал увязать в подробностях; а мне ведь не терпится поскорее перевести свой рассказ к самому главному - к Мистерии о Страстях Господних.

Пятница началась с традиционной мессы. Вернее, нет: еще до рассвета патер и дьякон Андреас Фогт отслужили краткую литанию прямо на улице, окропив святой водой оба помоста, Терновый Венец, Крест и землю на главной улице, по которой должно было пройти Скорбное шествие.

Народу в церкви было в этот раз довольно много. Кроме семерых музыкантов, прибавилось немало гостей со всех концов прихода, приглашенных патером и пришедших посмотреть на Мистерию. По окончании мессы мы все также были окроплены святой водой; а к причастию патер Рихман в этот раз добавил елеопомазание, так что мы вышли из храма, сияя масляными крестами на лбу и на щеках.

Я еще подивился, что нигде не видно нашего Ловкого Парня - Конрада Айзенштайна. Но тут же забыл о нем. До тех пор, пока он сам не напомнил всем о себе - и, надо отдать должное, сделал это очень эффектно.

Утро было солнечным, однако к концу мессы наползли густые серые облака и с гор потянуло холодным ветром. Лотар ежился в своей хламиде, под которой была лишь тонкая рубашка. Но приближался час Мистерии, и мы всей деревней направились вниз - к дому Андреаса Штольца, где у деревянного помоста должны были разыграться первые сцены нашего божественного действа.

Мы шли по торжественно украшенной улице и являли собой довольно пестрое зрелище. Мы пели «Veni Sancta Spiritus!». В воздухе витало предчувствие чего-то необычного, чудесного и великого (как показали дальнейшие события, предчувствие не обмануло). Лотар молча шел рядом со мной, среди толпы сельчан в костюмах римлян, иудеев, апостолов и святых жен. Всю деревенскую детвору нарядили в льняные туники, перепоясанные лентами - им, в образе ангелов, полагалось нести вслед за Крестом хоругви и длинные гирлянды из хвои. В общем, было очень здорово и благолепно.

Гости из Вальцхольма, Люнеберга, Иоганнсдорфа, Клюгенау и Хорстлагена смотрели во все глаза и, кажется, дивились про себя: что это взбрело в голову жителям Рундшау? Очень уж все было необычно. Кое-кого даже пугало. Дитмар Гренц, староста Клюгенау, с сомнением качал седой головой: «Неужели вы, рундшауцы, всерьез собрались отпугнуть чуму своим странным представлением? Не попахивает ли тут колдовством?». Однако остался поглядеть, что будет дальше.

На большой ровной площадке перед домом дровосека Штольца, превращенной нами во двор претории, патер Рихман произнес краткую проповедь, в которой еще раз изложил всем собравшимся суть священного действа, именуемого Мистерия, и призвал в помощь благодать Святого Духа. Мы преклонили колени. Патер дал последнее благословение.

Музыканты, с которыми долго репетировал вездесущий дьякон Фогт, настроили свои скрипки-волынки и грянули увертюру.

Мистерия о Страстях Господних началась.

С этого момента время словно исчезло для нас. Это звучит странно, я понимаю, но можете мне поверить, тут больше, чем просто образное выражение. Время пропало. Словно образовалась дыра во времени и пространстве, и деревня Рундшау округа Рундшау кантона Шварцвальд на несколько часов стала Святой Землей великого Лета Господня - Лета, когда на горе Голгофе совершилось божественное Искупление.

Исчезло время, и исчезли мы. Хотя подготовка и воплощение любого представления, подобного нашей Мистерии, не обходится без запоминания ролей, без репетиций и прочего, но в тот миг, когда священнодействию наконец был дан ход, все это разом перестало иметь значение. Действие Мистерии развивалось помимо нас. Мы, пребывая в здравом рассудке и ясной памяти, в то же время были не более чем статистами божественной драмы, единственным режиссером и исполнителем всех ролей в которой стал Святой Дух Господень.

Господь Бог подождал до того часа, когда люди все подготовили, а затем явился и сделал самое главное Сам.

Торжественно и скорбно пропели волынки, барабан издал звучную дробь. Патер Рихман раскрыл увесистый том Евангелия, и над площадью разнеслись возвышенные звуки латыни.

От Каиафы повели Иисуса в преторию. Было утро; и они не вошли в преторию, чтобы не оскверниться, но чтобы можно было есть пасху. Пилат вышел к ним и сказал: в чем вы обвиняете Человека Сего?

На площади царила внимательная тишина.

- В чем вы обвиняете Человека Сего? - громко спросил римский прокуратор.

Реплики в Мистерии произносились по-немецки. В центре деревянного помоста сидел прокуратор Иудеи Понтий Пилат - окружной судья Рундшау Иоганн Хольгерт. На прокураторе была парадная мантия и золотой венок из осенних дубовых листьев, а восседал он на своем судейском кресле, принесенном для этой цели из ратуши. Одесную и ошую трона римского владыки скучали легионеры. Перед Пилатом на помосте стоял

Дата добавления: 2015-10-16