Франкфурт-на-Майне, вторник, ночь. сегодня мне позвонила из Берлина моя дочка Иоан­на

Малгося,

сегодня мне позвонила из Берлина моя дочка Иоан­на. Ну та, которая пишет диплом по биоинформатике. Она вот уже два месяца как живет в Берлине и про­водит опыты в знаменитой берлинской клинике Charite. Тема ее диплома — исследования новой вакцины против гриппа. С результатами (и не только потому, что это проект нескольких человек под началом науч­ного руководителя ее работы) опытов и расчетами она вернется во Франкфурт и после обработки данных поместит их в своем дипломе. Если все пойдет как надо и эта вакцина через несколько лет (процесс ре­гистрации новой вакцины долог и труден, значитель­но более долгий, чем у «обычного» лекарства) появит­ся в аптеках, я позволю себе с нескрываемой гордос­тью прислать тебе ее название. До сих пор я никогда не делал прививок — считал это лишним — против гриппа, но вакциной моей дочери я привьюсь без ко­лебаний.

Я вслушивался в ее телефонное сообщение из Берлина и чувствовал, что она очень счастлива. Я по­нял это по тону ее голоса, по словам, которые она употребляла, по каскадам смеха. И даже по шороху ее учащенного дыхания в трубке. Да ты и сама прекрасно знаешь, как это бывает, так ведь? Если рядом с тобой счастливый человек, ты это ощущаешь чуть ли не физически. И особенно точно все чувствуешь, если это твоя собственная дочь, сестра или мать. Счастлива после хорошо сделанной работы. У нее есть нужные данные, прекрасные графики и иллю­страции, есть подтвержденные результатами экспери­ментов выводы. Это ее первый такой проект. Она рас­сказывала о нем в докладе (впервые в ее жизни про­читанном по-английски, что само по себе — как я прекрасно помню из собственной биографии — опре­деленный стресс) перед заполненным до отказа за­лом, детально описывала пептиды, которые будут в этой вакцине, обозначила рецепторы (рецепторы, как и пептиды, — белки, с той лишь разницей, что они значительно больше в плане количества аминокислот, из которых они состоят: у пептидов их до тысячи, а у рецепторов — до нескольких миллионов), которые примут эти пептиды, и какие реакции, когда состоит­ся это соединение, произойдут в клетке, на поверх­ности которой находятся эти рецепторы. Когда я слу­шал об этой прекрасной химии (для меня она пре­красна!), то, ей-богу, хотелось немедленно заболеть гриппом.

Иоася рассказывала мне об этом с энтузиазмом, а моментами с эйфорией человека, который — возмож­но, не отдавая себе в этом отчета — сам находится в состоянии «необычной химии», в состоянии «химии счастья», которое передалось и мне.

Счастье...

Что такое счастье? Как, где и когда оно начинается? Почему оно не длится вечно и зачем вообще челове­ку для счастья нужно... счастье? Ответы на эти вопро­сы ученые ищут с очень давних времен. Nomen omen [28] и в знаменитой берлинской клинике Charite[29], из кото­рой звонила мне дочка.

