М.С.: - Сохранялась ли у вас в тот период какая-то связь с семьёй?

- Да, от родителей поступали вести. Либо я их навещал, либо кто-то из знакомых новости от них передавал, а почта в блокадном Ленинграде не работала.

Когда началась война, отец уже инвалидом был, его на фронт не отправили. Благодаря высокой квалификации, он остался на производстве. Тогда надо было делать танки, орудия. И отец буквально жил на заводе, домой очень редко приходил. Точно так же и сестра, она тоже на заводе работала к тому времени. На предприятии они и жили, а домой хорошо, если в месяц раз заглядывали. Мать почти всё время оставалась дома с внучкой, которой исполнился один год. Изредка я к ним наведывался.

Из училища нас отпускали не часто. Но, в принципе, отпроситься можно было. Помню, мы с Володей Лозовым вскоре после уничтожения Бадаевских складов, когда стало очень голодно, отпросились съездить к нему на дачу. Володя мне предложил: «Давай, съездим, у нас куры были, может, целы они». Поэтому мы и поехали. Дача Володи находилась практически в тридцати километрах от города. Приезжаем, оттуда видна линия фронта. Дача ведь как раз у озера Разлив, а за озером боевые действия шли. Видно было, как наши самолёты периодически заходили, чтобы обстрелять фашистов.

Мы шли к Володиной даче мимо крытого рынка со стеклянной крышей. Там стояли ларьки, где до войны продавали мясные, молочные изделия и овощи. Теперь рынок не работал. Однако недалеко него стоял ларёк, где продавали перебродивший квас, который превратился в бражку. А фронт же был совсем рядом, военные очень охотно покупали её. Володя также меня сагитировал, чтобы мы взяли по кружечке. И вот, только мы купили себе по небольшой кружке, видим, к ларьку подходит старичок, покупает себе две больших кружки. Вдруг начинается обстрел. С жужжанием пролетает мина и попадает в стеклянную крышу крытого рынка! Это было всего метрах в пятидесяти от нас. Обстрел усиливался. Старичок с двумя кружками браги тут же просунул голову в ларёк, однако при этом кружек своих из рук не выпустил. Продавщица начала на него ругаться: «Уберите голову, мне надо ларёк закрывать, обстрел!» Но старик ни в какую: ему казалось, что голову достаточно спрятать, и ничего с ним не случиться. Ох, это видеть было надо! Из кружек, которые у него оставались в руках, старик ни капли не пролил. Мы с Володей, несмотря на обстрел, посмеялись от души и пошли до его дачи.

На даче кур, конечно, уже не было. Зато нашли около двух десятков яиц. Володя их собрал в сетку, и мы направились обратно, к станции. Обстрел всё продолжался, мы решили сократить немножко путь и по мосту прошли, и вдруг совсем рядом раздаётся шипение мины, словно на нас она падает. Мы сразу легли, и разорвалась мина, действительно, всего в двух-трёх метрах он нас, за забором частного дома. Поднимаемся, смотрим, а у Володи то, что было в сетке с яйцами, по одежде стекает. Он лёг на живот и сетку собой придавил. Тут был и смех, и горе. Но, главное, что живы остались. С такими смешанными чувствами мы и возвратились в училище.

В первых числах февраля 1942-го года нам объявили о предстоящей эвакуации спецшколы. Незадолго до этого вышло распоряжение все лётные кадры, в том числе и тех, кто служил в ополчении, отправить на Большую землю, чтобы доучиться, повысить квалификацию, а затем отправляться на фронт. Самолётов становилось всё больше, и лётные кадры очень требовались. Об этом я узнал несколько раньше от Васи Добрякова, он в числе оставшихся в живых ополченцев вернулся в наш коллектив.

Надо сказать, что это известие вызвало у многих из нас радость. Продолжать учёбу в Ленинграде было тяжело. В нашем училище за первую блокадную зиму погибло сто девять человек.

Узнав о предстоящем отъезде, я пошел на станцию Разлив попрощаться с родителями и предупредить Володю Лозового, который тогда как раз находился в Разливе, а не в школе из-за болезни матери. Дорога до станции далась мне нелегко. Пригородные поезда не ходили, и более тридцати километров пришлось идти пешком. На вокзалах промежуточных станций, куда я иногда заходил немного отдохнуть и обогреться (хотя там и было не намного теплее, чем на улице: помещения не отапливались), видел трупы людей, умерших от голода. Володю я застал дома. Мать его, сильно опухшая, лежала в постели и тяжело дышала, а на следующий день, когда мы с ним встретились, он сказал, что она умерла.

