Глава 7. В день концерта все были на взводе, особенно Герман, чей и без того взрывной характер

В день концерта все были на взводе, особенно Герман, чей и без того взрывной характер трансформировался в локальный Везувий. До концерта Максу запретили пить, курить и дышать, ибо вредно для голоса. Впрочем, на два последних пункта потом махнули рукой, иначе им не видать живого вокалиста. Воронёнок по десять раз обзванивал всю группу, громко матерясь, чтобы проверить боеготовность участников.
– При первой же возможности свалю все обязанности на менеджера, – заявил он, чуть не разбив телефон.
– Что там опять? – спросил Макс.
– Лукреция ноет, что не успевает дошить платье. Я посоветовал ей запилить его булавками, всё равно на один раз. Короче, хрен знает, что у нас получится.
Макс удалился подальше от эпицентра стихийного бедствия. Он сам поражался своему спокойствию, накрывавшему его лёгкой волной блаженства. Сегодня он выступит на сцене, и больше уже ничего не надо. Макс спрятался в комнате Элис наедине с проигрывателем и записями Сальери. Где-то ближе к вечеру его всё же выволокли из укрытия.
– За нами скоро приедут. Хватай концертное барахло и возвращайся в мир живых, – сказал Герман, стоя в дверях.
– А я тут подумал: не мог Сальери отравить Моцарта, он был слишком самодостаточен для этого, – ответил Макс невпопад и пошёл собираться.
Мыслями он был уже далеко не здесь, а где-то в мире своих песен. Сегодня видения столь плотно объяли его, что было трудно различить контуры обоих миров. Мир грязи и мир мёртвых цветов шли рука об руку. Оба они были отвратительны и уродливы. Но в любой красоте прозревает зерно уродства. Красота в чистом виде безлика, как лист бумаги.
– Ты сегодня что, принял чего-то? – спросил Герман, пока они ехали в машине.
Макс только покачал головой, разглядывая капли дождя, ползущие по стеклу. В окна светил город. Такой ненавистный и любимый, как слишком горькое питьё или переслащённая отрава. И он был прекрасен, как целый мир, даже с трезвых глаз.
– Знаешь, как выглядели клубы в моём городе? – начал он, не поворачиваясь к Герману. – Это был какой-то советский ДК колхозника или кинотеатр тех же годов. Место с обшарпанными стульями и стёсанными ступенями. Там всегда пахло побелкой и пылью. Этот запах было не переглушить даже сигаретами, пивом и потом. И я ходил туда, чтобы один день из моей жизни не был похож на другой. И мне было наплевать на качество звука. Я бы мог напиваться и под жужжание бензопилы.
– Тут получше. Только всё равно шлак, – коротко ответил Герман.
Они снова погрузились в молчание. Машина летела сквозь вечернюю демоническую Москву, сливаясь с общим потоком разноцветного огня. Макс выводил пальцем на стекле узоры из ломаных линий. Герман гладил чехол гитары, которую не позволил запихнуть а багажник.
– Знаешь, а я всё ещё боюсь... – начал Макс.
– Выступления? – спросил Герман. – Мы все его боимся.
– Да не ссыте вы, – отозвался с водительского сиденья барабанщик, делая резкий поворот.
– Нет, я о вчерашнем, – Макс перешёл на шёпот. – Вдруг он подстерегает меня, чтобы отпилить мне ноги.
– Прекрати ты. После того, как я набил татуировку, мне снилось, что ворон выклёвывает мои глаза и относит на могилу глухого музыканта, и только потом осознаёт, что глаза ему не нужны. У каждого есть свои страхи. Они тоже должны быть источниками вдохновения, как и всё, что мы видим вокруг.
Спустя двадцать минут они оказались у клуба. Дождь всё так же накрапывал с неба, напоминая китайскую пытку. Герман поздоровался за руку с охраной, спросил об общих знакомых и почти искренне улыбался. Потом они искали директора, который обнаружился в баре. Одна из команд уже начала саундчек. Макс пожалел, что не взял с собой беруши. Волны чужой музыки нарушали его хлипкую гармонию в голове.
– Борис, знакомься, это наш новый вокалист. Настоящий гений, если не лажает, – Герман представил его бородатому мужчине в футболке с эмблемой клуба. Максу пришлось пожать его ладонь, крупную и сухую.
– Что ж, очень хорошо, Ворон. Я надеюсь, этот проект лучше предыдущего.
– Я тоже на это надеюсь.
– Хэллоуин. Всем наплевать на музыку. Пиво, костюмы и пьяные танцы.
Макс слонялся по клубу в ожидании саундчека. В коридоре висела огромная афиша с праздничной тыквой и эмблемами групп. Пальцы коснулись алых букв "Opium Crow", вороньих перьев и силуэтов маковых лепестков. На душе сразу стало теплее. Словно мудрый ворон благословил его своим крылом. Начинал нарастать лёгкий мандраж. Вскоре явились и остальные участники группы: Лукреция и басист. Макс опять поймал себя на том, что не может запомнить, как зовут барабанщика и бас-гитариста, как ни крути. За весь месяц он им и слова не сказал, уделяя внимание только звучанию их инструментов.
Максу нравился безлюдный клуб. Почти два часа до начала вечеринки: тишина и темнота. Вот только Герман вытащил всех на сцену. Поначалу звук просто оглушал: на базе они играли относительно тихо.
– Первый микрофон погромче сделайте! – закричал Герман звукорежиссёру.
