М.С.: - Какими Вам запомнились первые дни войны?

- Конечно, жизнь школы ВВС после её начала сразу переменилась. Вернувшись в лагерь, мы перенесли палатки в лес, установили круглосуточное дежурство. Личный состав курсов тут же был с шинелями и с вещичками отправлен на фронт. А мы включились в охрану аэродрома.

Ожидание, которое показалось нам вечностью, длилось дней десять. Наконец поступила команда возвратить нас на место учебы в здание спецшколы на Проспекте Стачек, 30 и перевести на казарменное положение. Переезжаем, война идёт, а мы сидим, как на иголках: ни домой не сходить, никуда.

В начале июля состоялся митинг в Таврическом саду, на который прибыли представители Ленинградского военного округа. Выступавшие перед нами офицеры говорили о необходимости защиты Родины. А мы, все кто учился в нашей школе, воспитывались так, что для нас не было ничего дороже родной страны. На вопрос, кто желает пойти добровольцем на фронт, каждый сделал шаг вперед. Один из выступавших перед нами военачальников всех обошёл, мы ждали, что он похвалит за наш патриотизм, а он заговорил как-то неожиданно очень серьёзно и даже немного грустно: «Война одним днём не закончится, стране нужны будут лётные кадры, и ваша задача как можно успешней и быстрее закончить учёбу!» Правда, человекам двадцати из всего училища, которые были по возрасту постарше, и по росту выделялись, разрешили подать заявления и вступить в народное ополчение. Среди них был и мой приятель Вася Добряков.

А вообще, мы тем двадцати ребятам завидовали, что их сочли достойными защищать Родину. Они периодически к нам приезжали. Тот же Вася Добряков был на Ладожском направлении, а потом, когда они перебазировались в сторону Белоострова, он периодически к нам приезжал. Как-то раз мы встретились с ним в Сестрорецке, и вдруг, вижу, самолёт немецкий летит низко-низко. Кричу Васе: «Чего ты не стреляешь? Ну-ка, дай винтовку быстрей!» А он мне: «Ты знаешь, не успеешь прицелиться, всё равно не попадёшь, а они оттуда как полоснут…» Он ведь уже настоящую войну видел, представлял ситуацию лучше меня.

Надо сказать, немногие из наших ребят-ополченцев остались живы, но не буду забегать вперёд. Через несколько дней учеба была возобновлена, но постоянные налеты вражеской авиации и приближение линии фронта к Ленинграду вносили свои коррективы.

Однажды нас отправили рыть окопы. Это был конец августа. В городе ещё трамваи ходили. Так что ехали на фронт мы на трамвае до конечной остановки в районе Кировского завода, и повели нас к опушке леса. Видим, там окопы вырыты. Подходит к нам фронтовой старшина и командует: «Надо будет вам дальше рыть окопы. Но вы в первую очередь для себя ячейки выройте. За капустным полем немцы. Видите, аэростат у них в воздухе висит. Выглядят вас с высоты, решат, что десант моряков прибыл».

Это он правильно сказал. У нас же была тёмно-синяя форма, почти как у моряков. Мы только успели ячейки для себя вырыть, тут же начался обстрел, причём даже из миномётов. Забились мы в свои ячейки, к земле прижались. Минут пятнадцать над нами снаряды летали, а потом уже артиллерия балтийского флота ударила по немцам. Снаряды, летевшие в их сторону, над нами с таким воем пролетали, вдали взрывы грохотали. Однако, благодаря этому, немцы вскоре перестали обстреливать. Докопали мы окопы и уехали, на наше место пехотные части пришли. Через несколько дней нас снова направили туда, теперь уже выносить с поля боя раненых.

Что при этом характерно. Наше отношение к обстрелам очень быстро изменилось. Если в начале мы прятались, то потом, где-то к концу сентября, перестали обращать внимание: снаряды рвутся, а ты даже головы не повернёшь. Помню, когда однажды в обмывочный пункт нас повели, вдруг начался обстрел. А мы шли строем и уже так безразлично к подобным вещам относились, что даже строя не нарушили, никто и головы не повернул. Однако двоих наших, шедших в конце строя, ранило. Мы продолжали идти, как шли, только по цепочке от одного к другому передали, мол, ранило таких-то. Старшина дал команду троим выйти из строя и раненых доставить в медпункт, а нам скомандовал повернуть налево, где была более безопасная сторона.

