Эпоха возрождения 5 страница

ного формализма, который вел к застою мысли и моральному упадку. Они были развращены в душе и в жизни, в том числе те, кто занимал высшие посты хри­стианского мира¹⁰⁵⁵. Гуманизм показал, что клирики Италии неискренни что мораль церкви пребывает в развращении, но он не только не предпринял серьез­ных попыток исправить это плачевное состояние, а, напротив, внес вклад в даль­нейший упадок морали, возрождая язычество, то эпикурейское, то стоическое которое проявилось как в жизни, так и в произведениях многих его выдающихся деятелей. Грегоровиус был прав, когда вынес свой ужасный приговор: единствен­ным финалом итальянского Возрождения было язычество¹⁰⁵⁶.

Поклонение классическим формам влекло за собой принятие и классических идеи. Немало гуманистов и художников сочетали культуру с христианской верой и посвящали свой гений делу истины и добродетели. Траверсари строго соблюдал устав монашеского ордена. Манетти, Леонардо Бруни, Витторино да Фельтре Фичино, Садолето, Фра Анджелико, Фра Бартоломео, Микеланджело и другие были благочестивыми христианами. Траверсари сначала колебался, переводить ли ему классических авторов, а когда стал это делать, оправдывал себя мыслью что, чем лучше люди будут понимать языческих авторов, тем ярче проявится превосходство христианской системы. Но Поджио, Филельфо, Валла и большин­ство других авторов эпохи Возрождения, как Ариосто и Макиавелли, были рав­нодушны к религии или даже относились к ее проявлениям презрительно. Куль­тура подменила собой христианство, а поклонение искусству и страсть к красно­речию подменили собой уважение к истине и святости. Гуманисты тайно или демонстративно, приносили жертвы богам Греции и Рима, а не Богу Библии Но они не были достаточно независимы, чтобы открыто попрать ортодоксию, ведь в таком случае они рисковали бы попасть в руки инквизиции и погибнуть на костре. Те, кто наиболее активно нападал на церковных деятелей своего вре­мени, часто раскаивались в этом в конце жизни, как Боккаччо и Банделло и принимали перед смертью елеосвящение. Так было и с Макиавелли, который принял утешение от церкви, подвергшейся его критике, и с полуязычником Помпонием Летом из Рима, и с печально известным Сиджизмондо Малатестой из Римини, который не только покровительствовал развитию культуры, но совер­шал всевозможные преступления.

Хотя выносить окончательное суждение о моральной чистоте целого поколе­ния всегда опасно, даже в случае XV века, мы достаточно ясно представляем себе ситуацию из литературы и биографий представителей высших слоев общества литераторов, пап и князей. Возрождение в Италии не породило своего Фомы Кемпииского. Ни один преданный мистик не пытался провести реформы в мона­стырях и среди клира, хотя в то время и были искренние проповедники, призы­вавшие к моральной реформе, подобно вопиющим в пустыне. Когда мы говорим о неспособности религии принести плод праведности в стране пап и во время великои литературной и художественной активности, не следует забывать также и об этической дезинтеграции церкви и общества в другие периоды и в других странах — например, во Франции при Людовике XIV.

Гуманисты были естественными врагами монахов. Мы не можем осуждать их за это. Монахи как класс пренебрегали образованием, хвалились своим благоче-

¹⁰⁵⁵См. Burckhardt-Geiger, И. 178 sqq. ^105eVII. 536. ¹⁰⁵⁷Voigt, И. 213.