От звука собственного голоса закладывало уши. Пришлось привыкнуть: это же их собственная песня. Герман всё же решил сыграть сегодня "Цветы загробного мира", эту шизофреническую балладу по мотивам манги Суэхиро Маруо "Безухий Хоити". Нечто подобное главный герой новеллы исполнял на могиле мертвецам. Макс повторял слова, входя в предконцертный транс. Ему вдруг подумалось, что надо было перевести её на английский, чтобы никто не догадался, о чём на самом деле этот бред. Современные группы прикрывают свою поэтическую бездарность англоязычными текстами, наивно полагая, что так их заметят на Западе. У "Opium Crow" пока что была лишь одна, "Insane", в русском варианте – "Душевнобольной". Герман на этот счёт выразился довольно точно: "Вот пригласят на Запад, тогда и можно будет тексты перевести на забугорный, а пока так".
Сейчас, во время саундчека, Герман выглядел нереально бледным и нервным. Отыграв пару песен, он всё же смог вернуть душевное равновесие по мере настройки аппаратуры. Время поджимало, и пора было в гримёрку.
– Знакомься, мой юный друг. Вот это – гримёрка. Здесь трахают шлюх и нюхают кокс, – развёл руками Герман, показывая два видавших виды виниловых дивана и подобие зеркала. – Но мы пока ещё не рок-звёзды, так что даже пить до выступления не будем.
– Почему? – спросил кто-то.
– Не хочу повторять ошибки прошлых лет. Так что давайте курнём трубку, и чтобы орги нас не спалили.
С опозданием явилась Элис, чтобы напомнить всем, что они ещё не накрашены и не одеты.
– Ну и гады же вы, – начала она. – Не могли мне халявную проходку сделать. Пришлось немного на входе поскандалить, но всё обошлось. Я никого не убила.
Глядя на хрупкую рыжую девушку, с трудом верилось, что она способна какого-то убить, но проверять не хотелось.
Макс снова влез в свою концертную шкуру, которая по совместительству служила ему карнавальным костюмом. Это был просто образ его самого, призванный задвинуть за угол прежнюю личность и выпустить зверя. Он чувствовал себя чистым холстом, на который с каждым взмахом кисти гримёра наносят новую личность. Макс посмотрел на себя в зеркало. Отражение подмигнуло ему и оскалилось. Снаружи уже давно играла музыка и слышались голоса.
– Пойдём посмотрим, что там происходит? – предложил он Герману.
Тот уже закончил подводить глаза и согласился. Они просочились в душный зал клуба, смешиваясь с толпой. Здесь курили даже на танцполе, и облака разноцветного дыма поднимались к потолку. Люди – чёрные тени с бледными лицами и узорами, изображающими шрамы. Все они вились у сцены, лениво попивая коктейли под незамысловатый электронный ритм. На сцену взгромоздился лысый карлик в серебристом костюме и дурным скримом запел "Катюшу". Макс инстинктивно зажал руками уши и ринулся обратно в гримёрку.
– Господа, я был в аду! – гордо объявил он всем собравшимся.
– Вот видишь. Нам за своё выступление бояться нечего, – успокоил его Герман.
– Но, это даже не музыка. Я не понимаю, как это может вообще кому-то нравиться. Даже в попсе есть какой-то намёк на мелодичность, чёрт возьми, – сказал он, медленно стекая по дивану.
– Говноедство – одна из проблем музыки в России, – спокойно ответил Герман, затягиваясь сигаретой. – Эта толпа чумна и пьяна, ей сойдёт абсолютно всё.
После выступала какая-то подростковая команда, обозначившая свой стиль как лав-метал. "Ну это когда ты понятия не имеешь о готик-роке, но трахать херок всё равно хочется, – охарактеризовал сей жанр Герман. – Кому какая разница. У нас никогда не было шварц-сцены, только извечная арш-сцена во все времена". Но это почти можно было бы слушать, если бы не явный плагиат и напускную депрессивность звучания.
– Ветераны клуба, – сказал Герман. – Кроме "X", их, по ходу дела, никуда не пускают, как и большинство здесь присутствующих.
Макс чувствовал, как мандраж нарастает вкупе с экстазом. Скоро ему предстояло выйти на сцену. Сладкий водоворот дыма марихуаны уносил его вглубь сознания. Все участники тоже приняли по чуть-чуть, дабы ловить общую волну. Время приблизилось к двум часам ночи, когда они вышли из гримёрки на эшафот маленькой сцены. Ночь дьявола в самом разгаре. Глаза ряженой нечисти смотрели из темноты зала, что казался чёрной зыбью Стикса. Несколько минут на настройку инструментов. И вот уже прозвучали первые вступительные аккорды "Романтика". Макс видел глупые лица толпы, и понимал, что сейчас он никому на хуй не нужен со своим пониманием мира и музыки. Они просто смотрят на него, как на нечто нарушающее их эстетические нормы. На того, кто реально безумен. Он не запел в том самом понимании песни. Он дал первый и решительный залп голосом, заставив всех вздрогнуть. Даже надменные девицы у стойки, едва не расплескав своё пиво, уставились на сцену. Он не уйдёт с этой сцены забытым, даже если ему суждено умереть прямо здесь, на этих пыльных досках. Больше не было той боязни звука, что преследовала его на саундчеке: голос работал во всю силу. Макс не боялся забыть слова – казалось, что они шрамами запечатлелись на его запястьях и каждая клеточка горит этой знакомой болью.

