Глава 2. Макс проснулся, видя вокруг себя черноту, сначала ему показалось

Макс проснулся, видя вокруг себя черноту, сначала ему показалось, что это продолжение предыдущей ночи, однако, очень скоро он понял, что это уже начало ночи следующей. Он чувствовал жар прижимающегося к нему тела, он уже слишком давно привык просыпаться один. В этом было какое-то непередаваемое приятно забытье. Он очень удивился, когда понял, что тело, которое лежало рядом, оказалось мужским.
- Твою мать, что вообще вчера было? - спросил он, скорее у самого себя.
- Ничего особенного, - спокойно ответил Герман.
- А кажись вспоминаю... Чёрт, я трахнул твою девушку... извини, - это прозвучало так по-дурацки наивно.
- Ничего страшного. Я сам этого хотел, к тому же она не моя девушка. Не люблю эти штампы. Мы просто живём вместе, мы просто друзья.
Они вставали с кровати, не глядя друг на друга, чтобы проскитаться по квартире двадцать минут, уподобляясь зомби, забывая свои цели и смысл. Проснувшись ночью, тяжело понять суть своего пробуждения.
- В принципе, я даже смогу приготовить завтрак, - Макс по-хозяйски нырнул в холодильник.
- Ненавижу домашнюю еду, от неё веет моими обывательскими предками, - проворчал Герман, закуривая первую за сегодня сигарету.
- Мне просто до ужаса захотелось сделать пожрать.
- Валяй, если сможешь меня удивить.
Умение готовить очень полезно для того, кто привык скитаться по впискам - это своеобразная плата за присутствие.
- Она опять куда-то ушла, так что мы с тобой сегодня одни, - как-то зловеще произнёс Герман.
- И что? - равнодушно спросил Макс.
- Ничего. Просто порой её присутствие меня раздражает.
- Именно поэтому у меня нет девушки. Я люблю просыпаться один.
Макс размахивал ножом в воздухе, словно разделывая невидимый труп.
- Я думал потому что ты её убил.
- Я бы с радостью, но...
- Ты просто слишком добрый.
Нож врезался в куриную плоть, словно стараясь опровергнуть доброту своего хозяина. Но во всех его движениях было маниакальное сострадание с преклонением перед смертью.
- Не понимаю веганов, - хмыкнул Герман. - Их пугает вкус смерти в мясе, а мне же он нравится больше всего.
- Сегодня у нас на завтрак куриная смерть со спагетти.
Кухня наполнялась запахом еды. Становилось жарко, но в то же время уютно.
- Кстати, почему ты вчера в баре так странно смотрел на меня, пока я не заговорил с тобой? - спросил Макс.
- Я просто думал: что здесь делает бомж?
- Скотина, не зли человека, у которого в руках нож!
- Шеф-повар смерть наносит ответный удар?
- Типа того, чувак, типа того.
Они уселись есть, запивая спагетти пивком из холодильника.
- Мы похожи на парочку педиков за семейным ужином, не хватает только песен Барбары Стрейзенд, - рассмеялся Герман.
- Педики не пьют пиво, это всё, что нас спасает.
- Ну и педики спят друг с другом.
Макс скептически изогнул бровь.
- Вечно тут твои гейские намёки!
- Я затыкаюсь со своими гейскими темами до тех пор, пока ты сам не сделаешь что-то до ужаса голубое.
Завтрак, вернее ужин, погрузился в молчание. Секунды тишины складывались в минуты. Было слышно как тикают часы и гудит дорога за окном.
- Знаешь, что если ты уйдёшь отсюда, я себе это не прощу, - начал Герман, как всегда слова опережали его сознание. - Такие встречи они неспроста. Что-то подсказывает мне, что твоё появление должно изменить мою жизнь.
- Ты о чём? - повёл бровью Макс, надеясь на то, что это не очередной гейский намёк.
- Я о твоём голосе. Он до сих пор не уходит у меня из головы. Это просто потрясающе. Если научить тебя правильно им пользоваться, то мы сможем покорить этот мир. Не зря же я убил двенадцать лет своей жизни на музыку.
- Я и думать уже забыл об этом. Когда-то лет в четырнадцать мы создали свою группу, чтобы играть в подвале эти рваные рифы панк-рока. Страшная глупость, как мне кажется с высоты прожитых лет. Потом все угомонились, вчерашние панки разбрелись по институтам или молча канули в Лету.
Герман слегка поперхнулся:
- Не сравнивай это, чёрт возьми. Я говорю тебе совсем о другой музыке.
В голове его заплясали перспективы и далёкие планы. Каждый из них был особым радужным видением: вот он стоит с гитарой на освящённой софитами сцене, музыка, которую извлекают его пальцы льётся божественным нектаром или бушует неистовым ураганом, стоит только пожелать. И весь зал тянет к нему свои длинные белые руки. Белые руки в тонких витых браслетах или металлических шипах, руки с синими прожилками вен и розовыми отметинами свежих шрамов. Больше всего в этом видении Герману запомнились именно руки. Он лишь довольно хмыкнул, записывая это в свой новый фетиш.
- Много бухла, девок и кокаина! - Герман довольно втянул носом густой варёный воздух кухни.
- Блин, я тоже так хочу! - воскликнул Макс.
- Я сделаю из тебя легенду. Мы будем жить счастливо и умрём в один день.
- За легенду! - они чокнулись полупустыми бутылками с пивом и подумали о том, что вечер надо продолжить чем-то покрепче.