стием, демонстрировали напоказ свое гордое смирение и постоянно ссорились друг с другом. Боккаччо и новеллисты не стали бы делать монахов и монахинь героями непристойных историй, если бы монашеский образ жизни не находился в упадке. Поджио, Филельфо, Валла, Банделло, Макиавелли, Ариосто, Аретино и Эразм, а также автор Epistolae virorum obscurorum с едкой иронией и сар­казмом клеймили лицемерие и пороки монашеского класса и превращали его представителей в предмет насмешки. Монахов обвиняли в распутстве, лицеме­рии, в том, что они творили ложные чудеса для невежественного и легковерного народа. Был распространен слух о том, что монахини — это собственность мона­хов¹⁰⁵⁸. В литературе XV века встречается масса подобных обвинений, и Савона­рола самым страстным образом критиковал клириков за отсутствие веры и за грехи. Макиавелли открыто заявляет: «Мы, итальянцы, все неверующие и раз­вращенные» — и добавляет: «Мы таковы, потому что представители церкви по­дают нам самый дурной пример». Пастор заявил, что гуманисты, которые сами жили во грехе, не могут быть судьями священства. В определенном смысле это верно, и, если бы у нас были только слова гуманистов, мы могли бы считать их мнение обыкновенным предубеждением. Но их высказывания подтверждаются скандалами при папском дворе и условиями жизни в Риме — причем Рим был не хуже, чем Венеция, Флоренция и другие итальянские города. Тот же самый выдающийся историк пытается парировать нападки авторов-гуманистов и оправ­дать иерархию, указывая на длинный список из 89 святых, живших в 1400 — 1520 г.¹⁰⁵⁹ Это число впечатляет, но, помимо Бернардино Сиенского, Фра Андже- лико, Якопо делла Марко и Иоанна из Капистрано, немногие из них известны всеобщей истории, а последние двое отличались особенностями, которые здра­вый смысл человечества не склонен именовать святостью. Пастор также упоми­нает о завещаниях умирающих, которые выделяли средства на церковные цели, но это может говорить не столько о здравом благочестии, сколько о суеверном страхе. В конечном итоге клирики все-таки несли ответственность за происходя­щее и были виноваты, и не случайно их высмеивали сатирики и философы того времени.

Хотя гуманисты осуждали класс священников, многие, даже большинство из них самих жили, вопиющим образом нарушая законы нравственности. Они были склонны к скептицизму и явному язычеству. Поклоняясь древности, они прида­вали системе Платона такое же значение, что и системе христианства, или даже считали ее выше. Они выступали за возвращение к позывам природы, к порывам естественного, чувственного человека. Их философским принципом было sequere naturam («следовать за природой»). Ожесточенный спор о сравнительных досто­инствах двух греческих мыслителей, Аристотеля и Платона, был начат Шифо­ном, который обвинил Аристотеля в атеизме. Сражение продолжалось много лет, причем спорившие самым яростным образом нападали друг на друга. Защищая

^ωα Geiger, И. 182-4.

^10MPastor, I. 44 sqq., III. 66-8. Вряд ли можно представить себе более отрицательный портрет священника, чем живший в то время дон Николо де Пелагайт ди Фирарола. Он стал главарем банды разбойников. В 1495 г. его поймали и держали в Ферраре, в клетке под открытым небом. Он совершил убийство в тот день, когда провел свою первую мессу, и был прощен Римом. Позже он убил четырех мужчин и женился на двух женщинах, которые путешество­вали вместе с ним. Он изнасиловал бесчисленное количество женщин и держал их в плену, убивал и грабил людей. Но был ли этот священник хуже, чем Иоанн XXIII, которого христи­анский собор обвинил во всевозможных преступлениях, или чем Александр VI, папские оде­яния которого скрывали чудовищную порочность?

Платона, Фичино превознес этого философа так высоко, что он затмил принципы Писания. Фичино на полном серьезе предлагал включить в литургию, наряду с местами Писания, фрагменты из произведений Платона¹⁰⁶⁰.

