Глава 5. Мёртвые вороны в сереющем небе над городом

Мёртвые вороны в сереющем небе над городом. Чёрные перья на коже асфальта. Разве у него есть кожа? Герман понимал, что его трясёт, что мысли его превратились в один сплошной поток из боли и смерти. Он не мог жить в своей голове. Ему хотелось пригласить туда всех, кто упрекает его в неправильности действий. Всех-всех-всех в собственную голову, как в камеру пыток или комнату страха. Сегодня нужно было притвориться нормальным, стать человеком, лицом без эмоций. Быть тем, кто просто сидит на заднем ряду за колонной. Универ нравился ему все прошлые годы, но к пятому курсу, это выпотрошило его нутро настолько, что стало тошно смотреть в лица бывших друзей. Его физическое состояние оставляло желать лучшего. Прохожие на него пялились, но не так, как обычно. Словно на блаженного. Словно он произносил все свои мысли вслух. Так и есть - всё вслух шипящим несвязанным голосом. Холод сводил конечности. Он пошатнулся и упал в кучу листвы, она мягко пружинила под телом, принимая его в свой плен. Всё бы ничего, если бы не резкий запах гнили. Прелесть... - это от слова "преть". Мёртвая ворона оказалась совсем рядом с его лицом: печально открытый клюв, с тянущейся оттуда ниточкой неизвестно чего, бельмастые глаза в красном ореоле и свалявшиеся перья, пропитанные запёкшейся кровью. Герман и ворона ещё долго смотрели друг на друга, наслаждаясь упадком и чёрной дырой Москвы.
Наконец Герман встал, отряхнулся и пошёл домой нетрезвой походкой трезвого человека. Настроение было окончательно испорчено. В институт идти не хотелось, так что пришлось возвращаться домой, туда, где Макс спит и видит десятый сон. С наступлением осени тот решил устроиться на работу, но Герман сказал, что это бесполезно, потому что денег у него и так достаточно: компенсация за смерть отца и ежемесячные проценты от дохода его фирмы. Не так много, но жить можно. Ему не хотелось отпускать друга в плен работы.
"Ты станешь одним из бесполезных рабов, - говорил он. - Лишишься способности думать и соображать. Мне когда-то уже довелось работать от звонка до звонка на моего батю. Так я приходил домой и тупо ложился с пивом перед телевизором, потому что больше ничего не мог делать. Я несколько месяцев не прикасался к гитаре, не читал книг, я даже не мог слушать какую-то слишком сложную музыку. Мне просто хотелось заработать денег для моих увлечений, к которым я на тот момент уже начинал терять интерес. Я отмотал свой строк в офисном рабстве, благополучно выйдя на свободу. Теперь у меня есть реп-база на дому - мечта любого музыканта. Боже, сколько же я в неё вгрохал?!"
Дома пришлось сдерживать железный взгляд Элис (со вчерашнего дня она попросила называть её так всегда). Она ничего не сказала, просто молча убивала его глазами. Герман невольно позавидовал Максу, который может хоть под мостом жить, но никто ему слово поперёк не скажет, потому что не ждёт от него вообще никакой перспективы. Скоро о прогулах Воронёнка узнает Лукреция, а затем уже и матушка, тогда и начнётся мозгодробительное воспитание. Он навсегда повязан с музыкой, она стала ему словно петля, которая губит и душит, но жить без неё невозможно. Герман осознавал, что ему никто не верит, но никто ещё не знает, какое секретное оружие у него есть.
- Я хочу выступить уже на Хеллоуин, - сказал он, спящему Максу, но тот ничего не ответил.
Они по-прежнему спали в одной кровати, только всегда меду ними лежала гитара, как символ целомудренности, словно меч, что клали рыцари в свои постели, чтобы гарантировать неприкосновенность дамы.
Не раздеваясь, Герман снова рухнул на кровать, прислонившись щекой к холодному грифу гитары. "Хоть кто-то меня понимает".
- Почему ты никуда не пошёл? - спросил Макс просыпаясь.
- Я вдруг упал посреди дороги и понял, что это нога судьбы отвесила мне пинка.
- Больно было?
- Не очень, просто судьбоносно.
Герман лежал глядя в потолок, закинув руки за голову. Казалось, что они смотрит в ночное небо или изучает фигуры облаков, но уж точно не пялится в старую побелку. На его лице играли тени многих улыбок.
- Знаешь, меня стали пугать люди, - сказал Воронёнок. - Я смотрел на этих угрюмых похмельных мужиков, менеджеров с лицами манекенов, женщин, потерявших всякую привлекательность, детей с отпечатками дебилизма на лице. Я понимал, что я не хочу быть как они. Именно этим летом я сделал правильный выбор - посвятить свою жизнь полностью музыке. Вокруг меня великое множество "не таких как все", у них это пройдёт, у них это временно. Я буду музыкантом, чтобы продлить свою юность. Я хочу, чтобы весь мир сошёл с ума, услышав мою музыку. Я не дам серости поглотить меня.
