Франкфурт-на-Майне, воскресный полдник

Малгожата,

ты в Париже, и у тебя есть время на чтение книг?! Причем ты даже предусмотрела, что у тебя окажется время на чтение?! Что случилось, Малгося? Где был в это время Дон Маэстро Коэльо? В Париже у тебя должно быть время только на Париж. Разве что ты читала в очереди на выход в аэропорту или в очереди в кассы метро. И та и другая бывают одинаково длин­ными.

Когда я оказываюсь в очереди, я всегда что-нибудь читаю. Поэтому, если мне светит перспектива там оказаться, я никогда не выхожу из дому без книги. И в машине у меня всегда валяется несколько кни­жек. В Польше давно, в восьмидесятые годы прошло­го века, в очередях за холодильником, за стиральной машиной, за загранпаспортом, за туалетной бумагой, за стипендией, за мясом, за выдаваемыми по карточ­кам марлевыми подгузниками для моей дочки — ска­жу кратко, чтобы не наскучить, — за всем, я прочел (в оригинале!) «Войну и мир» Льва Толстого и все увлекательные тома фейнмановских лекций по физи­ке (Ричард Фейнман — нобелевский лауреат по фи­зике). Не думаю, что мой английский был бы таким, каков он теперь, если бы я не учил его в свое время в очередях. Иногда случалось, что я очень жалел, что очередь слишком коротка. Потому что мне хотелось продолжить чтение.

К сожалению, в те годы я ничего не слышал о До­рис Лессинг. Да и позже тоже, к сожалению, ниче­го. О ее существовании я узнал вечером 11 октября 2007 года, когда Шведская академия наук в Стокголь­ме обнародовала свое решение вручить Нобелевскую премию в области литературы ей, цитирую, как «эпи­ку женского опыта, который со скептицизмом, страс­тью и провидческой силой предпринял исследование разделенной цивилизации». Обоснование профессо­ров, заседающих в капитуле Шведской академии наук, всегда формулируется туманно и малопонятно. Это довольно типичная черта ученых. Непонятным язы­ком они пытаются придать блеск всему, чем занима­ются. Но я, сам будучи ученым, давно уже привык к этому. Госпожа Дорис Лессинг, о которой мир слы­шал так же мало, как и в свое время о Шимборской, приобрела в этот день всемирную известность. Пока что только ее фамилия. Журналисты всего мира бро­сились на поиски ее книг или тех людей, кто читал ее книги. Скорее, однако, этих последних. Им на следующий день надо было сдавать в газету статьи о но­белевском лауреате. А я заметил, что журналисты са­ми очень мало читают. Может, у них нет времени, потому что им мало платят и они должны все время посвящать работе? Думаю, ты на эту тему знаешь го­раздо больше меня.

Я, как правило, не читаю статей о нобелевских лау­реатах по литературе в газетах на следующий день после присуждения премии. Я не хочу, чтобы какой-нибудь журналист или критик подавил меня своей эрудицией, облаченной в похвалы или список аргументов против. Я предпочитаю самолично убедиться, что Шведская академия наук, в очередной раз ошиблась, или что она на этот раз абсолютно права. В самом лучшем и самом большом франкфуртском книжном магазине «Хугендубель», в том самом, где я покупаю книги для твоего мужа, Дорис Лессинг получила на следующий же день пятьдесят квадратных метров своих полок, стеллажей, экспозиционных площадей и т. п. С тех пор как я сам стал писать книги, я обращаю внимание на такие орга­низационные «мелочи». Я всегда восхищался и сейчас восхищаюсь проворством немецких книгоиздателей и книготорговцев, умеющих практически моментально от­реагировать на спрос. Они тут же отреагируют соответ­ствующим предложением. В течение нескольких часов (sic!) они сумели выставить практически все, что было издано у Лессинг по-немецки! Считаю, что капитализм и свободный рынок способствуют развитию чтения, и вижу в этом также большую заслугу Шведской акаде­мии наук. Если бы Нобелевскую премию по литературе присуждали каждый месяц, то книгоиздатели чувство­вали бы себя как на седьмом небе. Да и книгопродавцы тоже. Не говоря уже о фирмах типа DHL, Federal Ex­press, TNT и множестве других, развозящих посылки с книгами по всему миру. Кроме того, мне кажется, что среднестатистический IQ нации тоже существенно под­рос бы.