Пьетро Помпонацци, популярный учитель философии Аристотеля в Падуе и Болонье, формально усомнился в бессмертии души. Его трактат, опубликован­ный в 1516 г., был сожжен францисканцами в Венеции, но в Риме и Флоренции ему удалось избежать осуждения благодаря вмешательству Бембо и Джулио де Медичи. Философия материализма была так распространена, что Пятый Лате- ранский собор за три года до этого, 19 декабря 1513 г., посчитал необходимым подтвердить учение о бессмертии души и велел преподавателям университетов пресекать доводы материалистов. В век Юлия II и Льва X в Риме правил скепти­цизм и священники между собой смеялись над религиозными вымыслами, как некогда поступали авгуры в древнем городе¹⁰⁶¹.

Главное обвинение против гуманизма гласит, что ему недоставало определен­ной серьезной морали, присутствующей в христианской системе. Но гуманизм и не собирался оправдывать себя морально или как-то возрождать этические прин­ципы. Он выродился в интеллектуальную и эстетическую роскошь, привычку самовозвышения для немногих, ничего не делая для улучшения общества в це­лом и явно не заботясь о таком улучшении. Гуманисты были склонны к высоко­мерию, тщеславию, были лишены принципов и человеческого достоинства. Они завидовали и ревновали, вступали в непривлекательные личные ссоры друг с другом, лебезили перед богатыми и могущественными. Полициано, Филельфо и Валла выпрашивали подарки и места с помощью малодушной лести. С презрени­ем относясь к религиозным функционерам, они не умели подражать добродетель­ному самоотречению монашества и не уважали права других людей, как того требует христианское учение. Под влиянием Возрождения сформировалось то иллюзорное представление о чести, которое играло столь важную роль в некото­рых районах Европы и которое, в условиях самой утонченной культуры, может скрывать под собой самый крайний эгоизм¹⁰⁶².

Не было ссор более грубых, чем литературные войны между выдающимися писателями. Поджио и Филельфо пускали в ход отравленные кинжалы презри­тельности. Саймондс говорит: «Оскорбления Поджио слишком ужасны, чтобы можно было осквернить ими эти страницы». Поджио, не удовлетворяясь напад­ками на литературные способности Филельфо, обвинял его в худших пороках, хулил его жену и мать. В споре Поджио с Георгием Трапезундским борцы за истину давали друг другу пощечины и дергали друг друга за волосы. Георгий обвинил Поджио в том, что тот приписал себе чужие переводы Ксенофонта и Диодора. Валла и Фацио обменялись восемью томами оскорблений. Безольд был вынужден признать, что подобные раздоры свидетельствуют о полном мораль­ном упадке более явно, нежели цинизм итальянской поэзии¹⁰⁶³.

В конце рассматриваемого периода литература эпохи Возрождения в избытке содержала в себе места, оскорбительные для нравственности и достоинства. Под­жио было уже 70 лет, когда он выпустил свою непристойную «Книгу шуток» («Фацеции»), которая до 1500 г. была издана 26 раз и была трижды переведена

¹⁰⁶⁰См. Pastor, III. 117; Symonds, И. 208, etc.

¹⁰⁶¹Gregorovius, VIII. 300. Прекрасный рассказ о Помпонацци и его взглядах см. в Owen: Skeptics,

pp. 184-240.

^10в2См. Burckhardt-Geiger (II. 155 sqq.) и его цитату из Рабле. ¹⁰⁶³Die vollendete sittliche Verkommenheit (Bezold, p. 200).

