Спаситель.

Лотар Ланге с кровавыми потеками на спине. Мы отвязываем ремешки на

Его...

его руках. Перед помостом установлен небольшой табурет, красиво убранный красно-белым покрывалом. Возле табурета на специальной треноге, украшенной хвоей и лентами, - Терновый Венец. Настоящий. Мы, без особых церемоний взяв

Его...

Лотара за руки, усаживаем

Его...

его на табурет. В руках у Клауса - красный плащ, пожертвованный для Мистерии окружным писарем Шумахером. Это багряница. Клаус накидывает ее

...Ему...

Лотару на плечи. После чего мы берем с подставки Венец и с максимальной аккуратностью, чтобы ничего не повредить,

...со звериной жестокостью так что несколько длинных шипов пробивает череп и входит в мозг а кровь из-под шипов заливает глаза...

бережно водружаем Венец на голову

...Ему...

Лотару. (Мы с Клаусом тогда искололи себе все пальцы, но все же ухитрились не нанести Лотару ран шипами венца. При известной осторожности, не особенно дергая головой, он вполне мог бы избежать крови. М-да... легко сказать: «мог бы»).

Волынки. Барабан.

Клаус вкладывает Лотару в правую руку ореховый жезл судьи Хольгерта - символ власти мэра деревни Рундшау, жезл изображает трость, которую дали воины Иисусу.

Барабан.

Мы достаем из-за пояса палки.

Мы в нерешительности смотрим друг на друга.

Мы в нерешительности смотрим на Лотара.

Лотар смотрит на нас и, видя наше замешательство, приходит на помощь. Лицо его бледно, нижняя губа закушена. Он как будто смотрит сквозь нас. Едва заметно ободряюще кивает головой.

Что делаешь, делай скорее.

«Делай что должен, и будь что будет», - думаю я, занося палку над плечами своего лучшего друга.

Господи Владыка, прости нас!..

Скрипки. Флейты. Барабанная дробь.

Как ни худо было нам с Клаусом, но мы все-таки послушно исполнили нашу роль. Мы, свирепо замахиваясь и едва прикасаясь, «избили» Лотара палками, осторожно, боясь потревожить опасный Венец, нанесли несколько «пощечин», и в заключение по разу плюнули на землю у ног Лотара и встали перед ним на колено, сказав «Радуйся, Царь Иудейский!». Сердце зайцем прыгало у меня в груди, а Клаус потел и тяжело дышал, как будто он только что закончил рубить дрова для кухни трактирщика Фляйше. С высокого кресла на всю эту картину смотрел судья Хольгерт, и лицо у него было таким, словно вместо судейского кресла он вдруг сам оказался на скамье подсудимых.

Ведь, что там ни говори, это

...римский прокуратор...

именно он предал

Его...

Лотара на поругание своим солдатам.

Наконец этот ужас закончился. Мы сняли с Лотара багряницу, забрали ореховый жезл мэра Рундшау - ах, снять бы заодно и Венец! Но Лотар сам того хотел, и его мера, как говорят в таких случаях, еще не исполнилась.

Мы с Клаусом опять отконвоировали нашего друга на помост.

Наступал последний акт драмы в претории.

Патер Рихман перевернул страницу.

С этого времени Пилат искал отпустить Его. Иудеи же кричали: если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царем, - противник кесарю. Пилат, услышав это слово, вывел вон Иисуса и сел на судилище, на месте, называемом Лифостротон, по-еврейски Гаввафа.

Судья Хольгерт вновь поднялся с кресла, возвысившись над площадью всей своей величественной фигурой.

За ним воздвигались грозные вечные стены Рима, слава императоров и мощь сверкающих железом легионов, пронесших своих орлов над всей Ойкуменой, от Иберии до Британии, от берегов Рейна до Малой Азии.

Рим, блюститель правды земной, в последний раз предложил человечеству одуматься. Голос прокуратора гремел.

- Вот! Я вывожу Его к вам! Чтобы вы знали! Что я не нахожу в Нем! Никакой вины!

Судья порывисто шагнул к Лотару и, подхватив под локоть, подвел к самому краю помоста, чтобы всем хорошо было видно.

- Се, Человек! - произнес он великие слова.

Ecce Homo!

...Белая фигура в Терновом Венце, открытая всем взорам, на краю помоста...

ECCE HOMO!

Слова, впервые сказанные тысячу триста лет назад, звучат и теперь в моих ушах. «Вот Человек», - о Том, Кого подвергли бичам и поношению, Кто обречен был кресту. Это - Человек. А ты? Ты, смотрящий, как горстка деревенских жителей воплощает Его подвиг в лицах... Ты, читающий о Нем, слушающий о Нем, приходящий в построенный в Его честь храм... Ты - человек?

И если у тебя хватит духу ответить «да», - что дает тебе право считать себя таковым?

Ecce Homo...

Ecce Homo...

...Народу надлежало в этот момент поднять крик. Хоть я и сам исполнял достаточно неприглядную роль, а все же возблагодарил Господа Бога, что не нахожусь в эту минуту в толпе. Толпа должна была закричать: «Распни Его!».

- Рас...ни... го...

Нестройный хор качнулся и сразу угас. Большинство промолчало.

Слышно было, как Андреас Фогт что-то энергично шепчет в толпе.

Деревня Рундшау отказывалась призывать к распятию Спасителя.

К счастью, ткач Геншер и трактирщик Фляйше, подобно кузнецу Рейнеке и нам с Клаусом, нашли в себе достаточно храбрости, чтобы до конца выдерживать свою роль.

- Распни Его! - завопили они на два голоса.

- Се, Царь ваш! - пытался вразумить их Понтий Пилат - судья Хольгерт.

- Возьми, возьми, распни Его! - требовали они.

- Царя ли вашего распну? - в голосе судьи звучала неподдельная мука.

- Нет у нас царя, кроме кесаря, - отрезали ему в ответ.

Это ненужное и дикое выражение верноподданнических чувств, казалось, совершенно подкосило

...прокуратора Иудеи...

судью. Теперь стало ясно со всей кошмарной очевидностью, что изменить ничего невозможно, и непоправимое обязательно должно произойти.

Нам не уклониться.

Он должен умереть.

«Кровь Его на нас и на детях наших».

Судья Хольгерт подозвал Клауса с кринкой воды и торжественно вымыл руки над высокой умывальницей.

- Предается вам на распятие! - объявил он. - Но да увидят все: на мне нет вины за смерть Человека Сего!

Заунывно запели волынки. Прокуратор Иудеи Понтий Пилат, окружной судья Рундшау Иоганн Хольгерт, повернулся и покинул помост. Его величественная спина под парадной мантией была сгорблена, как будто несла отныне какой-то тягостный груз. «Не удалось тебе умыть рук, прокуратор», - подумалось мне.

Проходя мимо меня, судья на секунду поднял глаза.

Судья Хольгерт плакал.

Дата добавления: 2015-10-16