Жизнь расставляет вехи

«В впечатлениях недостатку нет…»

И. Саввина. Где вы родились, Иосиф Ефимович?

И. Хейфиц. В Минске. Жил в Полтаве, юность провёл в Кременчуге.

И. Саввина. Знакома с вами, Иосиф Ефимович, шестнадцать лет и ничего о вас не знала.

… Виноват, конечно, он. Такой простой в общении, так умеет расположить к себе артиста, так «на равных» работает, что становится как бы ровесником. Я была в Полтаве с театром имени Моссовета на гастролях через год после «Дамы с собачкой». Покорил чистый, белый-белый, зелёный-зелёный город, таинственно всплывало его легендарное прошлое – Пётр, Пушкин, «Полтава»… Сердечные, доброжелательные люди окружали нас. Удивителен был весёлый и вкусный пикник в лесу. Один день отдыха, запомнившийся навсегда. А я не знала, что Кременчуг, Полтава – родные места моего учителя Иосифа Ефимовича. Жаль. Знай я это, меня с Полтавой и Кременчугом связало бы нечто своё, интимное: не туманное прошлое, что отзывается волнением особым и неясным, и не сегодняшний день, предлагаемый всем, на равных, а маленькая, частная тайна – здесь жил человек, которому я обязана своей судьбой.

И. Хейфиц. Я очень хорошо помню наш дворик в Кременчуге с шелковицей о ворот. За её стволом я не раз прятался от пуль, когда очередная белая банда занимала город…

Навсегда осталось в памяти, как страшно подпрыгивал и раскачивался на пыльной ухабистой дороге катафалк, увозивший на кладбище отца. После его смерти тридцатилетним парнишкой я уже служил помощником коменданта ревтрибунала. Я должен был разносить по учреждениям секретные пакеты, вести учёт вещественным доказательствам, говорить: «Встать, суд идёт!» и… чистить парабеллум начальника, коменданта Ершова. В солдатских ботинках на толстой негнущейся подошве, в большой, не по размеру, косматой папахе из чёрного, не то собачьего, не то волчьего меха, я выглядел очень страшным, и прохожие, особенно вечером, завидев меня издали, прятались…

И. Саввина. Убеждена, что для талантливого человека не безразлично, какую жизнь он прожил, свидетелем каких событий был. Я знаю режиссёров – одарённых, работать с ними интересно, - у которых взгляды на художественное творчество формируются, литературой и последними достижениями мирового кинематографа. Как часто им не хватает опыта жизни. И здесь не в молодости дело. Человек, не испытавший сильных потрясений – страдания или радости, - не может понять, вместить в себя чужое горе или радость. И это так или иначе скажется на творчестве.

И. Хейфиц. В небольшом судебном зале ревтрибунала, переделанного из гостиной лавочника, я, совсем ещё мальчик, стал свидетелем разнообразных человеческих переживаний. Меня уже тогда поразила сложность людей, тех, чьи имена я вписывал в свою комендантскую книгу, когда они прибывали, и вычёркивал, когда уводили. На свободу или – на смерть. Многие взывали к милосердию, вспоминали про жён и детей, а были и такие, которые встречали смертный приговор с улыбкой. Видел я и ловкое притворство, и безответность, и болезненную жадность, и злобу хуже звериной.

И. Саввина. Ваш сын выбрал путь режиссёра. Понятно, что и откуда. Но ведь когда начинали вы, кстати, сколько вам было лет тогда?..

И. Хейфиц. Страшно подумать – двадцать два. Как давно!

И. Саввина. Ведь кино-то, в сущности, тогда не было, как же вы догадались, что есть такое непонятное – кинорежиссёр?

И. Хейфиц. Не знаю. Честное слово, не знаю.

… По вечерам мы собирались в рабочем клубе и выдумывали номера для самодеятельной программы. Я предложил устроить «живое кино» - пародию на тогдашний фильм. Главным для нас было музыкальное сопровождение. В клубе было старенькое пианино. «Скрипку» мы сделали из расчёски и папиросной бумаги, в которую дул мой друг Женя Василевский. Он лихо выдумал увертюру из «Вильгельма Телля», «Сентиментальный вальс» и начало симфонии Калиникова. Этого было вполне достаточно. Зубчатое колесо от старых ходиков, задевавшее при вращении пружинку, очень похоже имитировало треск проектора. А на тускло освещённой стене клуба, как на экране, в войлочных тапочках или просто босиком двигались «артисты». Самым эффектным трюком был момент, когда «рвалась плёнка». Аппарат замолкал, и «артисты» замирали в неожиданных позах, как на «стопкадре». Это продолжалось, пока»плёнку склеивали».Тогда движение начиналось медленно, толчками, затем всё убыстрялось, входило в естественный ритм. Сценарий для этих маленьких пантомим я писал сам.

Отошли в прошлое годы гражданской войны. Вместе с другими юношескими увлечениями и мечтами стали забываться вечера «живого кино», мои школьные друзья готовились в вузы. Как вдруг… Это вечное «вдруг», без которого не может обойтись не один порядочный сюжет! Мой ленинградский дядя пригласил меня к себе.

Через месяц я, растерянный, стоял на площади перед Московским вокзалом и читал надпись на памятнике АлександруIII, на знаменитом «пугале».Я приехал в город, я приехал в город, с которым от ныне будет связана моя судьба, моя кинематографическая школа, вся моя жизнь.

В маленькой монтажной на Лесной улице в Москве Эйзенштейн уже работал над своим «Потёмкиным», сценарий «Матери» был написан, уже действовала удивительная камера Дзиги Вертова, создавались основы теории киноискусства, нащупывала дорогу молодая советская кинодраматургия. По мраморным лестницам ленинградского Института экранного искусства, куда я пришёл учиться, бегали молодые Фридрих Эрмлер, Николай Лебедев, Александр Зархи, Сергей Васильев. Старейший русский оператор Виталий Вишневский – отец известного драматурга – знакомил с основами операторского дела. Юрий Музыкант – впоследствии режиссёр «Ленфильма» - учил гриму. Знаменитая русская актриса А. Я. Грамма-Мещерская на склоне лет принялась обучать актёрскому мастерству тех, кто, по мнению Вишневского, обладал «фотогеничностью» и мог рассчитывать на участие в съёмках.

И снова это непостижимое «вдруг»: в 1929 году на предприятиях города стали возникать комсомольские бригады. Киностудия решила, что она не хуже других. Нас, пятерых студийных комсомольских активистов, бывших пролеткультовцев и студентов киноискусства, вызвал к себе к себе комсомольский секретарь.

- Хотите сами поставить фильм? Мы добьёмся, что бы на студии создали комсомольскую бригаду. Александр и Иосиф (это Зархи и я) должны её возглавить, стать режиссёрами-постановщиками!

Трудно было поверит, что то, к чему мы стремились так долго, становится реальностью. Через год наш первый фильм «Ветер в лицо» был готов. Всем понравился. Был даже лёгкий шум в прессе. Но тогда я понял: поставить фильм и стать режиссёром – вещи разные. Вся суть в разнице понятий – ремесло и искусство, а вот наоборот – не получается.

Дата добавления: 2015-10-16