на итальянский язык. О произведениях Поджио Буркхардт говорит: «В них дос­таточно грязи для того, чтобы у читателя возникло предубеждение против гума­нистов в целом». Эпиграммы Филельфо, De jocis et seriis, согласно его биографу Розмини, содержат «ужасные непристойности и выражения, свойственные для улиц и борделей». Беккаделли и Аретино открыто проповедовали раскрепоще­ние плоти. Они не стеснялись приукрашивать распущенность и прославлять ее в изысканных стихах, за которые их хвалили князья и прелаты. «Гермафродита» Беккаделли отчаянно критиковали монахи с кафедры, а гуманисты радостно приветствовали. Козимо разрешил, чтобы этот непристойный труд посвятили ему. Император Сигизмунд в Сиене вручил автору лавровый венок. Умер Бекка­делли в Неаполе в 1471 г., уже старым, но все еще популярным. В ответ своим критикам, осуждавшим непристойность творений, Беккаделли приводил в при­мер античных авторов. Николаю дали почитать экземпляр его знаменитого про­изведения. Он продержал его девять дней и вернул, не осудив. Пьетро Аретино (ум. в 1557), самого непристойного из итальянских поэтов, называли il divino Aretino. Его поощряли Карл V, Франциск I и Климент VII. Он даже осмелился претендовать на пост кардинала, но его постигла печальная кончина. Баделло (ум. в 1562) в своих Facetiae описывает моральный упадок общества. Скверна повсюду. О распутстве в монастырях он рассказывает как об обычном явлении. И этот человек был епископом!¹⁰⁶⁴

Макиавелли, флорентийский политик и историк, поклонявшийся способно­стям и силе, почитатель Чезаре Борджиа, выстроил на принципах Возрождения политическую систему абсолютного эгоизма. При этом он требовал, чтобы прави­тель притворялся, будто соблюдает пять добродетелей — для обмана невежест­венных¹⁰⁶⁵. Многие гуманисты делали вид, что они стоики, но под этой личиной скрывалось эпикурейство.

Авторы новелл и пьес не только беззастенчиво рассказывали об общественных и частных пороках, но и изображали их так, чтобы они вызывали веселье и смех. Авторы эпохи Возрождения не писали трагедий. Главной их темой была невер­ность замужних женщин, потому что за незамужними очень внимательно следи­ли и к ним было трудно подобраться. Авторы восхищались любовниками, кото­рые умело добивались своего, а обманутые мужья превращались в объект на­смешки. Они писали о куртизанках и публичных домах¹⁰⁶⁶.

В «Мандрагоре» Макиавелли Каллимако, находившийся в Париже, возвра­щается во Флоренцию, решая сделать своей любовницей Лукрецию, о красоте которой он наслышан. Притворившись врачом, он убеждает ее мужа, жаж­давшего иметь наследника, позволить ему применить напиток из мандрагоры, который избавит его жену от бесплодия и в то же время убьет любовника. Воз­действуя на сознание мужа с помощью тещи и исповедника Лукреции, согласив­шегося участвовать в заговоре за взятку, он добивается своей цели. Пьеса просла­вляет порок и прелюбодеяние. И это была одна их пьес, которые с удовольствием смотрел Лев X! В 1513 г., несмотря на то, что театр был уже сто лет как запрещен церковью, этот понтифик открыл театр в Капитолии. Несколько лет спустя он смотрел представление комедии Ариосто Suppositi. Декорации были изготовлены

^10МОн написал текст к ряду непристойных картин Джулио Романо (Symonds, Ital. Lit., II. 383 sqq.).

Reumont (Hist, of Rome, III, part II. 367) называет Аретино «die Schandsaule der Literatur».

""Принципы, описанные в его «Государе», подробно обсуждаются в Villari, Machiavelli, II. 403-

473, и Symonds, Age of the Despots, p. 306 sqq.

^10ввСм. Symonds, Ital. Lit., II. 174 sqq.

Рафаэлем. Присутствовало 2000 зрителей, Лев сидел в ложе с моноклем в руке. Сюжет комедии строится на обольщении девушки слугой ее отца. Одним из пер­вых кардиналов, которые начали устраивать театральные представления в своих дворцах, был Рафаэле Риарио.