Я снимаю лицо, понимая, что я не красавец,
Мне не светит любовь или пошлый испорченный глянец, –

пропел он, то почти скатываясь в постпанковский речитатив, то снова давая голосу возможность плыть по волнам музыки.
Элис наблюдала из зала за танцем разноцветных прожекторов по бледному лицу Макса. Даже Герман и вся группа ушли вдруг для неё на второй план. Он следила за его движениями и пальцами, обхватившими микрофонную стойку. Он извивался у микрофона с долей какого-то мёртвого зловещего эротизма. Он уже не был собой – сбросив в гримёрке человеческую кожу, он стал вдруг демоном. На краткий миг ей показалось, что она влюбляется. "Это не твой человек, он полностью принадлежит искусству. Он уже продал свою душу", – сказал внутренний голос, и с ним пришлось смириться.
Они уже начали играть "Опиум" без перерыва и разговора с публикой, просто инструменты на миг замолкли, чтобы разродиться вновь этим переливчатым безумием. Герман чувствовал, как его уносит на волнах собственной музыки с нежным опиумным душком. Сейчас, во время выступления, песня звучала агрессивнее, чем это было на репетиции. "Если уж сбиваться, так всем вместе", – вздохнул он, понимая, что получается, тем не менее, у них неплохо. Толпа внизу раскачивалась, как мёртвые деревья на ветру, руки были белыми гниющими ветвями. Герман играл своё соло, глядя поверх голов. Лица живых мертвецов несколько пугали его в этот миг. Он улыбался так, чтобы каждая девчонка в зале думала, что он улыбается именно ей.

