Музыкант опустился на стул и исполнил несколько народных мелодий.

Следом на сцене появился бурят высокого роста — певец, народный артист. В европейской оперной манере он спел «Стеньку Разина» и еще несколько русских народных песен.

В заключение артисты и зрители хором исполнили «Гимн демократической молодежи». Сцену заполнили все участники представления — бурятские актеры и военные артисты из Иркутска. Сотрудники лагерной администрации, их домашние поднялись с лавок. Японцы, все до одного, тоже встали с земли. Военный дирижер с погонами лейтенанта взмахнул палочкой, и все голоса слились в едином порыве. Пели на русском, бурятском и японском языках.

Дети разных народов,

Мы мечтою о мире живем.

В эти грозные годы

Мы за счастье бороться идем.

В разных землях и странах,

На морях-океанах,

Каждый, кто молод,

Дайте нам руки,

В наши ряды, друзья!

Звуки мощного хора возносились к звездному куполу, плыли над Грушевой сопкой, Черемховым, разливаясь по необъятным сибирским просторам. Мелодия лилась так возвышенно и прекрасно, словно современная песня превратилась в церковный хорал.

Думая о том, как бесспорно прекрасен этот хор, я вспомнил первое выступление корейского актера Чхве в Императорском театре после его возвращения в Токио с гастролей по Западной Европе и США. Когда концерт закончился и зрители, половину которых составляли кореянки в белых национальных одеждах, вышли на улицу, я увидел тонкую цепочку полицейских из района Маруноути, присланных на предмет наблюдения и охраны.

Было ли, в свою очередь, зрелище, представшее моему взору сегодня, не чем иным, как воплощением сталинского тезиса о культуре, «национальной по форме и интернациональной по содержанию»? Если было, то почему же тогда немец-геодезист, которого я случайно встретил в «зеленом уголке» в Братске, отверг его как лживый? Что за испытания надо было пройти этому человеку, чтобы столь решительно отмести сталинский постулат?

***

Пробыв полных четыре года в плену, я собственными глазами увидел светлые и мрачные стороны советской жизни. Я не мог, подобно Мао Дуню и Го Можо, которых цитировала газета для японских военнопленных, замечать лишь блеск, счастье и радужные надежды.

Но могло ли быть иначе? Они наблюдали страну Советов из окон отелей и экспрессов, а я — из-за колючей проволоки и с пола товарных вагонов. Они соприкасались с Советской Россией в театрах и концертных залах, на собраниях творческой интеллигенции. Я же постигал эту самую Россию, вкалывая вместе с русским рабочим людом — вольными бедняками и заключенными. Они как гости наблюдали сверху, а я как пленный — снизу.

Но если современный мир терзают острые противоречия, то разве не естественно, что и они, и разного рода искривления возникают и в Советской России, коль скоро она не является возвышенной утопией? Мы страдали точно так же, как страдали и даже стонали под бременем противоречий народы СССР. Едва ли эти стоны долетали до ушей русских пропагандистов и японских демократов, талдычивших только о блеске Советского Союза.

Хочу верить, что это были стоны с надеждой на лучшее будущее. Увидев много мрачного, я тем не менее как-то сугубо по-своему твердо знаю, что в Советскую Россию пробиваются лучи света. Надеюсь, наступит день, когда под этими лучами мрак рассеется.

Дата добавления: 2015-10-16