Интеллектуальная свобода в Италии приобрела форму разнузданного стрем­ления к чувственным удовольствиям. Осуждая девственность, которой требовала церковь, Беккаделли объявлял ее грехом против природы. Природа есть благо, и он призывал мужчин нарушать закон, вступая в связь с монахинями¹⁰⁶⁷. От гетер человечеству больше пользы, чем от монастырских затворниц. Мы уже отмеча­ли, что положение незаконнорожденного больше не мешало занимать высокие посты в государстве или церкви. Эней Сильвий говорил, что большинство прави­телей Италии были рождены вне брака¹⁰⁶⁸. Когда, будучи папой, он в 1459 г. прибыл в Феррару, там его встретило восемь князей, ни один из которых не родился в законном браке. Появление в конце XV века в Италии французской (галльской) болезни, казалось, должно было сделать всех более осторожными. Ходили слухи, что Юлий II, не скрестивший ноги во время публичного богослу­жения на одном из празднеств, был одной из ее жертв¹⁰⁶⁹. Аретино писал, что в те распущенные времена кузены и родственники обоих полов, братья и сестры вступали друг с другом в бесчисленные связи и не испытывали никаких угрызе­ний совести¹⁰⁷⁰.

Естественно, все слои общества были отравлены пороком, раз папский двор, исток христианства, был таким развращенным. Застолья в Ватикане при Алек­сандре VI и легкомыслие двора Льва X были таким примером, который мог губительно подействовать на самые твердые моральные устои. Некий монах-шут веселил собравшихся за столом Льва своей невероятной прожорливостью, про­глотив целиком голубя и съев сорок яиц и двадцать каплунов за один присест! Сын Иннокентия VIII был женат на представительнице дома Медичи, а сын Александра — на представительнице королевского дома Франции. Его дочь Лу­креция была отдана замуж в не менее гордое семейство Эсте. Сикст IV взимал налоги с публичных домов, то есть практически легализовал их ради увеличения доходов курии. В 1490 г., если верить данным Инфессуры, в Риме существовало 6800 продажных женщин. Это громадная цифра в соотношении с количеством населения. Этот же римский летописец утверждает, что вряд ли в Риме нашелся бы священник, который не содержал бы наложницу «во славу Бога и христиан­ской веры». Куртизанки прибывали из всех областей Италии и Испании. Они жили в Риме в большей роскоши, чем гетеры в Афинах, и носили классические имена — Диана, Лукреция, Камилла, Джулия, Костанца, Империя, Беатриче. Во время прогулок и посещений церкви их сопровождали поэты, графы и прела­ты. Когда же красота их увядала, они обычно заканчивали свою жизнь в бога­дельнях¹⁰⁷¹.

В Италии был также распространен порок древнего мира, который обычно не называли по имени. В педерастии обвиняли гуманистов и если не самих пап, то,

¹⁰⁶⁷Non est nefas se virginibus sanctimonialibus immiscere (Pastor, I. 21). ^lmFrederick III, перев. Ilgen, II. 135 sqq.

¹⁰⁶⁹Burckhardt-Geiger, II. 161, 343 sqq. Symonds, II. 477. Говорили, что mal franzese появилась в

Неаполе в 1495 г. Она была подобна лесному пожару. Считается, что во время крестовых

походов сифилис на Востоке распространяли французы.

^wmCortigiana, цит. в Symonds, Ital. Lit., II. 191.

¹⁰⁷¹Reumont, III, pt. II. 461 sqq.; Gregorovius, viii, 306 sqq.; Burckhardt-Geiger, II. 331-336.

по крайней мере, папских сыновей, например, Пьерлуиджи Фарнезе, сына Пав­ла HI. В своей седьмой сатире Ариосто, умерший в 1533 г., даже заявляет, что порок этот был характерен почти для всех гуманистов. За приверженность к нему был смещен один венецианский посол. В нем обвиняли также венецианско­го летописца Сануто. Подобные обвинения выдвигались также против Полициа- но, Баллы, Аретино, римских академиков. Худшего и придумать нельзя, столь отвратительным представляется это преступление против нравственности основ­ному человеческому инстинкту. Неудивительно, что Саймондс говорит: «Италь­янское общество было обессилено пороками худшими, чем языческие».