Они сидели на пригорке возле железнодорожных путей. Поезда скользили во тьме, разбивая тихую ночь грохотом тысячи колёс. Железная дорога манит. Она почти как вода. Новая отдельная стихия. Максу вспомнился родной город, где он точно так же приходил к путям и часам смотрел на поезда, что стремительно просятся, игнорируя крохотный полустанок. Поезда влекло лоно юга. Затем без всякого энтузиазма железные черви ползли на север сквозь синий лес и тоскливую ночь.
- Знаешь, я только что поймал себя на мысли, что я делаю кучу всего аморального и совесть продолжает меня грызть, - осознал вдруг Макс.
- Приготовь для неё топор, - рассмеялся Герман, туша бычок о слегка влажную землю.
- Наверное, где-то в душе я всё ещё глупый набожный ребёнок. Я совершал за свою жизнь много всего, что противоречит нормам морали, но я уверен, что от этого никому не было плохо. Но, чёрт побери, мне стыдно после каждой пьянки, после каждый ночи, после каждого косяка.
- Ты бы не делал этого, если бы тебе не нравилось.
- И кажется, я кое что понял - мне нравится сам стыд и это ощущение, что моя жизнь неправильна и аморальна.
Герман кивнул и отхлебнул из бутылки чистого абсента.
- Это как поцеловать солнце в пылающие уста! - произнёс он с нагнанным пафосом, после того, как утих разбушевавшийся в горле пожар.
- Или как чёрную кошку в анус! - рассмеялся Макс, забыв о своей недавней святости.
Мимо пронёсся поезд, стук колёс слился со звонким смехом. Глупость. Проклятая животная глупость. Но как же приятно просто так смеяться. Бессмысленный смех над бренностью жизни. А эта земля, она же полна костей. В этом районе одни сплошные кости, череда погостов под каждым кустом. И каждый мертвец заливается смехом в ответ. Мёртвым тоже смешны заморочки живых.
- Мне проще, я родился без понимания зла и добра, - подумал вслух Герман, возвращаясь к свернувшемся диалогу.
Ночь стояла безумная с пением цикад и ещё какой-то неведомой твари. Звёзды рассыпались по небу осколками серебра. И именно сейчас хотелось жить как никогда.
- Почему ты заговорил со мной вчера в баре? - спросил вдруг Герман.
- Потому что я видел, что ты этого хочешь. Я много раз так делал раньше, когда на меня давило одиночество. Я много пил и шатался где попало, из-за этого все думали, что я общительный. А я просто покупал бутылку водки средней паршивости и приходил под мост к панкам. Я казался им воплощением помойного Христа в венце из лучезарной фольги. Я нёс какой-то бред и угощал всех подряд. Когда заканчивалась водка, я бежал за портвейном, потому что денег на водку уже не хватало. Это были пьянки, я скажу тебе, до самых астралов. Я мог петь, плакать, быть собой под этим чёртовым мостом с этими гнилыми маргиналами. Конечно, они были мне противны до ужаса, но у меня в те времена просто не было других друзей. Вот и вчера, я понял, что тебе одиноко. Возможно, вокруг тебя есть люди, вокруг таких они есть всегда, но тебе с ними пусто.
- В чём-то ты прав.
Герману не хотелось думать о грязи социума в такую чудесную ночь, когда вокруг только звёзды, где-то глубоко под землёй продолжают улыбаться черепа и всюду расцветает тёмное волшебство иных реальностей. Мир останется этим миром, не возникнет ничего лишнего по воле полупьяного сознания, но так приятно думать, что всё не то чем кажется. И в душу снова вторгалось смысловое бессмысленное. Они пили за будущее и победы над ветряными мельницами.

