Вопросъ о способности къ науке, литературе и искуству 1 страница

1. Для слоевъ образованнаго общества еврейскiй вопросъ существуетъ въ еще более cодержательномъ смыcле, чемъ для народныхъ массъ. Поcледнiя более всего затронуты матерiально, ростовщичествомъ и въ сфере заработка; но духовной ихъ стороны еврейство не касается. Инстинкты ихъ еще довольно натуральны, и никакое лжепросвещенiе въ высшемъ роде не заводитъ ихъ на ложный путь. Кроме того, у народныхъ массъ еще мало, случаевъ портить свои нравы утонченною литературою. Потому, только въ исключительныхъ случаяхъ, какъ, напръ., въ Германiи, а теперь и во Францiи, при посредстве руководимой жидами и ожидовленной такъ называемой соцiалдемократiи, iудейскiе взгляды и iудейскiя манеры находятъ себе литературный каналъ къ отдельнымъ народнымъ группамъ. Иначе обстоитъ дело съ более образованными слоями общества, которымъ iудейская пресса и литература нередко портитъ здравый смыслъ, и они не замечаютъ этого. Образованное общество имеетъ, следовательно, двоякаго рода причины остерегаться iудейcкихъ происковъ. Во-первыхъ, подобно народнымъ массамъ, ему наносится вредъ въ деловыхъ отношенiяхъ, притомъ, вредъ самаго отменнаго сорта; во-вторыхъ, оно подвергается еще дурнымъ литературнымъ влiянiямъ, и вообще, порче въ области духа. Куда испорченность и безъ того уже успела проникнуть, тамъ то iудеи, по изложенному въ первой главе принципу, и будутъ, вить себе гнезда. Образованное общество всего легче расположить къ себе ссылками на его безпристрастiе въ религiозномъ отношенiи и на общую равноправность человечества. Сверхъ того, въ современную переходную эпоху его легко подкупить всякими позитивными воззренiями, а опустошающими и пресыщающими представленiями оно до такой степени лишено всякой твердости убежденiй и умственной устойчивости, что уже едва замечаетъ, какую моральную гниль и духовное извращенiе, пышно разросшiяся въ ожидовленной литературе, ему преподносятъ, а напротивъ, все это легко, какъ вещь самопонятную, воспринимаетъ. Следовательно, здесъ всего нужнее не просто нравственно оздоровляющее и эстетическое воздействiе, которое указывало бы дверь всей этой отвратительной и негармоничной жидовщине. Но прежде чемъ перейти къ этимъ безобразiямъ въ изящной литературе, мы должны бросить якорь еще глубже и пристальнее всмотреться въ самую науку, чтобы разглядеть, какъ относятся къ ней iудеи и какъ прилагали они и въ ней известную свою склонность сворачивать въ сторону съ прямого пути.

Обозревая исторiю iудейскаго племени какъ целое, мы тотчасъ найдемъ, что въ своемъ нацiональномъ существованiи не обнаружило оно решительно никакихъ склонностей къ науке въ настоящемъ смысле слова. Что делалъ этотъ народецъ въ Палестине целыя тысячелетiя, вплоть до христiанской эры и до паденiя своего государства? Онъ служилъ самому себе или, - что по его мненiю одно и то же, - служилъ Господу Богу, да пускалъ отъ себя отводки, которые питались соками почвы другихъ народовъ; но ни у себя не взрастилъ онъ никакой науки въ истинномъ смысле слова, и не проявилъ никакой склонности къ возделыванью науки, созданной где-либо въ другомъ месте. Укажите хоть одну научную истину, которая родилась бы среди iудейскаго племени! Ни математики, ни естествознанiя, ни логики, ни научнаго пониманiя общечеловеческихъ нормъ гражданской жизни, даже никакой философiи! Не было ничего, кроме культа теократiи эгоистичнейшей изъ всехъ религiй! Все ограничивалось однимъ своимъ безсердечнымъ существомъ! Весь интересъ сосредоточивался на одномъ предмете, на самомъ iудейскомъ племени, которое любуется на себя въ своемъ Боге и ищетъ только своей выгоды, чтобы повсеместно распространить свою живучую породу! Евреи только и смогли выдумать себе Господа Бога, по образу отношенiй между господиномъ и рабомъ, и въ этомъ образе ихъ жизнь и развернулась. Они изобрели, какъ указано было еще въ моемъ „Курсе философiи” (1875), рабскую форму религiи. Вотъ и все, что они дали, и завидовать этому не приходится. Изъ какого зерна эта религiя возникла, указано въ предыдущей главе. Но религiя эгоизма и несвобода неподвижнаго авторитета всего менее благопрiятны науке; напротивъ того, оне ей враждебны. Оне несовместимы съ правдою ни въ природе, ни въ человеческой жизни. Несовместимы оне и съ безпристрастнымъ пониманiемъ вещей и съ гармоническою формою лучшей человечности. Гуманность, въ более глубокомъ смысле слова, имъ чужда, но она-то и есте корень науки. Иное видимъ мы у грековъ и, - приводя сюда относящееся изъ области современныхъ народовъ, - иное находимъ и у различныхъ народовъ германскаго племени и у имъ родственныхъ! Всемирная исторiя показываетъ здесь иныя силы и, сообразно этому, иные плоды. Здесь действовали и действуютъ стремленiя высшаго рода. Здесь есть идеалы. Здесь находимъ чистую и непосредственную радость изследованiя и знанiя. Здесь человеческiй духъ стремится познать основы природы и самого себя, а не такъ, какъ iудеи - разделаться съ темъ и съ другою, заставивъ ихъ играть роль раба предъ Господомъ Богомъ и поглотить ихъ эгоистическою религiею.