К разврату добавлялись любовь к роскоши, азартные игры, вендетта, или кровная месть, наемные убийства. Жизнь стоила недорого, когда все руковод­ствовались похотью и жаждой власти. Кардиналы собирали бенефиции, чтобы иметь средства для удовлетворения своих запросов. В середине XVI века Ита­лия, по словам Буркхардта, пребывала в состоянии морального кризиса, и выход из этого состояния не могли найти даже лучшие ее представители. Саймондс, написавший несколько томов об эпохе Возрождения, считает, что «почти невоз­можно преувеличить моральную развращенность Рима в начале XVI века». А Грегоровиус добавляет, что «богатейшая интеллектуальная жизнь процветала в трясине порока».

Папы достаточно нетерпимо относились к явной ереси и нападкам на свои прерогативы. Мы прекрасно видим это по их реакции на тезисы Лютера и на проповеди Савонаролы. В то же время они не обращали внимания на явный разврат и на тайную измену. В иерархических интересах они сохраняли закон о безбрачии священников, но разрешали прелатам нарушать его и сами открыто признавали своих незаконнорожденных детей и наложниц. К сожалению, и гу­манисты, за некоторыми исключениями, погружались в преобладавший повсю­ду разврат. В их принципах не было ничего такого, что могло предотвратить подобное поведение. Художники в целом были не лучше ученых. Они, если такое возможно, еще свободнее относились к вопросам сексуальной нравственности. Мы заявляем это не из духа враждебности к церкви средних веков, а из желания соблюдать верность историческим фактам. А факты приводят нас к выводу, что церковная организация также может ошибаться и даже распространять порок и суеверие примером поведения своих прелатов и принятием не соответствующих Писанию канонов. Реальностью нисколько не подтверждается и привлекатель­ное, но ошибочное мнение, будто литература и искусство, не проникнутые прин­ципами христианской веры, способны искупить себя или очистить общество. Они не делали этого в дни процветания в Греции и Риме, и точно так же они не сделали этого в Италии.

Сравнивая наш век с эпохой Возрождения, мы можем быть благодарны ему хотя бы за одно достижение. Наш век отказался от веры в астрологию, что в основном связано с развитием астрономической науки. Фома Аквинат считал, что астрология — это полноправное искусство, если ее используют для предска­зания природных событий, таких как засуха и дождь, но она становится бесов­ским культом, когда ею пользуются для предсказания поступков и судьбы лю­дей. В ранний период она причислялась к ереси. Виновные в занятиях астро­логией представали перед инквизицией. В 1324 г. Чекко д'Асколи доказал, что распятие Христа было неизбежным в связи с расположением созвездия Весов, но ему пришлось отречься от своего мнения. Его астролябия и другие инструменты были сожжены по решению суда Флоренции (1327). Несмотря на насмешки Пе­трарки, астрологический культ продолжал существовать. Канцлер Д'Альи верил в него. Практически все папы и итальянские князья позднего Возрождения име­ли при себе астрологов или в большей или меньшей степени верили в астроло­гию — например, Сикст IV, Юлий II и Лев X, а также Павел III некоторое время спустя. Юлий II отложил свою коронацию на несколько недель, до 26 ноября 1503 г., так как астролог назвал именно этот день счастливым. Людовико Милан­ский ждал благоприятных небесных знамений, прежде чем предпринять что-ли­бо серьезное.

С другой стороны, Савонарола осуждал эту веру, и ему вторили Пико делла Мирандола и Эразм. Свободе человеческих поступков астрология противопос­тавляла фаталистические представления о мире. Это чувствовали в то время, и Маттео Виллани говорил не раз, что «никакое созвездие не способно принудить свободную волю человека или извратить Божий промысел». Еще до конца XV ве­ка культ астрологии был осужден и уничтожен во Франции (1494), но в Герма­нии, несмотря на распространение системы Коперника, он находил последовате­лей еще более ста лет. Великий католический вождь Тридцатилетней войны Валленштейн перед лицом препятствий продолжал следовать указаниям небес­ных тел, и Шиллер вкладывает в его уста слова:

Звезды не лгут. То, что случилось, Противоречит движению светил и судьбе; Искусство не обманывает нас. Это лживое сердце Наполняет ложью истину, которую возвещают небеса.