В первых числах сентября враг со стороны Финляндии подошел к Сестрорецку, и моим родителям, как и всем его жителям, пришлось покинуть этот маленький городок. Переехали родители к родственникам на станцию Разлив. Туда же переехала и мать Володи Лозового, моего школьного товарища, с которым я поступил в спецшколу.

Вскоре мы все были включены в состав МПВО. Занятий у нас уже не было в связи с войной. Когда 8 сентября 1941-го состоялся массированный удар немецкой авиации по Ленинграду и подожгли Бадаевские склады, где хранились продовольственные запасы города, у нас в спецшколе норма хлеба вскоре резко упала до 125 грамм на человека, да и хлеб был какой - смесь коры и муки. Кроме хлеба, нам ещё на первое выдавали болтушку из дрожжей, разведённую достаточно жидко. Силы наши всё время таяли. Однако, несмотря на это, мы выполняли дежурства по обороне Ленинграда.

Когда нам приходилось дежурить на крыше училища, чтобы сбрасывать вниз зажигательные бомбы и тем самым предотвратить пожар, это отнимало много сил. Мы одевали медную каску, все пожарные доспехи, ещё и кирку с собой брали. Поднимаясь на крышу, ещё нормально себя ощущаешь. И то - поднимешься, тут же к вытяжной трубе станешь, чтобы тебя взрывной волной не сдуло с крыши, лететь-то вниз очень высоко. Потом бегаешь по крыше, сбрасывая киркой бомбы, которые сыплются, как град, а с ними ещё осколки от снарядов, гильзы от выстрелов в воздухе. После перенесённого напряжения обратно спускаться уже нет сил. Тогда постоишь, за перила подержишься, придёшь в себя и продолжишь спуск.

Особенно запомнился мне сильный авианалёт, происшедший 6 ноября, как раз перед днём Октябрьской революции. Кроме бомб, с неба сыпались осколки от разорвавшихся снарядов наших зениток. Когда падали «зажигалки», то чувствовался удар, всё-таки три килограмма каждая бомба. Нужно было успеть сбросить её вниз до того, как разгорится, сбрасывали во двор.

Ещё нам приходилось постоянно бороться с диверсантами. День отстоишь на крыше, а на следующий идёшь патрулировать по городу. Выполняли охрану мостов, вокзалов. Как-то раз идём втроём, темнота кругом, пасмурная погода была, и хоть глаз выколи, ничего не видно. Немецкий авианалёт начался. И вдруг впереди мы увидели сигнальную ракету. Ясно, диверсант пустил, мы их звали «ракетчиками». Во время налётов они именно так важные объекты обозначали, чтобы немцы с воздуха видели, что им бомбить. Я, как только увидал, откуда вылетела ракета, сразу побежал туда. Где-то бомбы взрывались, но я ни на что не обращал внимания, бежал, как угорелый. Очутился, как мне казалось, на том месте, никого не вижу. Двор оказался с выходами с обеих сторон, диверсант успел скрыться. Делать нечего, стал я искать своих ребят, с которыми дежурил: они мне кричат, я им. Кое-как нашли друг друга. Вернулись в училище, конечно, возбуждённые. Сели у буржуйки. Они начали подначивать меня: «Ну и задал ты этому диверсанту, он уже наверное к Берлину подбегает». - «Пусть знает наших!» - ответил я. Вот такая история.

Нашей группе так ни разу и не удалось поймать диверсанта. А другие ловили. Диверсантами были люди, специально заброшенные в Ленинград с таким заданием от немцев. Пойманных их передавали в НКВД, там уже с ними разбирались, как положено.

В свободные минуты мы следили, как наши прожектора искали вражеские самолеты. А какое чувство азарта у нас возникало, когда фашистов брали в «клещи» и наши истребители или зенитчики сбивали их.

Дата добавления: 2015-09-06