Когда iудеи образовали государство, у нихъ была книжная ученость теократiи, но не было никакой науки. Они ничего не усвоили себе и изъ науки иныхъ народовъ. Талмудъ и содержащiяся въ немъ слабыя попытки присвоить себе чужую мудрость, свидетельствуютъ также о такомъ безсилiи. Итакъ, iудеямъ недостаетъ не только силы творчества, но и способности къ воспрiятiю научныхъ творенiй другихъ народовъ. Во времена разсеянiя ихъ между другими народами, тамъ, где ихъ что-либо побуждало къ воспрiятiю иного духа и дейcтвительной науки, дело это у нихъ никогда не шло на ладъ. Говорилось, что въ новыя, въ собственномъ смысле слова научныя столетiя, у нихъ не было случая показать, каковы ихъ задатки. Но эта защита со стороны iудеевъ и ихъ друзей, если взвесить, положенiе дела, ведутъ совсемъ въ другую сторону. Разве въ теченiи целаго ряда столетiй среди iудеевъ не было достаточнаго числа врачей, и разве не было у нихъ при этомъ случая содействовать расширенiю естествознанiя, если бы только были у нихъ достаточныя для этого способности? Но разве, - припоминая только развитые науки со временъ Коперника, Кеплера, Галилея, Гюйгенса и тъ. дъ. разве былъ хоть одинъ iудей, которому мы были бы обязаны, въ эти знаменательные века, хотя бы однимъ открытiемъ въ области естествознанiя Что касается истинной и серьозной науки ради науки, то здесь iудеи поныне ровно ничего не смыслятъ. Когда они занимаются наукою внешнимъ образомъ, то они лишь торгуютъ, насколько можно хорошо, мыслями другихъ, и все ихъ занятiя наукою имеютъ если и не прямо деловую цель, но зато всегда имеютъ характеръ гешефта. Каковы они - врачи и адвокаты, таковы же они и учителя и профессора математики и другихъ отраслей учености, въ которыхъ запасы усвояемаго знанiя накоплены другими народами и истинными генiями. Среди iудеевъ мы не знаемъ ни единаго генiя, но, какъ крайнiе и исключительные случаи, иногда встречаемъ талантливость, которая способна, разве, на то, чтобы торговле чужими идеями придать фальшивую окраску собственнаго творчества. Но мы хотимъ прежде всего оценить способности iудеевъ не тамъ, где они оказались всего менее одаренными. Прежде всего мы поведемъ речь не о науке въ настоящемъ смысле слова, а о томъ гермафродите, который еще одною ногою оп ирается на религiю, а другою, съ виду, хочетъ стать на научный пьедесталъ, - я разумею то “ни-то-ни-сё”, которое обыкновенно называютъ философiей.