Бунт против власти средневекового священства и схоластической диалектики был великим и необходимым движением, проистекавшим из здравых намерений человечества. Итальянское Возрождение возглавило этот бунт. Оно дало свободу

Лйчности, и в этом отношении его деятельность ценна, но свобода эта не была Д&лжным образом ограничена. Она была дикой и легко впадала в крайности, так что Макиавелли вполне мог сказать: «Италия — самое порочное место в мире». Как и в прежние времена, в X веке, в эпоху Оттонов, ограничение свободы при­шло с севера. Когда итальянские помыслы пренебрегли христианскими идеала­ми, когда казалось, что вера может угаснуть, а общественной нравственности больше не существует, в Виттенберге прозвучал голос, который выступал против монашеского аскетизма и схоластики, но в то же время утверждал индивидуаль­ную свободу, управляемую совестью и уважением к Богу.

§68. Гуманизм в Германии

Гуманистические исследования проникли в Германию поздно. Им препятст­вовало не столько невежество священников и предрассудки, как в Италии, сколько схоластическое богословие, царившее в университетах. Немецкий гума­низм можно считать родившимся с изобретением печатного станка (ок. 1450). Период его процветания приходится на конец XV века и продолжается только примерно до 1520 г., когда он был поглощен более популярным и мощным рели­гиозным движением, Реформацией, тогда как итальянский гуманизм был выте­снен папской контрреформацией. К северу от Альп эта новая культура заметно отличалась от итальянской. Университеты и школы играли намного более важ­ную роль, чем на юге. Представители новой культуры были учителями — даже Эразм, который преподавал в Кембридже и был близок к профессорам из Базеля. В период развития движения новые университеты возникали от Базеля до Росто- ка. Опять же, в Германии не было князей-покровителей искусств и наук, кото­рые по уму и щедрости сравнились бы с папами Возрождения и Медичи. Новая культура также не была исключительно аристократической. Она распространяла знания повсюду. Активно создавались начальные и общеобразовательные шко­лы. Когда влияние итальянского Возрождения стало ощущаться на севере, там, фактически, уже присутствовало сильное и независимое интеллектуальное вли­яние школ, организованных братьями общинной жизни. В гуманистическом движении немецкий народ был не просто раболепным подражателем. Он полу­чил определенный импульс с юга, но проложил свой собственный путь. Если бы Италия была внимательна к урокам севера, вероятно, сегодня ее народ намного больше преуспел бы в области учености и образованности.

На севере гуманизм поступил на службу к религиозному прогрессу. Немецкие ученые были не такими блестящими и изысканными, но их намерения были серьезнее, а знания точнее, чем у их итальянских предшественников и современ­ников. На юге внимание литераторов привлекли древние классики. На севере все было иначе. Там не существовало такого всепоглощающего желания перевести классиков на народный язык, как в Италии. Север не подражал и итальянской литературе с ее вольными нравами. «Декамерон» Боккаччо был впервые переве­ден на немецкий язык врачом Генрихом Штайнховелем (ум. в 1482). К северу от Альп внимание ученых было прежде всего сосредоточено на Ветхом и Новом Заветах. Греческий и еврейский языки изучались не из любви к культу антично­сти, а для того, чтобы лучше понимать основы христианской системы. Так была выполнена подготовка к самым конструктивным переменам протестантской Ре­формации.

То, что можно сказать о немецкой науке, можно сказать и об искусстве Гер­мании. Художники — Альбрехт Дюрер, который родился и умер в Нюрнберге (1471 — 1528), Лукас Кранах (1472 — 1553) и прежде всего Ганс Гольбейн (1497 — 1543) были свободны от языческого элемента и внесли вклад в развитие Реформации. Кранах жил в Виттенберге после 1504 г. и рисовал портреты Люте­ра, Меланхтона и других вождей протестантизма. Гольбейн иллюстрировал неко­торые из новых произведений и нарисовал портреты Эразма и Меланхтона. Его Мадонна, которая сейчас находится в Дармштадте, выглядит как немка. На го­лове у нее венец, а печальное лицо Младенца у нее на руках выражает заботу обо всем мире.

