Глава пятая. — Да, — сказала в трубку мадлена людвиговна

ПЛАН ДЕЙСТВИЙ

— Да, — сказала в трубку Мадлена Людвиговна. — Да. Да. Хорошо. Но, постойте!..

Она с растерянным видом положила трубку, из которой слышались короткие гудки.

— Не дал мне спросить, как чувствует себя Гиз, — пробормотала она.

— Что он тебе сказал? — спросила Шарлота Евгеньевна.

— В пять часов мы должны подойти на Введенское кладбище... это прямо за нашим домом, — пояснила она нам, — вон там, как раз из этого окна его можно увидеть, потому что остальные окна глядят на двор и, через двор, на улицу.

Мы подошли к окну и поглядели на кладбище. Увидели ограду, ещё голые деревья, торчащие над крестами и памятниками... А Мадлена Людвиговна продолжила.

— Там, в квадрате между цифрами «4» и «5», мы пройдем по второй дорожке этого квадрата от главной аллеи. То есть, нам нужна вторая дорожка после указателя с цифрой «4». Третий или четвертый участок — это участок каких—то Смирновых. На надгробном камне на этом участке надписи: «Смирнов Петр Леонидович», дальше годы жизни, «Смирнова Марья Михайловна», дальше, опять—таки, годы жизни. На лавочке внутри участка, перед могилой этих Смирновых, мы оставим сверток, в котором будет нож. Остальное нас не касается. Если все будет в порядке и этот тип убедится, что мы его не обманули, то часов в семь—восемь вечера он привяжет Гиза где-нибудь совсем рядом с нашим домом и позвонит нам, чтобы мы его забрали. Вот и все.

— Не нравится мне все это! — брякнул Димка. — Мне кажется, он сам может вас надуть. Почему не отдать собаку из рук в руки, в обмен на нож? Если он наденет маску, то вы не разберетесь, кто он такой, даже если вы его знаете и когда—то видели.

— Ты думаешь, он может не вернуть Гиза? — у Мадлены Людвиговны округлились глаза.

— Вряд ли он осмелится, — вмешался Юрка. — Меня вот другое занимает. Неужели мы не можем догадаться, кто он такой? Ведь в чем главная ценность этого ножа? В том, что он принадлежал Сент-Экзюпери! Такой нож можно продать за сумасшедшие деньги! Но для того, чтобы мужик это сообразил, он должен знать, чей это нож, так? Постарайтесь вспомнить, кому еще, кроме Леньки, вы показывали нож или рассказывали о нем, сообщив при этом, кто был его первым владельцем?

Мадлена Людвиговна задумалась.

— Последний раз это было много лет назад, — сказала она. — Я ведь почти ни с

кем не общаюсь. Все люди вокруг... они какие—то странные, и мне почти не о чем с ними говорить. Когда я начинаю рассказывать им о Париже моей юности и о том, как бы мне хотелось вернуться в этот город, они реагируют... Да, они реагируют так, как будто им неприятно меня слушать. Так что последний раз... Да, это было лет семь назад. Ко мне заезжал мой бывший воспитанник, сын генерала. Уже со своим собственным сыном, то есть, с внуком генерала. Очень славный мальчик он был, этот внук. Этакий бутуз. Правда, немного букой смотрел, стеснялся, что ли. Ему я и показала нож, чтобы его растормошить.

— А его папа — то есть, ваш воспитанник — и так, разумеется, знал историю ножа? — уточнил Юрка.

— Разумеется, — кивнула Мадлена Людвиговна. — Но думать на него было бы просто глупо.

— Послушайте! — меня осенила новая мысль. — Обычно похитители назначают передачу выкупа в местах, которые хорошо знают. Раз наш похититель назначил передачу выкупа на кладбище — значит, он хорошо знает это кладбище. То есть, либо он там работает, либо там захоронены его родственники, которых он часто навещает...

—...А если там захоронены его родственники, — подхватил Юрка, — то захоронены они, скорей всего, в квадрате «4—5»! И могилу этих Смирновых он проходит по пути к своей могиле — поэтому и запомнил, что при могиле Смирновых самая удобная лавочка, на которой можно безбоязненно оставить пакет! Надо прочесать весь ряд до конца — и, если вам встретятся знакомые имена и фамилии, то мы узнаем, кто похититель!