2. Единственный изъ iудеевъ, пользующейся въ исторiи философiи некоторымъ уваженiемъ, и благодаря некоторымъ, чертамъ своего характера, кажется, заслуживающiй упоминанiя, это - отвергнутый iудеями Спиноза. Именно я, въ моей “Критической Исторiи Философiи”, представилъ его и его сочиненiя въ возможно благопрiятномъ свете, выдвинувъ на первое место его настроенiе. Также всегда будутъ высоко ценить его старанiя обуздать племенную склонность къ стяжанiю и къ сладострастiю, и еще более будутъ цен ить прямоту, съ которою онъ сознается, что не могъ освободить себя отъ всяческихъ похотей. Итакъ, онъ былъ мудрецомъ, какого въ благопрiятнейшемъ случае только и могло породить iудейство. Но действительная мудрость его состояла не въ томъ, что имъ предпринято было какъ iудеемъ, а въ томъ, что предпринялъ онъ, несмотря на то, что былъ iудей, и вопреки племеннымъ cклонноcтямъ. Это былъ отшельникъ, и своею независимостью, съ которою онъ охранялъ свои философскiя умозренiя отъ посягательствъ синагоги и церкви, пожертвовавъ ради этого всеми житейскими утехами, онъ въ известной мере расчистилъ путь свободному мышленiю. Но это не должно вводить насъ въ обманъ касательно внутренняго основного характера его произведенiй, каковой, строго говоря, не очень далеко уклоняется отъ главнаго предмета iудейскаго духа. То, что называютъ философiей Спинозы, въ сущности, просто есть религiя, и даже религiя съ спецiально iудейскою окраскою. Одно изъ главныхъ его произведенiй, изданное имъ еще при жизни, носитъ заглавiе “Теологико-политическаго Трактата”, и содержанiе его въ сильной степени отражаетъ черты iудейской теократiи. Но второе главное произведенiе, которое, спокойствiя ради, онъ издалъ не самъ, а завещалъ издать после своей смерти, и которое названо имъ “Этикой” - показываетъ еще яснее, что для iудея религiя - все, и что то, что онъ называлъ моралью, было просто однимъ изъ способовъ обрести некотораго рода душевное спокойствiе погруженiемъ со своимъ Я во всепоглощающую и всепожирающую мысль о Боге. То обстоятельство, что Спиноза заимcтвуетъ у своихъ предшественниковъ по философiи техническiя выраженiя, которыя у него, какъ напръ., выраженiе субстанцiя, заступаютъ место Господа Бога его племени, - обстоятельство это не должно вводить насъ въ обманъ касательно ядра этого способа воззренiя. Даже, когда онъ при случае говоритъ Богъ или Природа, это не делаетъ его способа представленiя человечески-благороднее. Онъ и природу представляетъ себе также въ iудейcкомъ cвете; и природа и человекъ вполне расплываются у него въ единой субстанцiи, тъ.-е. въ томъ монократическомъ чемъ-то, которое, вместе съ темъ, всюду во всехъ вещахъ должно быть Мыслящимъ и телесно Протяженнымъ. Едва ли что сильнее этихъ представленiй Спинозы о мiре и о бытiи доказываетъ, какъ прочно укоренился въ iудее религiозный способъ представленiя его племени. Даже тамъ, где по примеру более могучихъ и более благородныхъ мыслителей другихъ народовъ, каковъ напръ. Джiордано Бруно, пытается Спиноза оформить нечто вроде Пантеизма, у него получается просто единосущiе iудейскаго Iеговы, которое стремится подчинить себе все вещи и наложить на нихъ печать ихъ подчиненiя.

Я не могу здесь входить въ изследованiе собственно моральныхъ камней преткновенiя, на которые наткнулся спекулятивный корабль Спинозы, ибо компасъ iудейской морали былъ здесь плохимъ путеводителемъ. По этому вопросу я отсылаю къ указаннымъ моимъ более подробнымъ изcледованiямъ, здесь же, для примера, могу напомнить, что Спиноза съ отвращенiемъ говорилъ о состраданiи. Аффектъ состраданiя, какъ ощущенiе д`олжно вырвать съ корнемъ и заменить разумомъ. Это чудовищное жестокосердiе, противъ котораго выступалъ еще Христосъ какъ противъ одного изъ основныхъ качествъ iудеевъ (8). Философъ далеко отстаетъ здесь отъ основателя религiи, хотя оба были отпрысками одного и того же племени и боролись противъ техъ же свойствъ. Мораль Спинозы, поскольку она имеетъ въ виду лишь личное удовлетворенiе отшельника, не только носитъ на себе черты более грубаго эгоизма, но и весь характеръ ея отличается, правда более тонкимъ, эгоизмомъ. Она ничего не знаетъ о взаимности въ отношенiяхъ человека къ человеку, и не хочетъ принимать въ расчетъ, что, ведь, есть и другiе. Ей довольно одного Я, и въ ней не найдемъ мы никакихъ следовъ благороднаго сочувствiя человека къ человеку или техъ безкорыстныхъ побужденiй, которыхъ центръ тяжести лежалъ бы въ существованiи другого. Страсти, теорiя которыхъ является у Спинозы главнымъ предметомъ, отрицаются только эгоистически, а именно лишь постольку, поскольку оне докучаютъ моему Я и вызываютъ безпокойство. Похотямъ онъ желаетъ уступать постольку, поскольку это дозволяетъ здоровье. О другихъ приэтомъ онъ вовсе не думаетъ. Какъ его пониманiе права, такъ и его мiропредставленiе носятъ на себе черты просто на