Связующим звеном между учеными Италии и Германии можно в первую очередь назвать Энея Сильвия. Он жил при дворе Фридриха III в Базеле и был одним из секретарей собора, благодаря чему к северу от Альп его хорошо знали еще до того, как он был избран папой. Однако посредничество осуществлялось не одним-единственным человеком. Слава Возрождения по торговым путям прони­кала из Северной Италии в Аугсбург, Нюрнберг, Констанц и другие немецкие города. Благодаря визитам Фридриха III и кампаниям Карла VIII, а также вос­шествию на престол Неаполя князей Арагона немцы, французы и испанцы попа­дали во все крупные города итальянского полуострова. Паломники постоянно стекались в Рим, а испанские папы привлекали в этот город массу испанцев. По мере того как слава итальянской культуры распространялась, ученые и худож­ники стали совершать путешествия в Венецию, Флоренцию и Рим, вдохновляясь новым временем.

Итальянцы считали Германию варварской страной. Они презирали немецкий народ за его невежество, грубость, невоздержанность в еде и питье. Эней полагал, что немецкие князья и знать больше беспокоятся о лошадях и собаках, чем о поэтах и ученых, и больше любят свои винные погреба, чем муз. Кампан, остро­умный поэт при папском дворе, которого Павел II послал легатом на Регенсбург- ский рейхстаг, а Пий II сделал епископом, ругал Германию за ее грязь, холодный климат, нищету, кислое вино и плохую пищу. Он жаловался, что его несчастный нос вынужден обонять все запахи этой страны, и радовался за свои уши, которые не понимали того, о чем говорили немцы. Но вскоре эти впечатления были выте­снены новыми. В Германии и Голландии появились выдающиеся ученые. Даже если Италия и оказала на Германию интеллектуальное влияние, то именно Гер­мания дала миру печатный станок. Это событие стало самым важным в истории интеллектуальной культуры после изобретения алфавита.

Еще до того, как почувствовалось влияние нового движения, древние герман­ские университеты уже процветали: Пражский был основан в 1347 г., Вен­ский — в 1365, Гейдельбергский — в 1386, Кельнский — в 1388, Эрфуртский — в 1392, Вюрцбургский — в 1402, Лейпцигский — в 1409 и Ростокский — в 1419. Во второй половине XV века к ним прибавились университеты Грейсвальда и Фрейбурга (1456), Трира (1457), Базеля (1459), Инголынтадта (1472), Тюбингена и Майнца (1477) и Виттенберга (1502). Инголыптадтский университет перестал существовать как независимое учреждение, слившись с Мюнхенским универси­тетом (1826), а Виттенбергский переместился в Галле. В большинстве универси­тетов было по четыре факультета, хотя папы не спешили санкционировать осно­вание богословского отделения — как в случае с Веной и Ростоком, где эти отде­ления возникли по воле светских князей. Хотя религиозные влияния в тот век были сильны, общественные и моральные привычки студентов вовсе не были похвальными. Лютер говорил, что, отправляя своих детей в университет, роди­тели обрекают их на погибель, а в статье Лейпцигского университета конца XV века говорится, что студенты приезжали из дома послушными и благочести­выми, но «одному лишь Богу ведомо, какими они возвращались обратно»¹⁰⁷⁹. В 1510 г. студенты Эрфурта доставляли столько беспокойств, что горожане и кре­стьяне наставили пушки на здание университета, а когда студенты бежали, со­крушили его стены, причинив большой ущерб университетским архивам и биб­лиотеке.

Дата добавления: 2015-09-06