Обратный путь оказался очень трудным. Володя почувствовал себя плохо, мне пришлось посадить его на санки, на которых были наши небольшие чемоданы, и довезти его до места эвакуации (а это чуть ли не двадцать километров пути!). Там все было подготовлено, многие уже уехали. После большой физической нагрузки и голода силы мои иссякли, так что я с трудом взобрался в кузов автомашины, которая отвезла нас на Финляндский вокзал. Только позднее от своей сестры Веры (она приезжала проводить меня и к месту эвакуации, но опоздала) я узнал, что после нашего отъезда школа попала под артиллерийский обстрел и те из наших товарищей, кто остался там, опоздав к отъезду, погибли. Сестре сказали, что среди школьников есть убитые, и Вера очень переживала, вдруг я опоздал и оказался среди них. Только после прорыва блокады дошло моё письмо домой, в котором я сообщал, что со мной всё в порядке.

События, происходившие во время эвакуации, запомнились мне не слишком отчётливо. До Ладожского озера мы ехали на пригородном поезде. Погрузившись в вагон, я практически сразу отключился из сознания. Все было со мной, как во сне. Помнится, пришёл в себя - дали мне воды напиться. Я увидел, что весь наш вагон набит битком. Мне рассказали, что поезд бомбили в Мельничьих Ручьях, он останавливался, многие выскакивали из него, чтобы переждать бомбёжку, а я ничего этого не помнил, из вагона никуда не выходил.

На станции Борисова Грива мы пересели на автомашины, которые должны были перевезти нас по ледовой дороге через Ладожское озеро. Фары машин для светомаскировки были закрыты специальными чехлами, так что только щёлочки были видны. В пути было очень холодно: тридцатиградусный мороз и сильный ветер, да ещё озеро - открытая местность. Мы прижимались друг к другу и укрывались всем, чем только было можно. Машины останавливались, образовывались «пробки». Во время одной из них, высунувшись из кузова, я увидел вереницу машин, регулировщиков в белых халатах и стоявших группой и что-то обсуждавших шоферов. Долго смотреть на всё это было невозможно: холод и ветер вынуждали вновь прятаться в кузов.

К эвакопункту мы приехали уставшие, голодные, промёрзшие. Несколько из наших учащихся даже погибло, замёрзнув в пути через Ладогу. Эвакопункт представлял собой расчищенную от снега площадку с одноэтажным бараком. Из кузовов машин мы уже не вылезали, а вываливались, как мешки: у многих ноги были отмороженными. Нам тут же выдали талоны на питание. Барак, который и оказался нашей столовой, состоял из одного громадного зала. У окошка для раздачи пищи скопилась большая очередь. Столов и скамеек не было. Не один час уходил на то, чтобы получить кашу и хлеб. Первые счастливчики с котелками и большими кусками хлеба, прислонившись к стене, ели стоя. У них в руках было 900 грамм хлеба, первое и второе. Такой обед в дни блокады можно было на неделю растянуть. А тут за раз! Конечно, дожидаясь своей очереди, мы не могли глаз оторвать от уже полученных чужих тарелок с едой.

Но и здесь не обошлось без беды. Обилие пищи на совершенно пустой желудок для многих оказывалось роковым, смерть наступала почти мгновенно. Меня самого спас счастливый случай. Как-то получилось, что Володя Лозовой оказался в начале, а я был в конце очереди. Володя подошёл ко мне и предложил вдвоем съесть его порцию, а затем мою. Мы так и сделали, благодаря этому, всё обошлось благополучно. Разрыв в приеме пищи около двух часов спас нам жизни. А многие наши товарищи успевали наесться до отвала, а потом вдруг судорожно дёргались и за считанные секунды умирали. Так, после еды у нас погибло двадцать человек.

Что самое обидное, никто ничего не пытался предотвратить. Большой недостаток того, как проходила вся наша эвакуация в том, что на всём её протяжении не было ни одного медицинского работника. Конечно, всё было организовано впопыхах. Для фронта требовались свежие силы, и нас стремились доставить как можно скорее к месту назначения. Однако правильная организация многих бы спасла. Для нужд фронта не было бы критичным, если бы нам в тех же бараках или ещё где-то нам дали хотя б два дня карантина, чтобы капельку придти в себя. А тут - людей, умерших от переедания, сложили в «штабеля», нас, едва стоящих на ногах, сразу отправили в новый путь.

