Родился в мариуполе

О том, что Захарий Исаакович Плавскин родился в Мариуполе, я узнал из пятого тома Краткой литературной энциклопе­дии, вышедшей в свет в 1968 году. С тех пор я с особым вни­манием отмечаю это имя на обложках книг, под журнальными публикациями, в двухсоттомнике «Библиотеки всемирной лите­ратуры», на страницах 3-го издания Большой Советской Энцик­лопедии.

Он родился в семье мариупольского железнодорожника, ко­гда Октябрьской революции было всего лишь несколько меся­цев. Можно по-разному относиться к тому, что произошло в России в семнадцатом году, но нельзя отрицать, что Октябрь определил судьбы людей поколения, к которому принадлежит Захарий Плавскин. Они росли в атмосфере, которая воспитала их интернационалистами. Поэтому, когда вспыхнула граждан­ская война в Испании, когда реальной стала угроза завоевани­ям Народного фронта, восемнадцатилетний Плавскин написал заявление в ЦК ВЛКСМ: «Прошу направить меня в Испанию, потому что без меня испанцы не смогут победить».

Был он тогда студентом ЛИФЛИ — Ленинградского инсти­тута философии, лингвистики, истории и литературы, присоеди­ненного позднее к университету. Подобные заявления, несколь­ко наивные, но предельно искренние, писали тогда многие, но мало кто получил на них ответ. Плавскину повезло.

Среди многочисленных дат и событий, навсегда оставшихся в памяти, запомнилось Захарию Исааковичу и двадцатилетие Красной Армии. Потому что именно 23 февраля 1938 года, че­рез полтора года после написания упомянутого заявления, его вызвали и спросили, не хочет ли он поработать с иностранцами «в южных районах, недалеко от Ялты».

Он ответил, что всю жизнь только об этом и мечтал.

Но ведь испанского языка он не знал, учился на француз­ском отделении. Через шесть дней после своего двадцатого дня рождения он засел за испанский, а еще через два месяца и два дня блестяще сдал экзамен.

Но главный экзамен был впереди, в сражающейся с фашиз­мом Испании, куда он отправился с группой своих университет­ских друзей 31 мая 1938 года.

Плавскин был переводчиком советника танковой дивизии, воевавшей в так называемой центрально-южной зоне — в рай­оне Мадрида, Валенсии, Аликанте. В последние дни испанской эпопеи он был переводчиком старшего военного советника М. С. Шумилова. Спешу подтвердить догадку, возникшую, ве­роятно, у читателя: да, это тот самый Шумилов, Михаил Степа­нович, который впоследствии командовал армией под Сталин­градом, взял в плен генерал-фельдмаршала Паулюса, умер ге­нерал-полковником и похоронен на Мамаевом кургане. Захарий Исаакович вспоминает, как в канун 24-й годовщины Октября, 6 ноября 1941 года, он случайно встретился с Шумиловым, ко­торый был тогда заместителем командующего армией на Ле­нинградском фронте.

Испанская глава биографии 3. И. Плавскина вполне могла бы лечь в основу остросюжетной приключенческой повести, но обстоятельства вынуждают меня оставить в стороне интересней­шие подробности, любознательного же читателя отсылаю к кни­ге «Ленинградцы в Испании» (Лениздат выпустил ее дважды — в 1967 и 1973 г.г.), где эти события частично изложены.

Приведу лишь одну фразу из воспоминаний Захария Исаа­ковича: «Для меня урок испанской войны заключается прежде всего в великом братстве людей» и перескажу только один эпи­зод.

Дело было в марте 1939 года. Заканчивался последний акт испанской трагедии. Республиканское правительство заявило, что больше не нуждается в помощи советских специалистов, и покинуло страну. Плавскин оказался среди 24 советских лю­дей, оставшихся последними в Испании. По поручению Шумилова он позвонил полковнику Касадо, возглавившему накануне путч против правительства и фактическому хозяину положения в том районе. Он спросил его, следует ли русским советникам остаться работать, как было оговорено с республиканским пра­вительством, или же возвращаться на родину. Касадо ответил: «О том, чтобы остаться, речи быть не может. О том, чтобы вы­ехать, тоже речи быть не может. Каждого русского, которого обнаружим, мы расстреляем. И передайте вашему генералу, что я знаю, где оннаходится, и его тоже расстреляют».

Шумилов и еще шесть человек вылетели четырехместным самолетом, последним. 17 советских специалистов попали в ру­ки сторонников полковника Касадо. «Помощник коменданта,— рассказывает 3. И. Плавскин, — с типично фашистским лицом, которое рисуют на карикатурах, вышел к нам и сказал: «К стен­ке!». И выстроил против нас солдат с винтовками. Но нас спас случай».

Толпа жителей Аликанте, не понимавших, почему русских, которых вчера называли лучшими друзьями, сегодня ставят к стенке, подняли крик. Тогда и расстреливаемые стали кричать на помощника коменданта. Они кричали, что пользуются дипло­матической неприкосновенностью, хотя на самом деле ею не пользовались. Шум возымел действие: на крыльцо вышел ко­мендант, и дело приняло более благоприятный оборот.

12 марта 1939 года комсорг группы переводчиков послед­ним из советских людей покинул Испанию.

Он восстановился на третьем курсе университета, но бывал там редко, потому что работал инструктором Ленинградского обкома ВЛКСМ и много времени проводил в дальних команди­ровках. Когда напряженно завершал дипломную работу, стал сотрудником молодежной газеты «Смена».