Очень странно пахнет опий,
Навевая мысль о смерти.
Выйди из своих утопий
На поверхность земной тверди, –

пел тем временем Макс, протягивая руку к залу.
Он двигался в такт музыке, слившись в безумном танце с микрофонной стойкой. Это выглядело чересчур сексуально, но для него уже не было рамок приличия. Элис знала, что девушки в зале могут не обращать внимания на музыку, но сто процентов хотят вокалиста. Потому что сейчас в нём было столько страсти, смерти и наркотического угара, что просто невозможно было пройти мимо. Эго голос – звенящая вода в хрустале. Сегодня он казался ниже и глубже, словно петь приходилось из самой могилы, создавая классический вокал для готик-рока.
Песня закончилась неоднозначной фразой:

Нежным лезвием по коже,
Прогоняя жизнь и стыд.
Вены вспороты и, может,
Твоя жертва всё простит.

В темноте прозвучало что-то похожее на аплодисменты. Макс с Германом как-то наигранно поклонились, и музыка заиграла вновь. Безумное и полукакофоническое вступление "Insane", от которого мозги стекали в ботинки вместе с глазами и ушами. Эти кривые гитарные рифы и солирующая партия баса сливались с голосом Макса, который буквально бился в припадке:

I got up in the morning and put both my eyes
In the jar full of spirit to keep them away,
I got up in the morning concealing my face
To prevent its disgusting decay.

Элис показалось, что на английском он поёт лучше, полностью отдаваясь песне, не спотыкаясь о неудобные русские звуки. В зале творилась какая-то вакханалия. Публика наконец разошлась и начала изображать что-то вроде танцев. Они были безумны, как и их наряды, – дети, играющие в мертвецов под звуки музыки давно умершего жанра. Песня оборвалась, уходя в пустоту. Настала очередь для "Цветов загробного мира". Тут Герман позволил себе сделать маленькое отступление и рассказать историю песни, не забыв упомянуть Маруо-сама.
Макс приник к микрофону и запел:

Когда цикады воспоют,
Умри под облаками.
Возненавидь весь мир, мой друг -
Рожден иными небесами.

Когда умрешь, нарви цветов,
Растущих в собственной могиле.
Твой дом – твой гроб, твой сладкий сон -
Не дай разрушить нечестивым.

И нерожденное дитя, из чрева выползая,
Станцует на твоих костях, песнь о тебе играя.
С песчаной бурей отходной,
Проснись в гробу, проснись и пой.
Так плачь же, смертный, и вопи,
Танцуя в собственной крови.

Счастливым летним днём
Ты обернешься льдом
С гирляндой в волосах
И радостью в глазах.

Когда песня закончилась, к Максу наконец-то вернулось восприятие реальности. Он слышал аплодисменты, гул одобрения, вопли презрения и множество других совершенно ненужных звуков. Но сейчас он мечтал лишь об одном – о стакане холодного пива. Он спрыгнул со сцены, очутившись в толпе, с которой было очень легко смешаться.
– Эй, круто отыграли, – кто-то похлопал его по плечу.
– Спасибо, – равнодушно ответил Макс, держа путь в сторону бара.
После них вышла ещё одна группа, название которой он пропустил мимо ушей, но публика приветствовала их куда теплее, чем все остальные коллективы. Герман догнал его возле барной стойки.
– И это сейчас ценит публика, – сказал он сквозь рёв музыки. – Ты только посмотри и послушай.
На сцене стояла девушка в разноцветном корсаже. Рваная чёрная фата скрывала почти всё её лицо. Шлейф от платья стелился по полу. Эдакая готическая дива, которой мечтает стать каждая тринадцатилетняя "готесса". Под нестройные металлические рифы она запела голосом простуженной Тарьи Турунен.
– Ну сколько раз твердили миру: не пойте на связках, суки! – прошипел Герман.
– Да и музыка – кто в лес, кто по дрова. Полный фейспалм, – Макс осушил залпом почти половину пивного стакана.
– Знаешь, в чём фишка? Они уже десять лет играют.
Макс скривился вместо ответа.
– Неудивительно, что на них так фапают. В стране, где слушают "Отто Дикс", возможно всё, – продолжал Герман.
Он достал из кармана плоскую флягу коньяка и присосался к ней, словно к живой воде.
– Пойдём отсюда. Лучше уж траву в женском туалете покурим, там звукоизоляция хорошая.

Дата добавления: 2015-10-16