просто культа силы. Последнему вполне отвечаетъ и полное отсутствiе идеала у Спинозы. Во всехъ вещахъ и формахъ онъ видитъ только действующую причинность и силу, но никакого более благороднаго типа, следуя которому оне образуются. Даже совершенство и радость суть у него просто выраженiя, обозначающiя лишь большую степень действительности и силы, а также означаютъ повышенное чувство силы. Кто же не разглядитъ во всемъ этомъ, если только онъ надлежащимъ образомъ изучилъ расу, кто не увидитъ здесь отраженiя, какъ въ зеркале, исконнаго и все въ новыхъ формахъ выступающаго iудейскаго культа силы и ненасытнаго алканiя могущества! Венцомъ зданiя является, кроме того, извращенiе Спинозою понятiя о моральномъ благе. Мы желаемъ чего-либо, думаетъ онъ, не потому, что оно хорошо, но мы называемъ его хорошимъ потому что желаемъ его. Такимъ образомъ, благо само-по-себе обращено въ нуль, и мерою всего сделана воля. И, въ самомъ деле iудеи такъ и поступаютъ, даже никогда не читавши Спинозы. Что имъ подходитъ и чего они хотятъ, то у нихъ и хорошо; что имъ не подходитъ и чего они не хотятъ, то считается у нихъ зломъ. Пригодность для iудеевъ, - вотъ что ныне прямо служитъ у нихъ критерiемъ хорошаго и дурного, и философъ 17-го столетiя упомянутое общее положенiе, отвечающее этому отношенiю, почерпнулъ изъ глубинъ эгоистической натуры своего племени, у котораго больше похотей и алчности, нежели совести.

Если говорить о Спинозе, какъ объ iудее, то нужно прежде всего охарактеризовать это растворенiе его философiи въ унаследованной религiи, и заказать типъ сопринадлежной морали. Этимъ мы дадимъ все, что есть у Спинозы. Но въ этой главе главный вопросъ есть вопросъ о науке въ истинномъ смысле слова, следовательно о томъ чего у Спинозы нетъ. Въ самомъ деле, стоитъ отметить, что съ этой стороны попытка его не удачна. Онъ долженъ былъ предъявить чисто-научную последовательность, и онъ обратился къ математике, которой древнiй угловатый остовъ долженъ былъ заменить ему отсутствiе настоящей логики. Эта некрасивая мертвая манера изложенiя, эти рубрики въ математческомъ роде, неоснователеныя по форме и несоответствующiя матерiалу, служатъ полновеснымъ свидетельствомъ отсутствiя не только более глубокихъ логическихъ способностей, но и эстетическаго чутья. Все это трудъ по этике делаетъ уже по внешности непривлекатеельнымъ. Но довольно объ этомъ; ближайшее изследованiе этого неудачнаго предпрiятiя и соответственныхъ основанiй здесь неуместно. Важнее здесь более осязательный фактъ. Въ то время какъ другiе философы, какъ напръ. Декартъ, дали кое-что положительное въ науке въ собственномъ смысле слова, и именно въ математике, Спиноза оказался въ этомъ отношенiи совершенно не плодотворнымъ. И здесь соответствуетъ онъ своему племени, которому истинная наука не только оставалась вещью чуждою и неинтересною, но для внутренняго склада ихъ души - и отталкивающею. Еще и ныне iудей не хочетъ знать никакой, въ истинномъ смысле слова, философiи. Съ него довольно, его религiи, даже когда онъ мнитъ себя просвещеннымъ и свободомыслящимъ. И Спиноза представляетъ изъ этого правила исключенiе лишь наполовину. Въ немъ съ религiей скрещивалось философское возбужденiе, идущее извне; онъ, какъ и все 17-ое столетiе, находился подъ сильнымъ влiянiемъ Бруно и Декарта, не говоря уже о Гоббесе, сочиненiя котораго действовали возбуждающимъ образомъ на его, никакой критики не выдерживающее, признающее въ политике одну грубую силу, мышленiе. Это скрещенiе разнородныхъ элементовъ могло породить лишь нечто ублюдочное. Разъ не мирится съ формою философа хоть какое-нибудь истинное настроенiе, или хотя бы попытка къ таковому, то чистая теорiя будетъ лишь, наполовину - схоластическою и некрасивою каррикатурою, и, какъ таковая, будетъ возбуждать негодованiе. Такимъ-то образомъ Спиноза, благодаря простоте и независимости своей жизни, и благодаря своему, хотя и неудачному, стремленiю къ самодовлеющему мышленiю, несмотря на дрянную iудейскую окраску своей морали и пониманiя права, все-таки имеетъ хотя кое-какiя притязанiя считаться однимъ изъ философовъ настроенiя. Сила была для него правомъ, международные договоры обязательны, пока они полезны, но личное его поведенiе въ некоторыхъ направленiяхъ было лучше этихъ фальшивыхъ и дрянныхъ положенiй. По крайней мере, онъ боролся съ евреемъ, который сиделъ въ немъ. Онъ пытался вытолкать его, какъ и самъ былъ вытолканъ своими единоплеменниками По крайней мере, онъ пытался вступить во владенiе хотя частью наследства, завещаннаго Джiордано Бруно, но дело это почти не удалось ему. Но лучшаго изъ всего, чего ему удалось достигнуть, достигъ онъ не потому, а вопреки тому, что былъ iудеемъ. Чувствуешь почти меланхоличное настроенiе, когда сравниваешь эти стремленiя и жизнь аскета съ этою вогнанною въ рамки религiи ненаучностью, каковой онъ подпалъ.