Лессинг для немцев имеет особое значение не толь­ко из-за фамилии, звучащей по-немецки. Ее вторым му­жем (за которого она вышла в 1945 году) был немец­кий эмигрант Готфрид Лессинг. У них родился сын Пе­тер. После ее развода (второго развода), в 1949 году, он остался с матерью, а она не стала менять фамилию, осталась Лессинг. Сестра ее второго мужа, Ирен Лессинг, была женой Клауса Гизи и матерью Грегора Гизи. А этот последний уже много лет очень известный в Гер­мании и чуть ли не самый противоречивый — после Оскара Лафонтена — политик на левом крыле полити­ческого спектра (кое-кто отождествляет его даже с ком­мунистами, потому что Гизи родом из бывшей ГДР, где он был членом коммунистической СЕПГ). Немцы, ес­тественно, подчеркнули в своем комментарии этот на­циональный немецкий привкус Нобелевской премии Дорис Лессинг. Впрочем, это не только немецкая черта. Мы, поляки, тоже с удовольствием роемся в биографи­ях нобелевских лауреатов в надежде найти польские корни или хотя бы связи с Польшей. Всегда хочется присоединиться к всемирному восхищению.

Молодая продавщица книжного магазина без ко­лебаний посоветовала мне купить «Золотой блокнот» (нем. Das goldene Notizbuch). Она говорила, что, в сущ­ности, именно за эту (очень старую, вышедшую в 1962 году) книгу Дорис Лессинг получила свою пре­мию. Я ей точно так же, без колебаний, поверил. Когда у человека нет аргументов, он верит всему. Особенно молодой интеллигентной привлекательной женщине, источающей тонкий аромат духов «Narciso Rodriguez» (в последнее время для меня это самый чувственный женский парфюм; он тебе знаком?).

Неделю спустя я уже точно знал это из статьи во «Frankfurter Allgemeine Zeitung» от Марселя Райх-Раницкого, этого немецкого гуру (многими искренне не­навидимого) от литературной критики. Иногда я встре­чаю его на улице. Он уже много лет живет во Франк­фурте. Раницкий заявляет в своей статье, что из всех книг Лессинг только «Золотой блокнот» стоит купить или взять в библиотеке (Райх-Раницкий формулирует свои оценки просто, однозначно и часто грубо, читатели его любят, писатели ненавидят). За три вечера я про­читал эту книгу. По мнению Раницкого и самой Лес­синг тоже, эта книга очень автобиографична. Если это правда, то Лессинг оказывается такой, какой ты пред­ставляла ее в своем письме. Очень феминистски на­строенная и в то же время решительно противящая­ся тому, что она феминистка. В «Блокноте» это чет­ко видно. Для Лессинг любовь и секс неразрывны. Ты права. В постель надо идти с мужчиной, которого лю­бишь. А когда перестаешь его любить, надо найти дру­гого. Две героини «Блокнота» живут точно по этой схе­ме, которая для Лессинг представляется единственной честной. Ее биография показывает, что и жила-то она так. С той лишь разницей, что Лессинг ни в прошлом не делала, ни сейчас не делает из этого (при своем ав­торитете нобелевского лауреата) феминистского лозун­га. Совсем наоборот: она трактует его как очень жен­ский и не хочет за права на женскую — назовем это так — (поли)сексуальность выходить на баррикаду. Это много пережившая умная женщина, и она сама знает, что мужчины другие. Нередко они совершенно не со­единяют секс с любовью. Чаще всего они трактуют это как два параллельных бытия. Лессинг принимает эту досадную «незрелость» мужчин как естественную черту противоположного пола, не ударяясь в панику, не про­тестуя. Несмотря на это, на роман «Золотой блокнот» в мире смотрят — явно вопреки воле автора — как на классику феминизма. Уже в 1982 году сама Лессинг однозначно дистанцировалась от такой интерпретации в интервью для «New York Times» (сентябрь 1982 года), сказав:

«Феминистки требуют от меня какого-то религиоз­ного акта, который они сами не слишком точно иссле­довали. Они хотят от меня своего рода свидетельства принадлежности. Более всего они желали бы услышать от меня: „Я на вашей стороне, сестры, в вашей борьбе за тот золотой день, в который грубые мужчины исчез­нут с лица земли". Но на самом ли деле они хотят, чтобы кто-то придерживался таких простецких взгля­дов на отношения между мужчинами и женщинами? К сожалению, хотят. С громадным прискорбием я при­шла к этому выводу...»

Дорис Лессинг пришла к этому выводу уже два­дцать шесть лет назад, тогда как некоторые феминист­ки не могут понять этого даже сегодня.

Упомянутый тобой лондонский визит к Дорис Лес­синг представителя Нобелевского комитета, как видно, ни к чему не привел. И очень хорошо. В противном случае я никогда не взял бы в руки «Золотой блок­нот», который стал для меня важной книгой.

Сердечный привет,

ЯЛ, Франкфурт-на-Майне

Дата добавления: 2015-10-13