***
- Проснись, - услышал Макс над самым уходом.
Этот голос звучал где-то в подкорке мозга, будоража ещё не проснувшееся сознание.
Он разлепил глаза, получая вспышку яркого света. Солнце начинало действовать на него как на вампира.
- Ты чего!? Сейчас же день.
- Это великий день! - твердил Герман.
-Чего?- Максу хотелось зарыться ещё глубже в подушку.
- Ты не помнишь, что ты мне наобещал?
- Всё что угодно, только не собственную задницу.
- Ты подписал контракт с дьяволом. Вчера ты согласился начать репетировать, потому что мы ничего не делаем - только бухаем, как два бездарных козла.
Сознание постепенно начало просыпаться вместе с дурнотой наступившего утра. Макс неохотно встал с кровати, спотыкаясь на ходу о всякий хлам, он пополз приводить себя в порядок. Подобие завтрака из пива и полуобугленнй колбасы слегка привело его в чувства.
- Не сходи с ума, я вообще спать не ложился, - сказал Герман, глядя в окно мутным взглядом.
- Почему?
- Хотелось достичь этого особого состояния, когда реальность сливается со сном. Я просто могу отключить сознание и пустить сквозь пальцы ток.
- Вряд ли ты переживёшь это.
- Ну я ментально.

Третья комната странной квартиры оказалась совсем необитаемой. Она напоминала палату умалишённого из-за стен обитых войлоком. Жидкий свет просачивался сквозь жалюзи открывая пространство заставленное гитарами. Макс хотел их сосчитать, но стало лень. Вязь проводов стелилась по полу, как побеги неведомых растений. В углу стоял большой синтезатор, а так же куча различной техники, о предназначении которой Макс мог только догадываться. Он задумчиво коснулся рукой стены, ощупывая жёсткую обивку звукоизоляции.
- Почти как волосатая стена, - прошептал он.
- Тоже смотрел "Побег из Вегаса"? - спросил Герман.
- Да, один из любимых фильмов на данный момент.
Воронёнок взял одну из своих гитар: чёрную с пятнами красной краски, что так походила на свежую кровь.
- Наиграй что-нибудь из своих песен. Я подберу мотив. Только главное спой. Мне плевать, как ты сейчас сыграешь.
Макс коснулся струн, чувствуя как они поют под пальцами, наслаждаясь звуком из колонок. Он плохо помнил слова своих песен, поэтому решил спеть ту, что застряла в памяти раскалённым гвоздём. Он запел свою глупую и полудетскую балладу "По дорожкам битого стекла". Слова путались в голове, пересохшее горло словно наполнялось песком, когда он выплёвывал горькие колючие слова звуки:
"По дорожкам битого стекла,
Как по рекам с серной кислотой.
Белым голубем взлетая над толпой.
В небе больше света и тепла".
- Прекрати! - закричал Герман. - Что ты вообще вытворяешь?! Я тебя другого слышал в прошлый раз.
- Тогда я был пьян... а сейчас несколько похмелен, - растерянно ответил Макс.
- Это не оправдание!
Когда дело доходило до музыки он готов был сожрать любого с потрохами.
- Давай ещё раз.
Макс покорно вздохнул и снова запел сначала, неохотно переваривая застрявшие в горле слова. Он сам слышал, что получается ещё хуже.
- Хватит, - Герман багровел от злости. - Я не понимаю, что с тобой. Не пой на связках!
- Мне кажется так лучше звучит.
- Ты можешь сорвать себе голос вообще.
- Я не могу иначе. Если тебя не устраивает, тогда сам пой.
- Я не могу петь так, как можешь это ты... как мог бы ты, - Воронёнок снова разошёлся, на глазах мутируя в здоровенного ворона, а то и вовсе в птеродактиля.
Макс чувствовал, как эта злость передаётся ему.
- Чувак, меня уже в конец заебали твои подъёбки. Я не могу так слышишь! - закричал он в ответ на очередную колкость.
Герман застыл созерцая перед собой растрёпанного юношу с глазами, горящими гневом, который был готов обрушить гитару на его голову, чтобы дополнить нарисованную кровь настоящей. Макс был шикарен в своём безумии, как восставший из ада Иисус.
- Зашибись. А теперь пой, - Герман расплылся в улыбке.
- Чего? - Макс только начал приходить в себя.
- Просто пой. Вложи в эти слова всю свою ненависть.
Он снова обнял гитару и теперь, казалось, что он уже не поёт, а кричит, выплёскивая душу на захламлённый пол. Его голос обрёл силу, о которой он и не подозревал прежде. Это было преображение из тихого и спокойного человека в живой сгусток ненависти к миру и любви к искусству. Он был нежен, трогателен и до дрожи отвратителен. Герман слушал его, затаив дыхание, не рискую нарушать эту идиллию звоном своей гитары. Пустота разбирала его изнутри, словно желудок выскребали столовой ложкой.
- Вот так всегда и пой, - сказал Воронёнок, похлопав Макса по плечу.

Дата добавления: 2015-10-16