Доктор Тобиас Эш — всемирно известный нейробиолог, получивший образование в немецком Кобурге и американском Гарварде, специалист по «биохимиче­скому механизму счастья», работающий в настоящее время в Charite, — сравнивает счастье с концертом небольшого камерного оркестра, человек в двенадцать. Каждый из «музыкантов» — химическое вещество (от гормонов до опиатов и вплоть до очень простой двух­атомной окиси азота), издающее свой собственный «звук»: от утопленного в абсолютной тишине состоя­ния нирваны через тихий шепот радости до громкой эйфории и шумного экстаза. Когда этот оркестр начи­нает играть свой концерт, индивидуальные звуки сме­шиваются друг с другом — и мы начинаем ощущать счастье. В жизни не бывает — и об этом прекрасно знает каждый дирижер — двух одинаковых концер­тов. Даже если партитура одна и та же, если оркестр состоит из тех же самых музыкантов, а концерт состо­ялся в том же самом концертном зале. Каждый кон­церт другой: иногда у нас от счастья на глазах высту­пают слезы, иногда нам хочется кричать от счастья, а иногда счастье лишает нас дара речи. Для того что­бы концерт счастья не превратился в примитивное пиликанье, в оркестре существует четко установлен­ная иерархия. Первую скрипку, как утверждает доктор Эш, играют три вещества: серотонин, допамин и морфин. Все они хорошо известны, поэтому не ста­ну надоедать тебе описанием этих молекул. Это ни­какая не ошибка: первую скрипку в концерте челове­ческого счастья играет знаменитый опиат (из той же группы, что и героин), успокаивающий боль и очень привязчивый — и из-за этого очень опасный — нар­котик: морфин. До 1994 года считалось, что человече­ский организм вырабатывает нечто похожее на морфин (его называли эндорфином), и только исследования Эша и нейробиолога Джорджа Стефано из Нью-Йор­ка с точностью доказали, что человеческий (счаст­ливый!) мозг вырабатывает чистый морфин! Счастливые люди находятся под воздействием наркотика, они на морфине! Выработанный морфин (эндоген­ный, то есть внутренний) соединяется с очень конкретными рецепторами (рецепторы μ-3) нервных кле­ток (нейронов) и, проникая внутрь их, производит окись азота. Этот двухатомный газ поступает с кро­вью из мозга в остальные органы, приводя счастливо­го в потенциале человека в состояние удовлетворения: кровеносные сосуды расширяются, давление снижа­ется, сердечный ритм и дыхание выравниваются. Допамин и серотонин тоже могут быть переработаны в окись азота, но его количество несравнимо меньше, чем то, что получается из морфина.

Все три «первые скрипки» — допамин, серотонин и морфин — возникли из базисного сырья, существо­вавшего в живых организмах в самом начале эволю­ции, а именно из биогенных, или, иначе говоря, бел­ковых, аминокислот. Причем только из двух (из су­ществующих двадцати): из триптофана и тирозина, а также из возникающего путем декарбоксилации тиро­зина простого вещества, называемого тирамином.

Не важно, как они называются, важно, что как раз из этих трех самых простых молекул возникают два основных гормона стресса — адреналин и норадреналин. Эш и Стефано делают из этого один вывод, пока еще не нашедший признания в научном мире: сначала был стресс, а счастье — как противовес стресса — воз­никло позднее. Счастье было нужно человеку, чтобы он мог справиться со стрессом. Это довольно революционный тезис, ибо еще совсем недавно (до 2004 го­да) считалось, что счастье призвано уравновешивать печаль, грусть, а не стресс. Если бы не было счастья, человеческий род не имел бы шансов выжить. Чело­вечество погибло бы в результате длительного, ничем не уравновешенного стресса. В пользу этого тезиса го­ворит тот факт, что присутствие допамина, серотонина и морфина отмечается не только у всех приматов, но и у волков, гиен, крыс, мышей и хомячков. До­памин, в свою очередь, был обнаружен в таких при­митивных формах жизни, как, например, кораллы Renilla.

То есть мы уже более или менее знаем, зачем чело­веку для счастья нужно счастье. И что без «ширяния» эндогенным морфином мы никогда бы не испытали минуты счастья. Доктор Роберт Сапольски, невролог из знаменитого Стэндфордского университета, согласен с «руководящей ролью» морфина, но и себе, и другим задает вопрос: зачем счастью нужны дополнительные «скрипки» — допамин и серотонин?

Этот очень интересный (по крайней мере для ме­ня) вопрос я пока оставлю без ответа. Уже очень-очень поздно, и какое-то вещество в моем организме пытается сделать все, чтобы я потерял радость писа­ния к тебе, принял душ и лег спать. Кроме того, утром я должен в меру бодрым вернуться к своему компью­теру в бюро и на этот раз профессионально заняться химией. Причем это не обязательно будет химия сча­стья.

С твоего позволения, я еще обращусь к музыкаль­но-химической теории счастья в очередном нашем раз­говоре.

Спокойной ночи,

ЯЛ, Франкфурт-на-Майне

Дата добавления: 2015-10-13