Увлеченiе Спинозою принадлежитъ къ исключительнымъ явленiямъ въ жизни поколенiй 19-го столетiя, именно въ Германiи въ области университетской философiи. Учащееся юношество темъ труднее разстается съ этимъ, привитымъ ему предразсудкомъ, что iудейская реклама не дремлетъ, чтобы съ привычною ей наглостью некогда отвергнутымъ соплеменникомъ воспользоваться ради вящаго прославленiя и возвеличенiя избраннаго народа. Вотъ уже целое столетiе какъ восходъ еврейства и ведомая имъ, не очень скромная, пропаганда всего еврейскаго достигли того, что Спиноза более и более выдвигался на первый планъ. Отсутствiе критическаго дара у философствующихъ профессоровъ, каковы Шеллингъ и Гегель, сделало свое дело. Как ни заслуживаетъ Спиноза, чтобы та порцiя настроенiя, представителемъ котораго онъ былъ, была засчитана ему вдвойне, и чтобы, соответственно этому, ему отведено было въ исторiи философiи место между философами настроенiя, однако, схоластическiя глоссы о немъ профессоровъ касаются, наоборотъ, лишь его религiозной и схоластической сторонъ. И современные iудеи ищутъ у него только своей религiи, но она должна быть съ философскою окраскою. После всего того, что было пущено въ обращенiе о Спинозе iудеями и немецкими университетами, въ последнiя десятилетiя никому, кто еще не вполне эмансипировался отъ влiянiя обоихъ этихъ элементовъ, нельзя было для исторической оценки этого iудейскаго философа найти правильную мерку. Но эта трудность вполне устранится, разъ придадутъ большее значенiе отреченiю Спинозы отъ своего племени, и, напротивъ того, совершенно откажутся искать у него философiю, которая стояла бы выше религiи. Затемъ, никогда не следуетъ забывать, что его произведенiя совершенно ненаучны, что, напротивъ того, онъ далъ несомненныя свидетельства того, что для своей философiи онъ не въ состоянiи былъ сделать какое-либо употребленiе изъ существовавшихъ точныхъ наукъ. Что за честь для народовъ и, въ частности, для немецкаго народа въ томъ, что вместо того, чтобы Cпинозе за все, что имеется у него хорошаго и дурного, было воздано по заслугамъ, решающiй голосъ оставлять за современнымъ iудейcтвомъ, съ его масштабомъ и съ его отменнымъ наглымъ cлавословiемъ? Извергнутаго ими изъ своей общины Спинозу они хотятъ теперь обобрать; мы же просто убеждаемся въ томъ, что iудеи ни въ религiозномъ, ни въ моральномъ отношенiи, не могутъ отрешиться отъ самихъ себя и отъ своихъ свойствъ, и объ истинной науке не имеютъ никакого понятiя даже тамъ, где это было бы всего нужнее. Стать въ личной жизни монахомъ, видеть главную цель въ философскомъ самоудовлетворенiи, не обращать никакого вниманiя на другихъ, а потому и на пропаганду своихъ мыслей или, самое большее, видеть въ ней средство для личнаго, - въ отдаленiи отъ всехъ, - удовлетворенiя своего я, - этотъ тончайшiй и высшiй эгоизмъ, но потому-то и являющiй собою лишь более заостренное самолюбiе, - вотъ что было ядромъ и сутью того, что называютъ и что называемъ и мы спинозовскимъ отреченiемъ отъ мiра. Итакъ, резигнацiя была, но лишь ради того, чтобы низшаго сорта эгоизмъ заменить высшимъ, но никакъ не ради того, чтобъ стремиться къ блаженству, въ сознанiи хоть чемъ-либо содействовать счастью человечества.