Весь день они провели в музыкальной комнате, Герман сочинял новые гитарные партии. Максу они нравились. Ещё не один человек не мог передать с такой точностью, музыку звучавшую в его собственной голове. Герман умел подбирать на слух, в этом и было его главное достоинство. Макс мог слушать его часами. Герман играл на всём сам. Потом он долго сводил записи: гитара, бас, синтезатор, сэмплы барабанов. Голос Макс записал не с первой попытки. Петь в микрофон оказалось непривычно и странно.
- Ты не думай, что это великая музыка, - сказал Герман. - Просто домашнее баловство. Помогает составить примерную картину нашей задумки. Я хочу видеть за каждым инструментом человека, хочу видеть лицо. А здесь получается слишком много меня.
- Я конечно понимаю, что слушать собственную музыку, это как пить собственную сперму, ну давай прослушаем окончательный вариант.
- Давай.
Песня лилась монотонными волнами, напоминая ночную реку, в которой отражаются звёзды. Однотонный бит, сочная линия баса, яркое гитарное соло, разбавляющие откровенно готическое звучание, и клавиши создающие звук органа. Голос Макса вился змеёй меж камней, источая яд и сладость.
Эта песня была про опиум, немного провокационная и больная, в то же время трогательная и сексуальная.
"Очень странно пахнет ладан,
Вызывает привкус горя"
Одеяла белый саван
Нас накрыл. Процесс ускорен", - Макс не смог удержаться, чтобы не подпеть собственному голосу.
- Блин, я не знаю почему так, но мне самому нравится эта песня, - сказал он, раскидываясь на полу. Ему казалось, что он втягивает песню в лёгкие, стараясь насладиться всем её смертоносным ядом. Такое случалось с ним редко, или практически никогда.
- Я бы что-то ещё подправил. Но уже, когда дело до нормальной студии с хорошей аппаратурой дойдёт, тогда и исправлю. А в целом она мне тоже нравится, как хороший набросок, в котором можно увидеть корни шедевра, - вздохнул Герман, затягиваясь своим опиумным "Джиромом".
Запах этих сигарет смешивался со звуками песни, осаждаясь в мозгах.
Макс выглянул в коридор и понял, что уже стемнело. Весь дальнейший вечер прошёл на кухне в тишине и сиреневом дыме. Город оживал огнями. Дождь стекал по сознанию тонкой барабанной дробью. Они пили остывший с утра чай, пока Элис не принесла пиццу из ресторана внизу. У всех троих настроение было заворожено-сказочным. Она попросила послушать песню и ей впервые это позволили. Макс же решил не пускать больше в свой мозг эти звуки, чтобы они не успели опостылеть в конец.
- Так вот почему ты сегодня не пошёл в универ? - спросила она у Германа.
- Да, и не только по этой причине. Свинцовое небо, мёртвые вороны, адский холод. А в целом мне просто лень видеть эти застиранные лица людей вокруг. Мне осточертели их разговоры. Я тоже сру каждый день, но я же не говорю об этом.
- В смысле? - спросила Элис, на всякий случай отставляя от себя пиццу.
- В мире так много бытовухи. Её больше, чем хотелось бы. И только разве что став принцем небесного замка можно огородить себя от неё. Я тоже хожу за хлебом, пью кофе, ношу джинсы, но я совсем не считаю нужным об этом говорить, а уж тем более писать. Это так низко. Словно у них нет больше ничего в голове и за душой.
- Смирись, - сказала она.
"Никогда", - хотел ответить Герман, но не стал озвучивать вслух.

Золотистое солнце уже наливалось ярко-алым. День шёл к закату, не смотря на часы. Промышленный район утопал в дыму и смраде. В то же время пахло осенью и гарью. Этот запах так полюбился Максу, потому что возвращал его во времена октябрьских костров, когда на склонах полыхала сухая трава. А в полумраке всё походило на дикий шабаш. И дети летели к огню, как мотыльки, бросая в пламя палки и мусор, мечтая, чтобы костёр стал выше. Сейчас, это напоминало Максу отголоски каких-то языческих обрядов, которые были ведомы ему в ту пору. И всё было живым: и это не простой огонь, а рыжий скалящийся зверь, что отчаянно впивается в подношение из сухих досок. А дым не просто дым, а танцующие призраки, которым повезло вырваться на волю. А в одном наушнике, как назло заиграла " Ghost Dance" Патти Смит. Её текст был понятен Максу не до конца, однако картинка на слух подбиралась самая та. Наконец, он понял, что пора возвращаться в реальный мир.
- Боже! Какие ебеня! - воскликнул он оглядываясь по сторонам.
Макс видел деревья в рыжем налёте осени, серый бетонный забор, венчаемый колючей проволокой, и тянущиеся за ним бараки.