Последний экзамен в университете он сдал, когда шел чет­вертый день Великой Отечественной войны. Как и большинство его сверстников, он рвался на фронт, но его, белобилетника, в армию не взяли (у него была кровоточащая язва двенадцати­перстной кишки). Тогда он записался в народное ополчение, но уже на третий день его отозвали в редакцию «Смены».

В ту осень он командовал редакционным взводом, куда вхо­дили все сотрудники, способные владеть оружием. Положение на фронте было критическим, и перед ними поставили задачу: в случае тревоги занять заложенные кирпичом.окна на углу улиц Разъезжей и «Правды» (это в самом центре Ленинграда!) и от­стаивать этот перекресток до последнего.

Доэтого, к счастью, не дошло, но обстрелы, бомбежки, го­лод и холод, смерть родных и близких — всю чашу блокадных испытаний выпили они до дна.

Отец его, Исаак Семенович, малограмотный мариупольский рабочий-железнодорожник, после революции упорно учился, стал сначала счетоводом, потом бухгалтером, диплом о высшем образовании получил одновременно с сыном, бухучет препода­вал в том же финансовом институте, который заочно окончил. Он умер в блокадном Ленинграде в страшном январе 1942 го­да от голода. Вышел из дома и не вернулся. «Все мои поиски успеха не имели», — пишет Захарий Исаакович.

В 1942—1943 годах Плавскин редактировал специальные выпуски «Смены» для оккупированных районов Ленинградской области. Газету сбрасывали с самолетов и распространяли сре­ди партизан. В одном из писем, полученных мной от Захария Исааковича, он пишет: «Высшей наградой для меня был тот день, когда немцы сами распространили фальсифицированный ими выпуск нашей газеты, — значит, чего-то мы все же своим трудом добились, если стали представлять опасность для немец­кой пропаганды!»

В последнее время часто встречаются публикации сторонни­ков лечения болезней голодом. Надо ли доказывать, что в бло­кадном Ленинграде для подобных опытов были самые широкие возможности. Уже упоминавшаяся кровоточащая язва, которой страдал Плавскин, от голода зарубцевапась, и его наконец-топризнали годным к строевой службе. Было это в июле 1943 го­да, как раз в те дни, когда гитлеровцы готовились к очередному штурму Ленинграда.

Закончив краткосрочную школу младших командиров, сер­жант Плавскин был направлен в разведотдел Ленинградского фронта. Сперва он служил переводчиком, работал с испанцами из «Голубой дивизии», старыми, так сказать, знакомыми. Но испанский язык требовался ограниченно, и тогда Захарий Исаа­кович за два с небольшим месяца изучил немецкий и в составе оперативной группы шел в первом эшелоне наших войск окон­чательно снявших блокаду и наступавших до февраля 1944 го­да. Потом готовил разведгруппы, потом служил в радиоразведке — до самой Победы,

После войны была кандидатская диссертация, докторская, преподавание в Ленинградском университете (с 1948 года).

Испания стала его судьбой, его профессией. Вполне есте­ственно, был и переход к изучению литературы Латинской Аме­рики. В научном багаже доктора филологических наук профессо­ра Плавскина свыше двухсот печатных трудов, в том числе кни­ги о Лопе де Вега, Николасе Гильене, Пабло Неруде, исследо­вания «Мариано Хосе де Ларра и его время», «Испанская ли­тература XVII—XX веков», «Литература Испании IX—XV веков».

В 1988 году получил я письмо от Захария Исааковича, в ко­тором он рассказал о своих творческих планах: «В последние годы меня особенно интересуют контакты и взаимодействие между различными национальными литературами Испании (ка­талонской, галисийской, баскской и испано-кастильской). Эта тема занимает все больше места в моих книгах и статьях. За­думал выпустить антологию поэзии «малых» народов Испании. Одну из них — «Из каталонской поэзии» — выпустил в 1984 году в Ленинградском отделении издательства «Художествен­ная литература». Надеюсь сделать такую же книгу о галисий­ской поэзии и, может быть, вместе с молодыми учениками, и о баскской (здесь мне мешает незнание баскского языка; на ста­рости лет «освоил» каталонский и галисийский, а вот баскский не осилить уже!)».

* * *

Этот очерк я подготовил к 70-летию 3. И. Плавскина (1988). До этого я написал еще два очерка об его одногодках, уро­женцах Мариуполя, которым Краткая литературная энциклопе­дия уделила библиографические справки как видным ученым-филологам. Материалы об Игоре Серебрякове и Гусеве вышли точно в день их юбилея. Когда очередь дошла до Захария Исаа­ковича, редактор сказал: «Нет». Я не спрашивал почему: все было ясно и так.

Я поздравил Захария Исааковича с юбилеем и извинился за невыход статьи о нем. Ответа не последовало.

В июле того же года редактор ушел на пенсию. Прощаясь со мной, он посоветовал пустить по второму разу зарубленные им материалы. Новый редактор «Приазовского рабочего» напе­чатал мой очерк немедленно (30 июля 1988 года). Я послал вы­резку 3. И. Плавскину, но ответа и на этот раз не получил. Не думаю, чтобы Захарий Исаакович не понял, почему очерк о нем не пошел своевременно. Скорее всего, не все было благополуч­но со здоровьем крупнейшего испаниста СССР.

Дата добавления: 2015-10-13