3. Такимъ образомъ, на этомъ лучшемъ образчике изъ всего, что предъявили намъ iудеи въ новыя столетiя, - на Спинозе, котораго они сначала вытолкали, а потомъ выбрали себе щитомъ, за которымъ хотятъ укрыться, видимъ мы каковъ тотъ духъ, который можетъ обнаружить iудей въ благопрiятнешемъ случае. Тамъ и сямъ Спиноза стоялъ выше своего народа и проявлялъ черты филосовскаго спокойствiя. Но въ главномъ деле, онъ такъ глубоко увязъ въ религiозномъ и ненаучномъ способе мышленiя и чувствованья, что въ последнее время имъ больше занимаются богословы, чемъ настоящiе философы. Это совершенно ясно сказалось на празднике столетiя, поставленномъ на сцену въ 1877 году. Въ два cтолетiя, протекшихъ съ его смерти, протестантскiе профессора богословiя и одного съ ними уровня профессора философiи германскихъ университетовъ довольно преуспели въ такъ называемомъ либерализме, чтобы проникнуться сочувствiемъ iудейскому элементу и начать ковыряться въ томъ, что и въ 17-мъ веке уже было отсталостью. Культивировать Спинозу - у этихъ людишекъ значитъ быть свободомыслящимъ. Но это - вещь невозможная, даже еслибы она была и выше простого кокетничанья. То, что есть у Спинозы хорошаго, этимъ людямъ совсемъ не на руку. Остается только подпевать въ iудейскомъ хоре. Въ последнихъ поколенiяхъ это было въ моде; но этотъ упадокъ народнаго сознанiя и, въ частности, немецкаго нацiональнаго чувства, уже уступилъ меcто некоторой гордости, хотя на первыхъ порахъ и въ ложномъ направленiи. Въ делахъ ощущенiя и чувства у народовъ не мало причинъ твердо держаться своего лучшаго образа мыслей и настроенiя. То, что не есть въ собственномъ смысле слова наука, а есть просто литература, все это получаетъ свою окраску отъ свойствъ племени. Большая часть философiи относится именно сюда; ибо разъ она хочетъ быть истинною философiею, она должна быть выраженiемъ человеческаго въ его благороднейшей форме. Но подобная определенная форма, не есть общечеловеческiй скелетъ, - при которомъ было бы достаточно минимума человеческаго, хотя бы оно было какъ угодно, близко къ обезьяньему. Даже и зоологъ не могъ бы такимъ образомъ сохранить своихъ рубрикъ. Быть вообще человекомъ, - это крайне недостаточно и граничитъ съ образомъ существованiя животнаго. Итакъ, для насъ важны человеческй родъ, раса, нацiональность, а въ конце-концовъ, индивидуальность. Это обнаруживается и въ литературе; ибо лучшая человечность воплощается въ ней только благодаря нацiональному и индивидуальному генiю. Типъ литературнаго творчества можетъ проявлять общечеловеческiя формы не иначе какъ въ специфической, даже индивидуальной определенности. Разъ этого нетъ, то и нетъ, въ истинномъ смысле слова, произведенiя, а будетъ плоское и мелкое, шаблонное изделiе, бледное и безжизненное.

Если иметь въ виду вышеуказанное положенiе вещей, то легко видеть, какъ нужно понимать то, что въ 19-мъ столетiи iудейскiй элементъ игралъ въ немецкую литературу. Достаточно назвать имена Гейне н Бёрне, и мы будемъ иметь, относительно, лучшее или, говоря осторожнее, наименее дрянное изъ всего того, что въ немецкой литературе въ 19-мъ столеетiи стояло впереди и оказывало наибольшее влiянiе на элементы, выдававшiе себя свободными. Оба писателя сначала были iудеями и по религiи; оба окрестились, Бёрне - тайно, а цель этой перемены веры темъ и другимъ хорошо известна. Нужно было найти место; Гейне думалъ такимъ образомъ получить профессуру; но оба обсчитались и трудились понапрасну. Впрочемъ, все это - вещи второстепенныя; но оне бросаютъ яркiй светъ на живучесть у обоихъ писателей племенныхъ свойствъ характера, которыя въ конце ихъ литературнаго поприща выступили у нихъ и въ факте возвращенiя къ iудейской вере. Бёрне подконецъ отличался въ сильной степени религiозностью, а у Гейне прямо всплылъ на верхъ древнiй Богъ его племени. Гейне не въ шутку, а совершенно серьозно, - насколько вообще можетъ быть речь о серьозности у этой бсзсодержательной натуры, - подконецъ въ своихъ писанiяхъ прямо высказывался, что ему нужна помощь Божiя; что библiя есть лучшая книга, и что къ ней обратился онъ, убедившись, что эллинизмъ и философiя - ни къ чему. Такова была хилость Гейне, и телесная и духовная. Говоря о библiи, онъ разумелъ ветхiй заветъ, и, cледовательно, думалъ о помощи Бога своихъ отцовъ. Гейне не былъ религiозенъ въ смысле ортодоксальности или синагоги; но подъ старость въ немъ воскресъ iудей такъ, какъ это возможно для лица образованнаго. Все лучшее, во что когда-то верилъ и что чувствовалъ писатель и поэтъ, теперь отпало, какъ простой привесокъ.