— А что? Это идея! — поддержал Димка.

— Так что вы предлагаете? — спросила Мадлена Людвиговна. — Чтобы мы вышли немного пораньше и осмотрели все участки вокруг могилы Смирновых?

— Вообще—то, я хотел предложить, что мы сами отнесем нож и положим его, куда надо, а потом затаимся, и будем следить, кто его возьмет, — сказал Юрка. — Потому что незачем вам таскаться на кладбище! Но тут дело такое... Узнать знакомое вам имя и фамилию на одной из соседних могил можете только вы сами. Поэтому, может, лучше будет, если вы сами отнесете нож и все осмотрите, а мы будем болтаться там, как будто нам там просто интересно, а вас мы и знать не знаем! Никого не удивит, что мальчишки ошиваются на кладбище. А потом мы проследим за тем, кто заберет нож — и, когда этот тип вернет вам Гиза, мы придумаем, как выкрасть у него нож, чтобы вернуть вам!

— Выкрасть?! — одновременно воскликнули Мадлена Людвиговна и Шарлота Евгеньевна, делая большие глаза.

— Ну да, — кивнул Юрка. — Другого способа вернуть вам нож я не вижу, и это будет только справедливо. Жаловаться он не побежит, факт. Хорошо было бы ещё и припугнуть его так, чтобы он больше никогда не возникал, но как это сделать, я пока не знаю. Ничего, что-нибудь придумаем.

— Но... право... — подруги растеряно переглядывались.

— Да, а можно, наконец, поглядеть на нож? — вмешался Димка. — А то мы все говорим о нем и говорим, а до сих пор не видели.

— Да, конечно, — Мадлена Людвиговна устало махнула рукой и обратилась к Шарлоте Евгеньевне по-французски — явно с просьбой достать ножик из серванта, потому что Шарлота Евгеньевна сразу подошла к нужному ящику, выдвинула его и, достав нож, вручила Димке.

— Ух ты! — у Димки засверкали глаза, и у Юрки, впервые увидевшего нож, тоже. — Да, такую вещь ни за что нельзя отдавать всяким... всяким гадам! — у него, видно было, напрашивалось словцо покрепче, но он сдержался, чтобы не смущать старушек. Которые, кроме всего прочего, были гувернантками и привыкли к изысканному обращению.

— Кроме того, этот нож мне безумно дорог как память, — сказала Мадлена Людвиговна. — Но ни одна вещь не стоит жизни живого существа.

Димка рассеяно кивнул — он внимательно изучал нож и, похоже, не слышал толком, что сказала Мадлена Людвиговна. Аккуратно вынул нож из кожаных ножен, провел пальцем по лезвию, потом уравновесил нож на двух вытянутых пальцах, проверяя, где у него центр тяжести — видно, припомнил мое упоминание о том, что этот нож всегда летит лезвием в цель, так он отцентрован.

— Странно... — пробормотал он. — у него центр тяжести смещен ближе к лезвию, чем я думал. Я как—то делал такой нож, чтобы он всегда втыкался, и мне пришлось заливать свинец на две трети длины лезвия, считая от рукоятки. А тут центр тяжести где—то на одной трети длины от рукоятки. Интересно, почему?

— Может, у тебя рукоятка была тяжелее? — спросил я.

— Нормальная, наборная, — ответил Димка. — Я делал нож из старого трехгранного напильника. Мне на заводе просверлили его во всю длину, почти до конца, а потом я подбирал центр тяжести так, чтобы он всегда летел отстрием вперед. Забью кусочки алюминия, потом кусочки свинца, проверю — кувыркается. Значит, все вытряхаю и свинец с алюминием закладываю по—другому, чтобы свинец подальше от острия был. Так, методом тыка, и подобрал. А уж потом накрутил резьбу в отверстии, на пять сантиметров вглубь, нарезал на стальной стержень резьбу с таким же шагом, ввернул его до упора, и уж на него набирал и эту перекладинку для упора пальцев, и разноцветные колечки.