- Здесь только не хватает таблички «Arbeit macht frei», а в целом вполне себе концлагерь.
- Реп-базы всегда в таких ебенях, - ответил Герман, передавая Максу тяжеленную гитару.
Настала его очередь нести бесценный инструмент.
- Всё дело в том, что я нашёл живого барабанщика. У меня дома просто нет установки да и геморроя с ней столько, если перетаскивать. К тому же я не хочу, чтобы малознакомые люди топтали мою квартиру. А тут заодно вспомнил, что у меня есть знакомая админша на базе, так что она с удовольствием нас пустит за так и ещё кофейку налёт.
- А расплачиваться ты натурой будешь? - спросил Макс, скептически.
- Почему бы и нет, - пожал он плечами и улыбнулся, как внебрачный сын Моны Лизы и чеширского кота.

На репетиции Герман проявлял себя как явный лидер, впрочем на эту должность никто и не претендовал. Макс им восхищался. Этим умением расслышать фальшивую ноту и направить всех в правильное русло. Вокалист понимал, что ему остаётся просто петь, здесь у него самая последняя роль. Как если бы в человеческом теле отказал бы вдруг голос, оно могло бы ещё функционировать.
Герман пару раз отводил его в сторонку и объяснял, что нельзя отрываться от коллектива. Индивидуализм тут не очень-то приветствуется. Он учил его чувствовать группу, точно так же, как он чувствует песню в своей голове. Это казалось Максу чем-то почти магическим, но в то же время понятным. Они играли ещё не очень ровно, на ходу разучивая новые песни. Каверы давались им немного лучше. Но их можно было играть только для разминки. Максу нравилось петь заезженный "Smells Like Teen Spirit", в эту песню Кобейна он вкладывал столько своего, что невольно хотелось ему верить. Однако, её решили не исполнять на концертах и вообще где-либо. Под конец репетиции все ощутили себя усталыми, но счастливыми. Словно раньше кровь дремала в застойном болоте, а теперь она хлынула по венам проточной рекой.
В целом, по мнению Германа, вышло лучше, чем он предполагал. Он потратил немало времени, чтобы собрать состав, который может из себя хоть что-то представлять. Он уже ни раз обжигался с поиском музыкантов по объявлениям на сайтах, предпочитая искать их в реальной жизни, получая возможность сразу составить впечатление о человеке и его способностях. Эти ребята были способны на большее, чем его прошлый коллектив, который планировался как готический, но в итоге скатился в сторону унылого симфо-блэка. Из прежнего состава уцелеть удалось лишь Лукреции. Жанр нынешней команды пока было трудно определить, но это нравилось Герману пусть даже в своём зачаточном состоянии.
- Ну и как тебе первая репетиция? - спросил Макс, когда они осели за столиком пивной.
- Могло быть лучше, могло быть хуже, но я доволен, - ответил Герман.
- Так что с названием?
- Я уже давно думал над этим, но слишком давно в моей голове крутится название "Opium crow", что-то в этом есть. В целом, должно вписаться в нашу концепцию. Просто ничего лучше я не вижу.
- Я тоже, - Макс кивнул, касаясь его плеча.
Их общая магия помогла необычайно сплотить коллектив. Каждая репетиция терзала нервы, словно наматывая их на гитарные колки, но в то же время дарила ощущение полёта. Макс понимал, что не чувствует себя отбросом только, когда поёт. Это внушало надежду, словно идёшь по лабиринту с закрытыми глазами и чувствуешь впереди дуновение свежего ветра, это ещё не выход и даже не луч дневного света поверхности, это просто первый признак, что ты будешь спасён. Все участники группы, кроме Германа, по-прежнему воспринимались им, как безликие тени, однако, он научился чувствовать их инструменты. На какую-то духовную близость рассчитывать было бесполезно, Макс осознавал, что всё ещё подсознательно в ней нуждается.
Он сказал как-то раз Герману перед сном:
- Знаешь, только когда я пою, мне не хочется покончить с собой. Только тогда мне кажется, что я живу не зря. Словно во мне поселился злобный демон, тот же самый, что пригнал меня в этот город и заставил заговорить с тобой. Он хочет, чтобы я пел. Всё остальное время, я чувствую себя усталым полутрупом и ненужным куском дерьма. Я балансирую между раем и помойкой, стараясь не потерять себя окончательно.
- О, ты даже не знаешь, какой кайф отыграть на настоящем концерте. Остался месяц до Хеллоуина. Я уже прислал демку оргам, ожидаю ответа.
- Ты уверен, что за месяц мы успеем сыграться.
- Уверен, как никогда.
На этом они заснули, ныряя в общие видения о мировой славе и вселенском избавлении. Где-то там за ширмой бытия их сознание было общим и цельным.

Дата добавления: 2015-10-16