По таланту, Гейне выше Бёрне. Но последнiй хоть сколько-нибудь серьозенъ, первый же решительно всюду вплетаетъ свое шутовство. Даже въ лучшей своей лирике онъ вертится и кувыркается какъ фиггляръ. Переходъ отъ высокаго тона къ самому пошлому - обыкновенная его манера, постоянные скачки въ выраженiи чувствъ, либо намеренное гаерство. Всего более сродно ему пошловатое и грязноватое. Все остальное ему чуждо, и во все это онъ пытается карабкаться съ трудомъ. Когда онъ хочетъ быть серьознымъ, онъ долго не выдерживаетъ тона, и непроизвольно спускается въ комику, и большею частiю - въ комику самаго пошлаго сорта. За исключенiемъ какой-нибудь пары стишковъ, даже во всей его Книге песенъ, следовательно въ томъ, за что iудейская реклама выдала ему патентъ на славу поэта, - даже во всемъ этомъ нетъ ничего, что можно бы было читать безъ примеси некотораго непрiятнаго ощущенiя, что все это - каррикатура на лирику. Но лирика и есть единственный родъ поэзiи, свойственный iудейскому племени. И въ Книге Книгъ находимъ псалмословiе и немножко лирики пророчествъ; но iудей абсолютно не способенъ ни къ драме, ни къ эпосу въ истинномъ смысле слова. И въ самомъ деле, откуда же у рабовъ Господнихъ явятся образы свободныхъ героевъ? Впрочемъ, это - лишь мимоходомъ. Гейне переделывалъ романтику въ лирику, и затемъ, низводя великiе образцы, какъ, напримеръ, британскаго поэта Байрона, до своего уровня, обкрадывалъ ихъ. Даже тамъ, где онъ выдавалъ себя прозаистомъ, какъ, напръ., въ „Путевыхъ картинахъ”, онъ даетъ лишь пошловатое подражанiе тому высокому взмаху, какой приняла поэзiя Байрона въ „Гарольде", давая образы природы и людей. И такъ называемая мiровая скорбь у Гейне - краденая. Первоначальныя и благородныя черты пессимистическаго настроенiя нужно искать у британского генiя, а рядомъ съ нимъ также юморъ и шутку, которые, въ сравненiи съ ординарными остротами iудейскаго писателя, являютъ более благородныя формы. Нетъ надобности обращаться къ позднейшимъ стихотворенiямъ и письмамъ Гейне, каковы „Романцеро" и другiя, чтобы на деле убедиться, на сколько отвратительна и нездорова примесь этихъ, всюду напиханныхъ, элементовъ его фантазiи. Всего этого довольно въ его раннихъ и лучшихъ произведенiяхъ, въ его „Путевыхъ картинахъ" и въ „Книге песен”. Кроме того, проза его жидковата, а по мыслямъ и по форме - нечто безсвязное и отрывистое. Обрывчатость изложенiя и это отсутствiе связности въ стиле и въ компановке, - качества, свойственныя всемъ iудейскимъ писателямъ, проявляющiяся даже и въ ветхозаветныхъ повествованiяхъ, - эта безсвязность, переходящая нередко просто въ сборъ какихъ-то обрывковъ, - и у Гейне налицо. Черты этой безсвязности, составляющiя неотъемлемую принадлежность iудейской письменности, темъ характерные, что какъ въ прозе, такъ и въ стихахъ, онъ старался писать натуральнымъ и народнымъ немецкимъ языкомъ, и даже съ кое-какимъ видимымъ успехомъ.