Он опять взвесил нож на двух пальцах.

— Ну, с этим ты и потом можешь разобраться, — сказал Юрка. — А пока надо решить, принимаем мы наш план или нет.

Мадлена Людвиговна поглядела на красивые старые часы, стоявшие на серванте.

— Без пяти четыре. Надо собираться. Я одеваюсь медленно, так что времени у нас не так много. Подождите нас здесь, пожалуйста.

Они с Шарлотой Евгеньевной удалились, а мы остались любоваться ножом. Мадлена Людвиговна собиралась почти полчаса, а мы даже не заметили как пролетело время — так тщательно мы прощупывали, поглаживали и пробовали пальцем каждый миллиметр ножа, так основательно проверяли, насколько удобно его рукоятка ложится в каждую из наших рук, так напряженно вглядываясь разбирали каждое слово надписи на незнакомом для нас языке...

Мадлена Людвиговна появилась опять в элегантном платье, серых тонов, как и подобает для прогулки на кладбище. На ней был приталенный пиджак под цвет платью, из нагрудного кармана пиджака выглядывал уголок кружевного платка, и узкими кружевными полосками, достаточно скромного, но приятного узора, были отделаны манжеты и верхние кромки пиджака. Лицо её стало ещё розовее, а шляпку на этот раз она выбрала с темной полувуалью — тоже, видимо, как намек на траур и скорбь. Мы никогда не видели, чтобы так одевались в жизни, подобные наряды встречались нам лишь в зарубежных фильмах, вроде «Фантомаса», когда там показывают великосветские балы и богатую жизнь, поэтому естественно, что мы были потрясены, и что я запомнил этот наряд Мадлены Людвиговны до мельчайших деталей. Позднее мы убедились, что она всегда так одевается, абсолютно не считаясь с советской действительностью, которую словно не замечала и не воспринимала. Так, выходя в булочную, она могла надеть, к очередному элегантному платью, лайковые перчатки до локтей, по моде то ли начала тридцатых годов, то ли ещё более ранней. В округе её знали, и посмеивались над ней — сами понимаете, как могли относиться к таким платьям и к такому образу жизни в заводском рабочем районе — но нас она приводила в восхищение, хотя нам она тоже казалась немножко «ку-ку». Нам — мне, Димке и Юрке — представлялось вполне естественным, что только так и должна одеваться женщина, которая хранит как бесценный сувенир нож Сент-Экзюпери.

— Вот я и готова, — со вздохом сказала она. — Давайте запакуем нож — и пойдем!

— Вы не волнуйтесь! — с жаром сказал я. — Мы вернем этот нож, обязательно вернем!

Она только улыбнулась.

Аккуратно запаковав нож в многослойную папиросную бумагу, шелестящую при малейшем прикосновении — нам хотелось зажмурить глаза, чтобы не видеть, как нож исчезает в этой бумаге, потому что жуткой была мысль, что, возможно, мы видим этот чудесный нож в последний раз! — она так же аккуратно перевязала этот сверток желтой ленточкой и направилась к выходу. Шарлота Евгеньевна провожала её и нас, крестясь как—то не по нашему: держа пальцы вытянутыми и прижатыми друг к другу и скорей касаясь горла и груди, чем лба и живота. Да, в то время, во время советских запретов на религию, все церковное было для нас бесконечно далеким, но почти у всех нас бабушки были верующими, поэтому нам доводилось видеть, как надо креститься и молиться по русскому обычаю. А жест Шарлоты был очень похож на жест кардинала Ришелье в старом французском фильме «Три мушкетера» — то есть, для нас—то он был тогда не старый, а совсем новый, и мы умудрялись просачиваться на него, хотя на него «детей до шестнадцати лет» и не пускали — я имею в виду последний кадр фильма, когда кардинал вдруг улыбается вслед уезжающим мушкетерам и украдкой благословляет их...

Мы вышли во двор, и я сказал:

— Мне, наверно, стоит от вас отделиться и держаться подальше. Ведь это я поймал Гиза, когда его в первый раз пытались сманить, и, если похититель в это время был неподалеку, он, конечно, меня запомнил.