Мы поплелись на поезд, помогая друг другу. Состав состоял из теплушек, пульмановских вагонов. Нас разместили в трёх вагонах, которые набились, как автобус в час-пик. В центре каждого вагона стояла печка, с двух сторон располагались нары. Отъезд осуществлялся очень быстро, во многом ничего не было подготовлено, так что за дорогу потеряли многих. Но об этом я ещё расскажу подробнее.

В вагоне, когда все успокоились, я лег спать, место мне досталось под нижней полкой на полу. Проснулся от страшного холода. Ноги были мокрыми, и я их почти не чувствовал, возникало такое ощущение, что они во льду. Переобуться не хватало сил. Состав стоял на какой-то станции. Вася Добряков выручил меня. Он вышел из вагона что-нибудь раздобыть. У него сил на это чуть-чуть хватало. Как-никак, у них в ополчении норма была 400 грамм хлеба на человека, а у нас 125, да и жили они не в промёрзших казармах, а в землянках, которые худо-бедно отапливались. И вот, Вася решил мне помочь. На станциях тогда кое-что продавали, а чаще меняли продукты на вещи. Вася обменял на водку какую-то вещь. Вернувшись в вагон, он вскипятил на печке воды, налил туда водки и заставил меня выпить, я первый раз в жизни её тогда попробовал. Но выпил и сразу понял, что стал согреваться. Почувствовав себя немного лучше, я нашёл в себе силы снять обувь и просушить её возле «буржуйки». Только это меня и спасло, иначе остался бы без ног.

Надо сказать, в пути у нас не было даже нормальной питьевой воды. Только та грязная вода, которую можно было слить с паровоза. Состав практически не останавливался в городах. Нас, грязных, вшивых, стремились как можно скорее отправить дальше, и все остановки делались в чистом поле. Да и останавливались ненадолго, нас стремились побыстрее отправить на доучивание, чтобы мы смогли бить фашистов. При этом дорога была однопутная, и мы постоянно пропускали эшелоны на Запад, где шли бои.

Мой друг Саша Макеев по дороге умер. Остановился поезд на станции, сопровождавшие нас вытащили его и прямо на платформе оставили тело. А что с ним дальше, похоронили ли - кто знает? Уже после войны, окончив училище, я приезжал в Ленинград. А мать Саши ещё до войны жила по соседству с нами. Пришла она ко мне, расспросить, как умер её сын. Ей другие люди уже успели рассказать, что произошло. Я подтвердил, что именно так всё и было. А у самого такой неприятный осадок остался, словно я мог что-то изменить. На самом деле, все мы могли бы оказаться в таком положении. Так случилось со многими, которых мы потеряли.

За всю дорогу наша спецшкола потеряла больше сотни человек. Но кое-кому повезло: мы выжили. Наш товарищ Костя Лисиченко даже дважды в морге побывал, а остался жив.

Рассказать подробнее? На одной из более-менее крупных станций заметили, что у него пульс не прощупывается. А там хорошо, что санитары его подобрали и в морг понесли. Морг представлял собой обыкновенный сарай, который был уже под самую крышу заполнен трупами. Соответственно, тела просто складывали штабелями около этого сарая. Санитары, только собрались положить Костю, как он вдруг подал признаки жизни.

- Ты жив? - удивились они. - А чего тебя в морг сказали нести? Тебе ж надо в госпиталь! Пойдёшь сам?

Костя им даже ответить не смог.

- Ну ладно, - решили санитары. - Мы тебя до вокзала отнесём, а там сам, как знаешь.

Отнесли его, состав наш конечно уже ушёл. Костя чуть оклемался и стал соображать, как ему ехать дальше. Все поезда шли страшно загруженные. Но всё же его приютили в каком-то составе. В пути Лисиченко опять потерял сознание, и у него не прощупывался пульс. Его выносят из вагона, опять несут в морг. Морг практически такой же самый, как на предыдущей станции. Костю снова кладут в штабель из трупов. К утру стало пригревать солнце. Мой товарищ пришёл в себя, но состояние еле живое, не соображает, что происходит вокруг. Он даже встать не мог, уселся прямо на одно из тел, не понимая, на чём сидит. А мимо старушки шли, заорали на него: «Ах ты, нехристь! Что делать удумал! Сам доходяга такой, успеешь ещё на тот свет».

Костя с трудом встал и поплёлся снова на вокзал. В этот раз ему повезло. Его увидели двое лётчиков, ехавших к месту назначения. Форма на нас была практически лётная. Они посмотрели на Костю, расспросили его, что с ним и как. Узнав его историю, сразу взяли к себе в вагон, напоили чаем и на первой же станции сдали в госпиталь. Там его выходили, и позднее он даже смог приехать к нам закончить учёбу.

Дата добавления: 2015-09-06