По его словамъ, онъ ощущалъ „тончайшiя чувства", а именно, чувства воспринятой имъ романтики. Сверхъ того, на первыхъ порахъ онъ немножко попробовалъ дрянной философiи, а именно, Гегелевcкой, обнаруживъ и здесь свойственную iудейскому племени несамостоятельность и недальновидность, которая всегда видитъ лишь ближайшее, то, что сейчасъ въ ходу и пользуется немножко внешнимъ эфемернымъ успехомъ. Этотъ ограниченный горизонтъ культа всякихъ авторитетиковъ есть свойство прямо iудейское, и отнюдь не доказываетъ большого ума, хотя о себе и страшно высокаго мненiя, тогда какъ на деле просто гоняется за темъ, что въ данное время суетливо выскакиваетъ на первый планъ. Но всякiя такiя восхваляемыя прелести быстро исчезают съ рынка, а въ конце концовъ провалился и Гейне со всемъ, во что онъ такимъ образомъ пускался. Даже и „темная паутина, окутывающая нашъ мозгъ, и портящая намъ любовь и радость”, не была сметена поддельнымъ эллинизмомъ. Религiозные фантомы, какъ уже было упомянуто, снова всплыли подъ старость у хилаго и хвораго Гейне. Литературная ссора съ Бёрне въ особой статье противъ последняго была деломъ совершенно пустымъ. У Гейне нетъ въ рукахъ знамени боговъ новой эпохи, за которыхъ, какъ онъ хвастался, ему нужно было ратоборствовать съ ретрограднымъ въ религiозномъ отношенiи Бёрне. Знамя Гейне было, скорее, развалившимся фитилемъ. Оно было сшито изъ всякаго тряпья, которое iудейскiй авторъ натаскалъ себе изъ самыхъ разнообразныхъ жилищъ другихъ, частью еще живущихъ, частью - мертвыхъ, народовъ. Въ этихъ пестрыхъ обноскахъ онъ и парадировалъ; но никогда и нигде онъ не могъ выкрасть ничего, цельнаго и незатасканного. Ему не посчастливилось стащить ни единаго сколько-нибудь приличнаго костюма у другихъ народовъ; въ уделъ его iудейской музе доставались все только обноски и лохмотья.

Чистый прозаикъ Бёрне принадлежитъ той полудрянной области, къ которой относятся политика и театральная критика. Но кое-какою известностью пользуется Бёрне только благодаря политической оппозицiи, какую онъ делалъ въ своихъ парижскихъ письмахъ, примыкая къ iюльской революцiи. Эти парижскiя письма, такъ сказать, его главное произведенiе. Это - его единственное сочиненiе, на которое еще есть требованiе въ более широкихъ кружкахъ, и хотя оно сплошь состоитъ изъ какихъ-то отрывковъ по беллетристической критике и тъ. п., все-таки отличается, по крайней мере, тою связностью, какую простымъ письмамъ сообщаетъ историческое событiе, около котораго они вертятся. Но онъ болтаетъ въ нихъ и о чемъ угодно, и, воистину, это вовсе не художественное произведенiе. Ихъ стиль, по выраженiю даже Гейне, трясется мелкою рысью. Немножко цинической грубоватости - вотъ и все, что въ политической оппозицiи Бёрне иногда еще на своемъ месте. Но самая эта оппозицiя, какъ и всякая iудейская оппозицiя, вытекала изъ iудейской ненависти и изъ стремленiя къ эмансипацiи. Какъ я заметилъ уже въ первой главе, iудеи пользовались некоторое время популярностью въ образованномъ обществе только благодаря своему мнимому политическому свободомыслiю. Этому положенiю дела, главнымъ образомъ, и содействовала писательская деятельность Бёрне. Гейне былъ слишкомъ непостояненъ и безсодержателенъ, и съ своимъ клоунствомъ раскидался во все стороны, такъ что въ своей политической оппозицiи не могъ держаться определеннаго курса. Примыкая къ событiямъ эпохи во Францiи, онъ былъ либераленъ, а иногда даже съ революцiонною окраскою. Но, въ сущности, беллетристъ и фигляръ въ немъ беретъ перевесъ, а его шуточки и кривлянья обращаются иногда противъ радикализма. Напротивъ того, вышеочерченная натура Бёрне отличалась и кое-какою убедительностью, и немножко - последовательностью. Но подконецъ онъ страшно грешилъ религiозностью. Въ этомъ сказывался iудей, который въ Бёрне сиделъ еще глубже чемъ въ Гейне, и Бёрне былъ, такъ сказать, вдвойне iудей. О римскомъ поэте эпохи начала разложенiя имперiи, о Горацiе, Бёрне выразился, что онъ умелъ „съ грацiей быть рабомъ". Если бы Бёрне прожилъ еще одно поколенiе у насъ, немцевъ, то онъ увидалъ-бы и убедился-бы, что iудеи всегда готовы быть рабами безъ всякой грацiи; ибо либеральная окраска и ихъ неэcтетичеcкая сущность, наверное, не отличались хоть какою-нибудь грацiей.

Дата добавления: 2015-09-06