Концепция цельного знания В.С. Соловьева.

Вполне понятно, что подобное выведение онтологических контекстов сущего, сущности и бытия создает мощное основание для соответствующей разработки и других компонентов философской системы, прежде всего гносеологии. Интересно, что вопрос о ее создании русским мыслителем уже долгое время является дискуссионным. “Есть пробел, который никогда не будет заполнен: я имею в виду отсутствие гносеологии в системе Соловьева”, – писал Э. Л. Радлов в начале века^[205]. Оппоненты аналогичных утверждений не без основания доказывают противоположное, ссылаясь прежде всего на одну из последних работ философа “Тео­ретическая философия” и ряд других. Они справедливо отмечают стремление B. C. Соловьева к созданию нового варианта теории познания, синтезирующей в себе религию, философию и науку. Ядром ее исследователи называют органическую логику, главный смысл которой видится в достижении целостного знания, а сред­ства – в интуиции, непосредственном знании, умственном созерцании^[206]. Существует и третья точка зрения, сторонники которой считают, что система Соловьева, как и система Шеллинга претендует на завершение гностико-мистической европейской традиции. Однако, при этом признается открытость вопроса о характере заимствования и отличии гностицизма и соловьевских воззрений[207]. Думается, что дискуссионность вопроса во многом обусловлена, во-первых, различными алгоритмами мышления, создающего гносеологическую концепцию, и, во-вторых, недоучетом панэтического контекста всей философии всеединства в целом, а значит и ее гносеологической составляющей.

Теоретическое сознание, подчиненное константе научной рациональности, не в состоянии воспринять гносеологическую вариацию, рожденную в измерении этизированной рациональности как нечто ценностно-научное. В свою очередь, мышление с панэтической корреляцией не принимает построение на фундаменте научной рациональности как нечто окончательно истинное в отношении вселенского бытия. Это способы познания, возникающие в разных измерениях духовно-интеллек­туаль­ного пространства. Но, как представляется, они не исключают, а дополняют друг друга. Воспроизведем основные элементы способа познания, предлагаемого B. C. Соловьевым.

Истинное познание, в его понимании, являет по существу процесс постижения единства и целостности многообразного мира. Отсюда и основная задача разрабатываемого мыслителем понятия органической логики состоит в обосновании идеи цельного знания на основе широкого синтеза[208]. Ни рационализм, ни эмпиризм, ни мистицизм сами по себе не решают этой задачи. Эмпиризм допускает познание только явлений, не учитывая особенности “вну­треннего и внешнего опыта”. Рационализм переводит познание на уровень “чистого мышления”, фокусируя его на “общих понятиях”^[209].

Ограниченность первого чувственным восприятием, а второго отвлеченным мышлением, как считает Соловьев, препятствует постижению полноты сущего по той причине, что чувственно воспринимаемая вещественная действительность представляет условные, преходящие явления, а общие понятия отвлеченного мышления суть “схемы явлений” или “тени идей”. Объясняя последнее, он раскрывает условие единства идеальной сущности. В его представлении “...идея как самостоятельная сущность должна находиться... в деятельном взаимоотношении с теми частными идеями, которые ею покрываются или составляют ее объем...”^[210]. В “деятельном взаимоотношении” абсолютной идеи с частными идеями философ усматривает ее положительное определение как абсолютно единого. Именно это “деятельное взаимоотношение” не может рефлексировать рассудочное мышление. Так как формулируемое им отвлеченное понятие не в состоянии идти дальше того, от чего оно отвлечено, не может превращать случайные и частные факты “в необходимые и общие истины или идеи”, тем самым заключая в себе “...отрицание всех входящих в объем его явлений в их частной, непосредственной особенности...” Вот почему отвлеченное мышление “...не в состоянии овладеть идеею во всей полноте и цельности ее действительного предметного бытия, внутренне и существенно с нею соединиться, а может только... касаться ее поверхности, скользить по ее внешним формам”^[211].

В свою очередь, мистицизм “...еще не образует системы истинной или синтетической философии...”^[212] И все же именно в мистической философии находит Соловьев направленность на постижение жизненно-деятельных взаимоотношений идеальных сущностей, утверждая, что “...предмет мистической философии есть не мир явлений, сводимых к нашим ощущениям, и не мир идей, сводимых к нашим мыслям, а живая действительность существ в их внутренних жизненных отношениях...”^[213].

Средством постижения данных “внутренних жизненных отношений” или “деятельных взаимоотношений”, как полагает философ, является интуиция. Он определяет ее как “первичную форму истинного знания”, “...особенный способ мыслительной деятельности, который мы назовем уже известным в философии термином умственного созерцания, или интуиции (intellektuelle Anschauung, Intuition)...”^[214] Именно посредством интуиции умственный центр познающего переносится в трансцендентную сферу истинно сущего и, таким образом, создается совпадение центра познающего с центром познания, когда возникают вспышки озарения, вдохновения, внутреннего прозрения.

Но совпадение или единение центров познающего и познаваемого на уровне интуиции выражает в свете этизированной Соловьевым сущности вполне определенное состояние – любовь. Действительно, это совпадение при постижении абсолютного сущего как “безусловного единства” и поэтому “безусловной любви” возможно лишь при “впадении” собственно познающего в состояние любви, что и означает воспроизводство глубинными пластами его существа всемогущих сил единения. Это и есть момент обретения истины. “Истина, – утверждает русский мыслитель, – как живая сила, овладевающая внутренним существом человека и действительно выводящая его из ложного самоутверждения, называется любовью”^[215]. Только через любовь, по логике мышления философа, осуществимо познание жизненно-деятельных взаимоотношений идеальных сущностей, ибо “...все идеи внутренне между собой связаны, будучи одинаково причастны одной всеобъемлющей идее безусловной любви...”^[216].

Причем, выдвигая идеи синтеза в панэтическом контексте, В. С. Соловьев не отрицает роли и значения разума в познании. Не случайно философ отмечает, что “полному”, “цель­ному” знанию необходимо “...во-первых, подвергнуться рефлексии разума, получить оправдание логического мышления, а во-вторых, получить подтверждение со стороны эмпирических фактов”^[217]. Но не отрицая, и даже настаивая на неразделимости любви и разума, он выделяет первое как нечто большее, чем второе. “Любовь больше, чем разумное сознание, – поясняет мыслитель, – но без него она не могла бы действовать как внутренняя спасительная сила, возвышающая, а не упраздняющая индивидуальность”^[218]. Показательно, что далее понятие “разумного сознания” отождествляется им с понятием “сознания истины”, что в свете этизированной сущности означает “сознание любви”, сознание единства. “Только благодаря разумному сознанию (или, что то же, сознанию истины) человек может различать самого себя, то есть свою истинную индивидуальность от своего эгоизма, а потому, жертвуя этим эгоизмом, отдаваясь сам любви, он находит в ней не только живую, но животворящую силу и не теряет вместе со своим эгоизмом и свое индивидуальное существо, напротив, увековечивает его”, – таков его вывод^[219].

Следовательно, для Соловьева разумное сознание, это – сознание любви, когда личностно-индивидуальная форма воспроизводства любви – единства отрицает эгоизм, но утверждает индивидуальное существо. В результате концепция цельного знания получает завершение в этизации познавательной деятельности.

Дата добавления: 2015-10-13