— Наоборот, это нам нужно отделиться. — возразил Юрка. — Ты вполне можешь сопровождать Мадлену Людвиговну. Если похититель, наблюдая откуда—то исподтишка, увидит тебя с ней, для него совсем не будет странно, что Мадлена Людвиговна обратилась к знакомому мальчику, чтобы он сопроводил её на кладбище — понятно, что ей одной тяжело. А вот нас он не должен видеть, и не должен узнать, что мы с вами — ведь нам предстоит за ним следить! Поэтому здесь мы отпустим вас вперед, и будем все время держаться метрах в пятидесяти от вас.

С этим можно было только согласиться, и мы с Мадленой Людвиговной пошли на кладбище, стараясь не оглядываться, чтобы проверить, следуют за нами мои друзья или нет.

До кладбища было минут десять, и найти квадрат «4—5» оказалось очень легко. Мы свернули внутрь этого квадрата по второй дорожке и медленно пошли, читая надписи на крестах и надгробиях по обеим сторонам от нее.

— Лагутины, — читал я. — Валентин Григорьевич, Лидия Ивановна, Ольга Григорьевна.

— Нет, — качала головой Мадлена Людвиговна. — Не помню таких.

— Орлов Виталий Федорович.

— Нет. Не знаю такого.

— Зимунков, Виктор Антонович.

— Нет.

Вплоть до самой могилы Смирновых нам не встретилось ни одного имени, которое Мадлене Людвиговне показалось бы хоть смутно знакомым. Могилу Смирновых мы осмотрели очень внимательно. Нельзя сказать, чтобы она была так уж ухожена, но было видно, что периодически кто—то поддерживает порядок на их участке: у лавочки, на которой мы должны были оставить нож, одна доска сидения не так давно была заменена на новую, и вся лавочка заново покрашена, но вот высокая сорная трава стояла невыполотой ещё с осени. Эти высокие сухие стебли довольно основательно ограждали лавочку от посторонних глаз. На кладбищах вообще почти безлюдно, но такое укромное место, чтобы оставить ценный сверток, как лавочка участка Смирновых, даже на кладбище было поискать. Мы решили пройти подальше, а потом по соседней дорожке. Опять попадались все незнакомые Мадлене Людвиговне фамилии, и лишь в самом конце дорожки она нахмурилась. Я решил, она увидела какое—то знакомое имя, но, оказалось, её расстроила свежая могила, на которой, немножко образно говоря, и цветы ещё не успели толком увянуть. Хотя цветов, надо сказать, было не так много, несколько букетиков в бутылках из—под водки, и два граненых стаканчика, приткнутых в углу ограды. Ограда была низенькой, неказистой, но, поскольку её совсем недавно установили и она сверкала свежей краской, вид у неё все равно был ничего.

Но главное — из—за чего, я так понимаю, и навернулись слезы на глаза Мадлены Людвиговны — это была могила совсем молодого парня. Судя по датам рождения и смерти, он умер в восемнадцать лет. Погиб, надо полагать, или что ещё могло с ним случиться?.. И можно было догадаться, что это его друзья недавно ставили ограду, а заодно и выпивали за «помин души», как теперь говорят. В те времена взрослые больше говорили «пусть будет земля ему пухом», насколько я помню.

— Пойдем отсюда, — тихо сказала Мадлена Людвиговна, опираясь на мое плечо и крепко его сжимая.

Мы прошлись, для порядку, по соседним дорожкам, но ничего интересного не нашли. Было без пяти пять, когда мы вернулись к участку Смирновых.

— Делать нечего, — сказала Мадлена Людвиговна. — Больше медлить нельзя.

Вздохнув, она положила основательно упакованный нож на лавочку и некоторое время постояла над ним.

Потом она повернулась и пошла прочь, уже не оглядываясь.

Я поколебался несколько секунд, потом побежал за ней вдогонку. В отличие от нее, я не выдержал и в последний раз оглянулся на нож — точней, на длинный белый сверток, так одиноко лежавший на лавочке.

Увижу ли я его вновь?

Дата добавления: 2015-09-06